Вообще-то, если вспомнить на секундочку, он этим бабам хозяин, как говорится – царь, бог и все остальное. Да только они отчего-то про это напрочь позабыли. Может, всему виной его манеры выходца из двадцать первого века и он не смог поставить себя как хозяин. Может, еще что. А может, им вообще плевать и они зарядили бы эту выволочку даже потомственному боярину. Нет, это вряд ли, конечно, но вот почему-то верилось в подобное легко. Когда он озвучил свое решение, они как раз ужинали за большим столом в обеденном зале, была у них уже такая традиция, но только при отсутствии постояльцев. Признаться, таких дней все ждали с нетерпением, так как за неспешным ужином велись беседы, слышался смех, подначки, лилось пиво, эдакий маленький праздник. Едва Виктор открыл рот, как настроение у Богдана и остальных испортилось, женщины разом перестали есть и перевели взгляд на хозяина.
Виктор как-то незаметно остался один, со стола пропали два запотевших кувшина с пивом, из-за стола встали все мужчины. А вот бабы остались. Да-а, такого оборота он не ожидал. Даже Веселина включилась в общий хор, даром что всего шестнадцать. Одним словом, отстаивали они права домашней скотины, как нипочем не отстаивали бы свои собственные. Закончилось все тем, что Добролюб обещался еще подумать, после чего как ошпаренный выскочил во двор, где на завалинке, спокойно попивая пиво, расположились его холопы и наемный рабочий.
– Добролюб, ты не серчай, но коли поначалу нас спросил бы, то я тебе обсказал бы, что такое скотинка и птица для баб. Ты их хоть каленым железом пытай, а они за буренок насмерть стоять будут, потому как очаг на них, деток они вскармливают, мы только добытчики. Они ить даже в граде живность ту держуть, хотя с местом там…
– Ничего. Побесятся-побесятся да успокоятся. Как сказал, так и будет, – сердито буркнул Виктор.
– А оно тебе надо, хозяин?
– Ты это к чему, Богдан? Нешто не ведаешь, что дальше мы так не можем и нам место потребно?
– Дак, можа, проще новое сладить? Погоди ругаться, хозяин. Понимаю, что деньга твоя, но то и впрямь ловчее получится. Оно и сделаем по тем размерам, что нам потребны, да крышу сладим так, как надо, уже под ветряки. Опять же осенняя вспашка закончилась, крестьяне из сельца начинают репу чесать, где приработок найти, а эти обойдутся куда дешевле, чем артель плотницкая.
– А сделают-то ладно?
– Тебе же не терем ставить. А на то их мастерства хватит, может, и будет где кривовато, но не развалится. Они в артели плотницкие сбиваются, так что нормально сладят, а по деньгам еще и дешевле будет, это ж под боком с домом. Не схотят эти – окрест деревенек хватает, так что не переживай, сладят быстро. Аккурат на заднем дворе можно и поставить, да еще и забором повыше от баньки отгородиться.
Это да. Незачем посторонним глазеть на то, что делается там, а в кузнице все на виду. Раньше надо было подумать. Ну да ничего, на будущее наука. Готовый ротор переставят на новое здание, а туда сладят другой, поменьше и послабее, чтобы хватало на вентилятор и точило. Токарный станок тоже надо выносить в мастерскую. Работать Виктор планировал именно с металлом, но ведь нужны заготовки, а их лучше делать из дерева. Навскидку стройка должна была обойтись рублей в пятьдесят. Деньги, конечно, немаленькие, но без вложений ничего не получишь. А существующие постройки пусть по-старому и используются. Не сказать что бабы не попытались отстоять птичий двор, от которого оставалось чуть да маленько, но уже больше для порядку: закинули удочку – ах нет? Ну и ладно.
Как и предполагал Богдан, с крестьянами сговорились сразу и по приемлемым ценам, да чего уж там – задешево. Работа закипела практически сразу, как ударили по рукам. И уже через пару дней сруб, крытый дранкой, был готов, вот только из-за продвинутого кровельного материала и каркасов под роторы цена уложилась аж в шестьдесят пять рублей, но это не смертельно.
Хорошо все же, что воевода в свое время подсуропил Виктору этот постоялый двор. Деньги если уходили, то только на материалы, инструмент или вот на строительство, а все остальное вполне обеспечивало подворье, еще и оставалось кое-что. Хотя нет, какой там «оставалось», пришлось раскошеливаться на то, чтобы народ приодеть, для этого пришлось ехать в Звонград на ярмарку. Можно отовариться и у проезжих купцов, вот только они тут же ломили цену, словно уже добрались до западных держав. Проще уж так, благо остановиться было где: далеко не все отвернулись от семьи, которую посетило несчастье, у Орехиных все еще были друзья.
По возвращении тут же начались примерки. Млада – уж вроде взрослая баба, да и Голуба жизнью битая, но вот веселье в доме стоит, словно все разом сравнялись в возрасте, причем с Веселиной. Богдан с улыбкой слушал звуки, доносящиеся из дома, но улыбка эта выходила грустной. С одной стороны, за женщин своих радовался и за сына, который деловито прохаживался в обновках, да и сам-то, чай, прикупился. Но с другой – прекрасно осознавал: деньги за все это плачены хозяином и долг только что возрос. И так будет раз за разом, его семья все крепче будет привязываться к Добролюбу. Мужик-то он хороший, вот только воля – она и есть воля.
– Чего задумался, Богдан?
– Дак о доле своей.
– Не забивай себе голову глупостями. Придет время, все вольную выкупите, на то сейчас и трудимся не покладая рук.
– Эк ты сказал. И что же, вот разузнаю я твои секреты и ты мне дашь возможность выкупиться?
– Конечно. Думаю, года через два будешь вольным как ветер. Вот только никуда ты не денешься, останешься со мной. Вольным, но при мне.
– Это еще с чего?
– А если все пойдет, как задумано, то в другом месте тебе будет уже неинтересно, а у нас тут целая мануфактура будет.
– Это как в Козминке? – даже привстал кузнец.
– Неа. Лучше. Много лучше. И будут окрест купцы и мастера за грудки нас тягать, требуя делать товару больше и больше.
– Ох, Добролюб, гляжу на тебя, а глазки твои горят так, что сразу видно: сам веришь в то, что говоришь. Да только сомнительно.
– Ты насчет ротора тоже не больно-то верил, а кто оказался прав?
– Ну тогда поглядим.
– Э нет, глядеть все остальные будут, а мы станем работать, себя не жалеючи. Вот к зиме подготовились, сруб мастерской поставили, теперь и за работу можно.
– А и то верно.
Зарядили дожди, установилась осенняя распутица, и караваны купцов стали большой редкостью. Обитатели постоялого двора куда чаще собирались за общим столом. Не сказать что это было правильно, все же хозяину не пристало сидеть с холопами за одним столом, но быть наособицу в одиночку Виктору как-то претило. Не могла не оказывать своего влияния и прошлая жизнь, все же менталитет сильно отличается от средневекового. Много он перенял, следуя старинной поговорке: «Со своим кадилом в чужой монастырь не ходят», но во многом остался прежним. И еще. Не было у него в этом мире никого. Там, у себя, он не задумывался над тем, что такое родня, близкие. Даже если ты не всегда находишь с ними общий язык, без них ты одиночка, сирота. Не хотел он быть сиротой, а потому эти люди были теми, кого он мог назвать своей семьей. Глупость, наверное, но вот хотелось ему к кому-нибудь притулиться, и все тут. Права все же народная молва: «Имея – не ценим, потерявши – плачем». Вот и он когда-то не ценил то, что имел.
В тот вечер они, как всегда, ужинали вместе. Много говорили, шутили и подтрунивали друг над другом. Поднимали вопросы по хозяйственной части. Голуба упомянула о том, что наметились излишки сыра. Если не подвернется какой купец, нужно снаряжать подводу или навьючивать лошадей и, несмотря на распутицу, отправлять товар в Звонград, не то продукт потеряет свежесть, тогда только самим есть, а куда им столько-то. Одним словом, все шло как обычно. Необычным было лишь то, что Голуба вдруг спохватилась и выбежала на кухню, сопровождаемая лукавым взглядом Млады. Как видно, жена кузнеца знала нечто такое, что неведомо было остальным.
Виктор и Голуба были неженаты, но жили вместе, и все об том знали. Дело, как говорится, личное. Правильно он вел себя или нет, да только все, кто проживал в доме, относились к нему хорошо, с уважением, и девушку принимали от души, не допуская по отношению к ней даже намека на косой взгляд.
Когда они остались вдвоем, Виктор поинтересовался:
– Голуба, а что это было? Там, за ужином?
– Ничего. Поперхнулась просто.
Пожав плечами, она скинула сорочку и нагая юркнула под одеяло, тут же прильнув к горячему боку сильного мужчины. Однако тот вопреки обыкновению не обнял ее и не привлек к себе. Наоборот, отстранил и, пользуясь тем, что светильник все еще горел, внимательно посмотрел в ее глаза, которые предательски забегали.
– А как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Я тут подумал и припомнил, что у тебя уже давненько нет недомоганий. Ты что же, тяжелая?
