положение» среди современников-соотечественников, сама возможность его развития как личности, как мыслителя оплачена потом и кровью русского крестьянства. Но как в России, так и везде. «Как в наше время огромное большинство человечества обречено на непрестанный физический труд, отупляющий ум и нравственное чувство, на вероятность смерти от голода или от эпидемий, так и всегда большинство было в подобном положении. Вечно трудящейся человеческой машине, часто голодающей и всегда озабоченной завтрашним днем, вовсе не лучше в наше время, чем было в другие периоды. Для нее прогресса нет». Иначе говоря, прогресс небольшого, «едва заметного» меньшинства «был куплен
порабощением большинства…», оплачен «миллиардами жизней, океанами крови, несчетными страданиями и неисходным трудом поколений». И мыслитель, рассуждающий в тиши своего кабинета о прогрессе человечества, нс имеет права ни на миг забывать об этой непомерно дорогой цене прогресса («Цена прогресса» — так именно и озаглавлено одно из «Исторических писем»).
Но, продолжает Лавров, «за грехи отцов мы ответственны лишь настолько, насколько продолжаем эти грехи и пользуемся ими, не стараясь исправить их последствий». А вот над будущим мы в некоторой степени властны. И поэтому нынешнее, пользующееся еще трудом огромного числа своих современников «цивилизованное меньшинство», если оно не хочет отвечать перед потомством за новые страдания «большинства общества», а желает ясно понять свое назначение, свое дело, должно стремиться к воплощению справедливости в самой реальной жизни, к «очеловечению людей». Худшие враги прогресса — те, кто, сознавая условия прогресса, ждет сложа руки, чтобы он осуществился сам собою, без всяких усилий с их стороны.
Перед каждым, кто считает себя цивилизованным, просвещенным человеком, Лавров, сам уже вполне порвавший с предрассудками собственного, дворянского, класса, ставит прямой вопрос: а что вы сделали, чтобы оплатить «свою долю той страшной цены», которой стоило ваше развитие? «…А вы сами, зрячие среди слепых, здоровые среди больных, что вы сделали, чтобы содействовать прогрессу?»
Принадлежность к слою развитых личностей обязывает к борьбе с общественным злом. Причем «для успеха борьбы необходимо действовать в той среде, которая дана каждому историческим процессом в настоящем. Вооружаться приходится тем оружием, которое удобнее именно в этой среде и для того именно сорта борьбы, который предстоит в настоящем. Отойти в сторону имеет право лишь тот, кто сознает себя бессильным. Тот же, кто чувствует или воображает, что у него есть силы, не имеет нравственного права тратить их на мелкий, частный круг деятельности, когда есть какая-либо возможность расширить этот круг. Развитой человек по мере расширения своего развития должен оплатить и более значительную цену, израсходованную человечеством на это развитие; поэтому на нем лежит нравственная обязанность избрать столь широкий круг общественной деятельности, какой только ему доступен».
Как настоящий демократ, Лавров «размышлял о расширении прав и свободы народа, облекая эту мысль в слова о «долге» высших классов перед народом»[9].
Сам Петр Лаврович наверняка считал свое выступление с «Историческими письмами» способом выполнения такого нравственного долга перед народом. Начиная с этого произведения, Лавров будет постоянно подчеркивать особую роль русской интеллигенции, поставленной своеобразными условиями крестьянской страны в самый центр исторического развития, революционного движения.
Пафос «Исторических писем» как социально-политического произведения — трагический оптимизм, родственный тому, который проповедовал Чернышевский в «Что делать?», но обогащенный новым историческим опытом — российским и западноевропейским.
Да, в общеисторическую концепцию Лаврова теперь прочно входит рабочий вопрос, видоизменяя, модифицируя прежние его социологические формулы. К примеру, развитое в «Исторических письмах» представление об обществе как арене действия различно направленных сил, классов, партий наверняка, помимо всего прочего, определялось и впечатлениями от новой исторической силы — Интернационала, с деятельностью которого Лавров мог познакомиться как по русским, так и по зарубежным изданиям. Лавров воздавал в «Исторических письмах» хвалу «критической мысли», которая «организует борьбу ассоциационного труда противу монопольного капитала и ставит новый экономический идеал» (во втором, бесцензурном, издании «Исторических писем» после слова «идеал» Лавров добавил: «социализма»).
Конечно, далеко не все, что Лавров мог и хотел, сказал он в «Исторических письмах». Но и в том виде, как они были тогда напечатаны, они произвели сильное впечатление на читающую публику. Несмотря на абстрактно-философскую форму, основное содержание «Писем» было понято молодым поколением того времени, воспринято им как своеобразный лозунг дня, руководство к действию. «Это было тем неожиданнее для автора, — признавался позже Лавров, — что он очень хорошо сам знал и слишком часто слышал от своих более откровенных приятелей, что его манера писать, по некоторой отвлеченности и тяжеловесности, вообще не особенно привлекательна для большинства читателей».
Кадников в жизни Лаврова — это его «болдинская осень». Он очень много, как-то запойно работает: переписчики не успевают перебеливать его статьи. Особо активно сотрудничает Лавров в «Отечественных записках» — настолько, что в одном из писем Салтыкова-Щедрина к Некрасову появляются такие слова: «У нас материала много, но все материал средний, т. е. самый скучный… Лавров пудами присылает; [в] каждую книжку по 3 1/2 листа печатаем и не видем конца».
Свои идеи Лавров развивает и на страницах начавшего выходить в 1869 году журнала «Библиограф». Ею фактическим редактором был зять Лаврова Михаил Федорович Негрескул (молодая «нигилистка» Мария Лаврова приняла его предложение, 31 января 1869 года состоялась их свадьба). Петру Лавровичу Негрескул нравился: «человек… хороший, из живых и рабочих». Так вот, для журнала Негрескула и его товарищей Лавров написал яркую передовую, программную статью: первый номер «Библиографа» открывался лавровским «Письмом в редакцию», подписанным «Провинциал».
Рассматривая литературную критику как своего рода общественную адвокатуру, Лавров подчеркивал, что ее клиентом является «не личность, не тот или другой автор, но определенное теоретическое миросозерцание, определенный практический идеал», что поэтому критик обязан «ясно определить себе положение современных литературных партий», не давая обманывать себя «ни громким словом, ни ловко усвоенною маскою». В массе литературных произведений необходимо выделять прежде всего те, которые «сильнее других действуют на современность». При этом «не может быть ничего вреднее для разумной критики, как игнорирование силы врагов и пренебрежение тем, что действует всего вреднее».
При критическом обзоре литературы Лавров обращает внимание на первостепенное значение, во-первых, борьбы за реалистическое мировоззрение против религиозной догматики и поддерживающего ее «идеализма на кафедрах, носящих название философских», во-вторых, рабочего, экономического вопроса («… с каждым годом в ассоциациях рабочих, в их международном союзе, в их повсеместном раздражении и в охлаждении к чисто политическим вопросам проявляются симптомы все расширяющейся борьбы») и, в-третьих, вопроса женского, решение которого в далеком будущем изменит «все проявления культуры до самых интимных ее форм».
По поводу вышедшего в октябре первого номера «Библиографа» (в нем напечатаны, кроме передовой, еще три
