Синовала здесь не было. Он был далеко от Центаври Прайм, сплетая очередную нить своих изощренных планов. Однако у него были интересные взгляды на видения.
Он называл их ложью.
И к пророчествам он относился по—своему.
"Ничто не выбито в камне, а даже если и так — камни можно разбить."
Но центавриане все же были более суеверным народом.
Вбежавший в тронную залу страдал одышкой и задыхался. Он уже много лет не бегал так далеко и так быстро, но прежде его не подгонял такой страх. Вид неба над головой наполнял его ужасом, но не он торопил его.
Он боялся, что кто—то другой займет его трон раньше него.
Он громко рассмеялся, когда он вбежал в залу и увидел Пурпурный Трон пустым. Он не стал приглядываться к двум телам на полу. Вместо этого он бросился вперед и, перепрыгнув их, остановился перед троном.
Он протянул руку и коснулся его. Точно так, как он мечтал, как он всегда мечтал.
Он будет Императором. Так сказали ему видения. Так говорили ему пророчества. Провидиц больше не осталось, но это было неважно. Он просто знал это.
Он будет Императором.
Тихо хихикая, он уселся на Пурпурный Трон.
— Я Император. — объявил он, смеясь. — Император Вир Котто. Прекрасно звучит, не так ли?
Он оглядел пустую тронную залу.
— Народ Центаври Прайм. — сказал он. — Встречайте своего Императора!
Он захихикал снова.
* * *
Я не хочу говорить о ней.
Шеридан смотрел на нее, на то, как она появляется из далекой, вязкой темноты. Она выглядела иначе, больше похожей на ту, которой она была раньше, давным—давно.
Она остригла волосы.
Ему всегда нравились ее волосы. Они обрамляли ее лицо, подчеркивали ее красоту, оттеняли сочувствие в ее глазах.
Она остригла волосы.
Он не хотел думать — почему. Он понятия не имел, что могло измениться за те годы, что он был мертв. И у него были лишь смутные воспоминания о том, что случилось незадолго до смерти. В них были злые слова, очень злые слова.
Но это были всего лишь воспоминания. Они совершенно не связывались с эмоциями. Так, словно это происходило с кем—то другим.
Я даже не уверен, люблю ли я Деленн. Боже правый, как я могу ее любить? Но... она так одинока. Я знаю такое одиночество.
Он повернулся, чтобы заговорить с Синовалом, но того уже не было. Он исчез, словно его и не существовало.
Только он и Деленн. Только они двое.
Одинокие.
Вместе.
Она посмотрела на него. — Это ты. — вздохнула она. — Я... я не знала верить ли этому, или нет.
Я не знаю, верю ли в это сам. Иногда все кажется просто сном.
Она помедлила, задумавшись. Он смотрел на нее.
И пусть Вален ступает вместе с тобой, Джон.
Да. И с тобой... с тобой тоже.
Неожиданно, импульсивно она протянула руку и коснулась его. Ее рука была теплой. Он чувствовал как кровь неспешно струится под ее кожей. Ему показалось, что он чувствует, как бьется ее сердце.
— Я похожа на сон? — прошептала она.
— Нет. — ответил он. — Нет. Совершенно.
— Сны сыграли важную роль в наших жизнях, верно?
— Да. Сны... и кошмары. Деленн, сколько времени прошло? Синовал говорил, но я не хочу ему верить. Ты выглядишь... иначе. И дело не в волосах. Ты выглядишь... — Она не сказала ничего, и он опустил голову. — Двенадцать лет? — Она кивнула. — Я был мертв двенадцать лет. Если бы он сказал "тысяча" или "миллион" это были бы всего лишь числа, просто куча нулей, но двенадцать... это... это куда хуже. Я не видел, как ты стареешь. Я не видел, как старею я сам.
— Ты выглядишь таким же, как раньше.
— Знаю. Синовал... Я... Как он мог? Зачем ему это? Он не мог оставить меня в покое?
— Уверена, у него была причина. У таких, как он, всегда найдется причина. — В ее тоне явственно звучала горечь.
Я не знаю, куда ведёт меня судьба, и не знаю, куда я иду, и мне всё ещё не хватает Анны, и всегда будет... я знаю, однако... всю свою оставшуюся жизнь я хочу провести с тобой.
— Не хочу, чтобы мной манипулировали. — твердо сказал он. — С меня достаточно того, что было. Я хочу знать что происходит. Я хочу знать — почему все идет так, как идет.
— Да. — сказала она. Он взглянул в ее глаза и снова увидел сияющую глубокую зелень, потускневшую и потемневшую от событий, о которых он мог лишь гадать, но все так же прекрасную для него. Ее глаза наполнились непролитыми слезами.
Он осторожно протянул ей руку.
— Я не знаю этого места. — тихо проговорил он. — Но собираюсь прогуляться. Ты... ты хочешь пойти со мной?
Сердце не признаёт границ на карте, войн или политических партий. Сердце поступает так, как поступает!
— Джон. — прошептала она. — Столько всего случилось... так много. Столько огня, безумия и... столько смертей.
Так много изменилось.
"Вера поможет." Мне это нравится.
— Сказано столько того, что не возьмешь обратно. Сделано столько того, чего нельзя исправить.
Я люблю тебя, Деленн. Вот так. Я люблю тебя всем сердцем.
— Я не та что прежде. И я уже не смогу снова стать такой.
Я люблю тебя.
Он посмотрел на нее.
— Кем бы ты ни была. — прошептал он, с едва не разорвавшимся сердцем. — Меня это не волнует.
Я люблю тебя.
Она не приняла его руки, но она встала рядом. В молчании они вдвоем начали свой путь по темным коридорам Собора, и теперь они были чуточку светлее.
* * *
Здесь было тихо. Снаружи — шумно. Очень шумно. Крики, звуки пожаров и разрушения можно было услышать за многие мили. Но здесь, в освященном месте, под защитой разумов Безликих — это казалось очень далеким.
Л'Нир сейчас была неподвижна, ее лицо было воплощением созерцательного спокойствия. Тимов ей завидовала. Она пыталась быть спокойной. Она пыталась быть спокойной все эти годы, в той темной камере, но в конце концов, спокойствие ускользало от нее. В возрасте Л'Нир легко быть уверенным. С возрастом всё имеет тенденцию становиться... менее четким.
"Возьми себя в руки, женщина!" — прикрикнула она на себя. Ей слишком много надо сделать чтобы позволять себе ревность к какой—то нарнской девчонке. Она заметила, что барабанит пальцами по стене и с раздражением оборвала себя.
— Должно быть, вы прожили насыщенную жизнь. — неожиданно проговорила Л'Нир. Тимов вздрогнула. Нарнка молчала уже больше часа, пребывая в своем медитативном трансе. Ее легко было принять за статую.
— О чем вы?
— Все то, что вы испытали. Я немного завидую этому. Вы знали времена мира, времена великой радости. А в моей жизни всегда была война.
— Строго говоря, Республика Центавра воевала с твоим народом последние две сотни лет. Дитя, ты думаешь что я настолько стара? — горький сарказм был инстинктивным и она немедленно пожалела о сказанном, но было уже поздно.
— Были и мирные времена. Мы воевали не всегда. Должно быть, раньше вы были счастливы. Например, когда впервые вышли замуж.
Тимов фыркнула. Она провела с Лондо пять лет, прежде чем он женился на Даггайр. И даже в эти первые годы любви было не слишком много. Тогда Лондо был амбициозен, идеалистичен и намерен изменить Республику. Она должна была поддерживать его репутацию, помогать ему продвигать карьеру и, разумеется, выносить его наследников. Ее неудача по части последнего сыграла основную роль в его второй женитьбе. И третьей.
— Здесь... мира и тут особо не было. Двор никогда не был мирным местом. Там всегда было о чем беспокоиться.
— На что это было похоже? Г'Кар никогда не рассказывал мне про времена, когда он был среди Кха'Ри, он говорил только что мы позаимствовали это у вас.
— Там было... непросто. Ты никогда не знал кому верить, кто может быть твоим другом, и кто твоим врагом. Все лгали, чтобы ослабить других и усилить себя, и остальные лгали в ответ. Там даже с супругом не могло быть полной откровенности. Лондо женился на мне не по любви, я всегда знала это. Это был брак по расчету, политический союз. Мой отец был влиятельным лордом, и он видел что Лондо подает надежды...
— Но вы любили своего супруга?
— Я... — она негромко вздохнула. — Да, любила. Он раздражителен, вспыльчив и способен довести до бешенства, и все эти годы он гнался за дурацкой мечтой. Были моменты, когда я хотела бы вбить в него немного здравого смысла, докричаться до него. Очень трудно менять других, дитя. Очень трудно, и по, большей части, оно того не стоит, но он все же верил, что он это может и... вот...
— Должно быть, это была не самая популярная мечта, если он стремился к ней в одиночку, не так ли?
— Я слышала про подобную одержимость у молодых, про страсть того рода, что поглощает душу и рассудок. Я видела девушек при Дворе, которые насмехались надо мной за мои устаревшие привычки, за внешность — я никогда не была красивой, никогда — за мои старомодные наряды. Мне было жаль этих девочек. Страсти поглотят их, они выгорят, и не научатся ничему. Самая большая любовь из всех, та, о которой не требуется говорить, которую не нужно описывать или изъяснять, потому что все понятно из одного—единственного жеста.
