Рядом с Маррэйном она ощущала силу его чувства. Она сомневалась, что это с самого начала была любовь. Поначалу дело было в ее схожести с Беревайн. Потом, возможно, это переросло в уважение и привязанность. А теперь, когда он сказал, что любит ее, она не сомневалась в сказанном.
Она не сомневалась в том, сможет ли полюбить его в ответ. Их простой, единственный поцелуй на корабле Серого Совета прогнал все сомнения.
Но любит ли она себя достаточно, чтобы ответить на его любовь? Не помешает ли висящая над ней тень принять его любовь навечно?
Она потянулась и бережно, нежно взяла его за руку. Она стиснула ладонь.
— Нет. — прошептала она.
* * *
Из космоса его мир казался прекрасным — его дом, место в котором ему так долго было отказано. Сейчас же, когда столица была прямо под ними, она оказалась пылающими развалинами, городом разрушенным и разоренным, полным безумных и мертвецов.
Они шептали ему. Голоса. Он слышал их. Нежные соблазнительные, призрачные. Голоса.
А скорее — призраки.
Но он был Джорахом Марраго, и он был слишком хорошо закален, чтобы призраки могли смутить его.
Он миллион раз отработал это вторжение в уме. Он обсудил его со своими капитанами и генералами. Маррэйн помогал советами. Как и Синовал. Оно было грандиозным, великим финалом всей кампании.
После этого он мог отдохнуть.
Он знал о войне достаточно, чтобы понимать что ни один план сражения не переживает первого же контакта с противником. Разумеется, будут сложности. Что—то пойдет не так, как планировалось. У него не было времени на тщательную подготовку. У него не было возможности разведать местность, разослать агентов, устроить гражданские волнения. Все эти проблемы неизбежно ослабят его удар.
Но это была ерунда.
Ни один план сражения не переживает столкновения с противником — но врагов здесь не было. Их нигде не было видно. Действительно ли ворлонцы оставили его мир Чужакам? Действительно ли они окончательно бросили Центаври Прайм и центавриан, пожертвовав планетой?
Отец...
Он вздрогнул и закрыл глаза. Это было нечестно! Это нечестно! Линдисти мертва.
И все же ее тихий, жалобный плач отдавался эхом в его каюте.
тец тец ец ц
Он неожиданно рассмеялся, и голос исчез. Честно? О чем он думает? Это война. Нет ничего честного. Во имя Великого Создателя — он был центаврианином, а тут он разнылся словно ребенок. Война нечестна и никогда не была честной.
Смех прогнал его мрачное настроение и он активировал комм—системы, посылая свой голос флоту.
— Мой народ. — сказал он. — Это ваш Лорд—Генерал. И это ваш дом.
Мы центавриане, нам известно несчастье. Нам известны боль и страдание. Нам известны потери и нам известен страх.
Но прежде всего, нам ведома отвага! Двенадцать лет мы сражались ради этого мига, ради нашего дома. Двенадцать лет! Помните об этом. Помните о всех тех мгновениях, когда вы смотрели на звезды и грезили о доме.
Итак, мы здесь. Дома. Что касается меня — я слишком долго не был здесь, и когда это закончится, я никогда больше не покину этот мир. Никому из нас не придется вновь оставить дом.
Наш враг сеет хаос, анархию и безумие, там где он проходит. Но мы — центавриане. Мы избранные. Я знаю всех и каждого из вас, и я верю во всех и каждого из вас. Мы центавриане, мы сильны. Мы не позволим чужим шепотам сбить нас с толку.
Повсюду, далеко от нас, другие сражаются на той же войне. Они сражаются за их дома, и за их семьи. Минбарцы, нарны, бракири, дрази... позволим ли мы сказать, что они были сильнее и лучше нас?
Нет! Ибо мы центавриане, и это наш мир, и это наша война!
Будьте сильны, будьте тверды, будьте решительны и знайте это.
За свою жизнь я сражался подле многих воинов. Я вел в бой бесчисленные армии и флоты, и если бы я мог выбирать, кого вести на этот бой — я бы не выбрал никого, кроме тех, кто сейчас со мной. Я горжусь всем вами.
А теперь мы идем в бой!
За наш дом!
Слова. Слова могут вдохновить или ужаснуть. Враг стремился использовать слова, чтобы распространять страх. Всем, что Марраго мог противопоставить им — были его собственные слова.
Их должно быть достаточно.
Десантные капсулы падали на планету, унося с собой солдат. Вторжение на Центаври Прайм началось.
* * *
Удалить сообщение.
— Я не знаю, сколько ты помнишь. — начала она. — Я отправилась на За'ха'дум. Я отправилась добровольно. Это было частью.. сделки, которую я заключила. Прежде чем я ушла, мы провели... одну ночь вместе. Ты помнишь это? — Он слушал ее шепот. — Пожалуйста, вспомни. Пожалуйста, вспомни хотя бы это. — У него появилось ощущение что ему не полагалось слышать этого.
Он не был уверен, что он это помнит. Ему явился образ Деленн, стоящей в дверях, одетой в белый с золотом наряд, но... Она коснулась его и поцеловала его и...
— Да. — неуверенно проговорил он. — Да, я это помню.
Она улыбнулась, с явным облегчением.
Они убили ее! Они... они убили ее! Будь они прокляты, они убили ее!
— Я была беременна. Та единственная ночь. Я была беременна. Я не знала, когда уходила, но знай я... я бы не изменила решения. Я сделала то, что должна была сделать.
Мой ребенок... наш ребенок... умер. Он был убит. Во мне. Не отправься я на За'Ха'Дум, он мог бы жить. Мы могли бы жить вместе, все трое.
Как... как семья.
Ты думаешь, будь Деленн еще жива — я бы не сделал все, что мог, чтобы попытаться ее спасти? Думаешь я смог бы вынести мысль о том, что она страдает там?
— Позже... много позже... ты узнал об этом. Ты обвинял меня. Ты сказал, что... что я убила твоего сына.
Я не хотел. Боже... Знаю, это не ее вина но... разве не могла она что—нибудь сделать? Хоть что—то? Боже... я не хотел ее винить... но где—то, где—то на грани рассудка...
Я это сделал.
Помоги мне господь... кто же я такой?
— Еще ты сказал, что ты собирался просить меня выйти за тебя замуж.
Пожалуй... это и к лучшему.
— А потом ты умер.
— Впоследствии Синовал рассказал мне еще кое—что. Он сказал, что ты долгое время был под влиянием ворлонцев, и что он снял с тебя их влияние. Тот, с кем я говорила в последний раз, в том саду...
Это был ты. Никто иной. Ничто иное. Никаких оправданий. Ничего.
Лишь ты.
Она замолчала.
После всего что было... Я не могу поверить.
— Ты хотел узнать. — проговорила она. — Ты должен знать. Я... не хочу лгать, и ничего не хочу скрывать.
Думаю, скука это то, к чему я мог бы привыкнуть. А если деваться будет некуда — все можно будет изменить. Но не думаю, что нам уже следует готовиться к почетной отставке.
— Я... — он прервался. — То, что ты сказала... я не имел права...
— Имел. — сказала она, перебив его. Она говорила не властным тоном, но все же в ее тихом голосе чувствовалась огромная сила. — Ты имел право на каждое слово, и ты был прав. Я убила нашего сына. Это была жертва, которую я принесла бы, знай я об этом. Потом, после того что со мной сделали — — я больше не могу иметь детей. Ты был прав, злясь на меня.
Нет. В конце концов, нам придется восстанавливать все, что было разрушено.
Он просто смотрел на нее, оглушенный и не в силах подобрать слова.
И, на этот раз сделать, все лучше.
Она встала и медленно побрела прочь от него, ее длинная юбка вилась вокруг лодыжек, именно так, как отчетливо помнилось ему.
Я бы хотел провести это время с тобой. Я бы хотел провести с тобой столько времени, сколько смогу.
— Деленн! — позвал он. Она остановилась но не оборачивалась.
Джон... ничто не могло обрадовать меня больше.
— Думаешь, я вернулся бы ради кого—то другого?
Тогда она обернулась, и он увидел непролитые слезы в ее глазах.
На ее лице появилась несмелая улыбка.
И она шагнула к нему.
* * *
Синовал спокойно сложил руки на груди и огляделся. Его флот неспешно собирался, подтягиваясь из самых дальних уголков галактики. Наступало время финала. Он ждал достаточно.
Теперь он не спал, и потому не видел снов, но его бодрствование было наполнено видениями, что могли бы быть снами. Черный город и черное сердце над ним. Планета, превращенная в гигантское кладбище, умерщвленная вселенная, искаженное отражение самого Собора.
И Чужаки, существа что поклонялись смерти, и приносили только лишь разрушение там, где они проходили.
Всю его жизнь он ненавидел ворлонцев, питал отвращение к их манипуляциям и их холодному бесчувственному Порядку. Теперь, когда дело всей его жизни приближалось к кульминации, оказалось что его внимание требуется в ином месте. Биться с ворлонцами выпадет другим. Он должен сражаться в иной битве.
В этом была своя ирония, с оттенком горечи, пожалуй, но такова жизнь.
