— Что я сказал тебе?
* * *
Она была здесь, перед ним, окутанная светом и мощью, тонкие струйки излучения поднимались от ее тела, словно пар. Она научилась делать то, что он еще не постиг полностью.
Она могла перемещаться между Сетью и реальностью во плоти.
Он не желал думать о том, чего это ей стоило. За глазами из золота и серебра было скрыто ужасное горе. Что—то, о чем она не могла рассказать ему, что—то, что, как представлялось ему, он не мог осознать.
— Талия. — проговорил он, мягко пробуя ее имя. Оно становилось все более и более знакомым.
Она кивнула, и он вспомнил, что этот облик был всего лишь грезой, картинкой, чем—то, что она создавала вокруг себя, чтобы двигаться по Сети. Ее истинная внешность была скрыта где—то за ним... Он вспоминал мимолетные образы. Светлые волосы, алебастровая кожа...
Улыбка...
— Тебе удалось? — спросила она.
— Да. — ответил он. — Разговаривать становилось проще. Теперь он мог удерживать свои мысли на том, что говорил он, и что было сказано. Поначалу с этим у него были проблемы.
Он знал, что это Сеть вытягивает его воспоминания. Она строилась не для того, чтобы ее населяли люди — не как живые, разумные, думающие создания. Сеть предназначалась для людей—рабов, заключенных, кричащих, беспомощных и безмозглых.
Что—то произошло, когда он и подобные ему вырвались на свободу. Они менялись, становились разными...
Развивались.
Порой он жаждал быть свободным от Сети, вернуться во плоти в мир. Он мог вернуться к своему телу, забрать его у ворлонцев, а затем повернуться спиной ко всему остальному.
Ах, снова оказаться во плоти! Быть способным дышать, есть, пить! Сейчас это стало полузабытыми понятиями, но это могло вернуться. Он мог бы быть с этой женщиной, этой Талией, и касаться ее волос дрожащей рукой.
Но у него был долг перед его народом. Он знал это. У него был долг, священный и праведный долг, исполнить который мог только он. Он был их вождем.
Долг важнее всего прочего.
— И? — сказала она.
Он сосредоточился. Он позволил своему разуму уплыть в сторону. О чем они говорили?
Ах, да.
— Есть проход. Стены ослабли и множество шлюзов не охраняется. Скрытное проникновение не только возможно, оно гарантировано.
— В Сети так мало стражей?
— То... то... — он отчаянно старался подобрать слово. — То отклонение инфицировало большую часть сети. Много переходов и тоннелей было испорчено. Ориентироваться в них будет непросто, но это может быть сделано. Я полагаю, что они считают, что порча остановит желающих вторгнуться, или же они не считают, что из Сети возможна какая—либо атака. Они всегда были самоуверенны.
— Напоминает мне кое—кого, кого я знала.
— Что? — Намек был ему непонятен.
— Ничего.
— Я когда—то знал тебя, не так ли? Может, я это уже и спрашивал...
— Да, мы знали друг друга.
— И был еще... Ребенок.
— Больше нет.
Он замолчал. Все это было подсказками. И все что он должен был сделать — это собрать их воедино.
Может быть, он будет знать больше, когда это закончится.
— Все готово? — спросила она.
— Я готов. — ответил он. — Поднимай остальных и... время пришло?
— Скоро.
Очень скоро.
* * *
— Какой она была?
— Хмм?
Тиривайл вытянула длинные ноги, насколько это было возможно, и взглянула на Маррэйна, сидевшего на пилотском месте их маленького флаера. И он и она командовали внушительными силами — Маррэйн армией из Так'ча и минбарцев; Тиривайл — Охотницами на Ведьм, но сейчас они остались одни. Каждый, по своим собственным мотивам, решил не вливать свои войска в армию Синовала. Всем, чем они собирались усилить его, были они сами.
Эти двое не были незначительной силой — по любым стандартам. И, скорее всего, по крайней мере часть их войск последует за ними на финальную битву Синовала. Но это путешествие, с Минбара и до Собора, они проделают вдвоем и без попутчиков.
— Беревайн.
Лицо Маррэйна непроизвольно дернулось — верный признак того, что она ощутимо задела его чувства. Что—то изменилось между ними с тех пор, как они убили Такиэра. Стена, в постройке которой почти целиком была виновата она — если не рухнула, то дала большую трещину.
Она чувствовала себя так, словно страшная тяжесть упала с ее плеч. Такой, какой она была — обожженной, в шрамах — она ощущала себя свободней и сильнее, чем когда—либо прежде. Маррэйн был прав: ее отец был тенью, что нависала над ней всю ее жизнь; а теперь он исчез. Она доказала, наконец, что достойна, и доказала это не ему — себе. Она встретилась с чудовищем, лицом к лицу, и не выказала страха.
Но ей и Маррэйну еще было о чем поговорить. Их разделяла тысяча лет истории, и если они хотят это преодолеть, то им потребуется понимание. Совсем недавно она видела в нем много разных сторон: обаятельный, ироничный и флиртующий спутник; беспощадный и целеустремленный воин; печальный мужчина вне времени; лорд, предавший его повелителя...
Где же под этими масками скрывалась истина? Кто был настоящим?
И как ей лучше всего узнать это?
— Огонь. — тихо проговорил он. — Она была... Огонь.
Она ждала, когда он продолжит. Это было не слишком приятным — напоминание об огне, охватившем ее тело, кожу, превратившем половину ее лица в нынешнюю уродливую маску.
— Я, как про меня говорили, был Землей, и я могу понять — почему. Я всегда любил горы. Камень, надежность и мощь. В этом великое упорство, великая отвага.
Дераннимер... эх... да упокоят боги ее душу. Она была воздухом. Изящная, светлая и прекрасная. Касание ее руки было нежным, словно бриз по моей коже. Шепот на ее губах был песней ветра.
Он помолчал, и Тиривайл почувствовала, как ей овладевает иррациональная ревность. Дераннимер была мертва уже тысячу лет, и она предпочла Маррэйну другого; но слышать как он это говорит, слышать его, говорящим словно поэт, а не расчетливый прагматик — это было...
Это было частью того, кем он был.
— Парлонн... — продолжал он. — Его звали Огнем, и это я понимаю, но, если на то пошло, я всегда видел в нем Воду. И он, думаю, считал так же. Холодный, когда он этого хотел, бешеный, когда приходил в ярость. Движение, мощь и бездонные глубины. Он был рожден в огне и умер в нем же — почти — но я считаю, что выбирай мы символы стихий — он был бы Водой, а не Огнем.
— Беревайн, разумеется, не знала остальных. Она видела их только раз, но она всегда жила рядом со мной. Она была Огнем.
Когда она умерла, был ливень. Проливные дожди обычны у Широхиды; тяжелые, хлесткие стрелы изо льда и воды, что впиваются в кожу. Широхида была суровым краем, рождавшим суровых воинов и мы никогда не искали мира. Я много раз нес стражу на каменных стенах под дождем, не видя ничего дальше своего носа.
Был ливень, и дождь смешивался с ее кровью. Она была темной и...
Это была темная ночь. Она была со мной, всего за несколько часов до того, как она умерла. Мы занимались любовью, а потом она резко напомнила мне о моих слабостях. Она это сделала не нарочно. В ней было не так уж много жестокости, если речь шла не о наших врагах, но она заставляла меня думать. Она сталкивала меня с тем, чего я не желал видеть.
Я прогнал ее, и ее забрали.
Он снова замолчал.
— Ты винишь себя. — проговорила Тиривайл, пытавшаяся вынести какое—то понимание из его бессвязного рассказа. Он перескакивал с одного на другое, его повествование непрерывно менялось, менялся даже его тон. Он переключался между личностями так, словно каждая из них была маской, что можно снять и сменить другой.
— Нет. — твердо ответил он. Каменный Воин. Холодный и жесткий, такой же бесчувственный, как сами горы. — "Если бы только..." — игра для глупцов. Особенно для тех, кто сделал столько ошибок, как я. Для того чтобы ошибаться, у меня было две жизни, и, поверь мне, я ошибался достаточно, но смерть Беревайн не моя ошибка.
Ты задала мне вопрос, и я не знаю что ответить. Я хотел бы думать что знал ее лучше прочих, но я не знаю всего. Сомневаюсь, что кто—то мог бы это знать.
— Тогда — кто же ты? — тихо спросила она.
Он не ответил.
— Я видела разные твои облики, Маррэйн. — прошептала она, произнеся его имя так тихо, что она не знала — услышал ли он его. — Ты так легко меняешь лица, и я не знаю, есть ли за всеми ними кто—то настоящий.
— Его видела Дераннимер. — проговорил он. — Настоящего за масками. Но я с тех пор, признаюсь, обзавелся еще далеко не одной маской. Что же до того, кто я — разве я не могу быть всеми ими? Я знал великую любовь и великую ненависть, великий мир и великую ярость. У меня был не один настоящий друг, и далеко не один заклятый враг.
Но кто я такой...
Я тот, кто тебя любит. Разве важно остальное?
Она откинулась в кресле, прикрыв глаза, словно в медитации. Всю свою жизнь она не считала себя достойной. Мелкие ошибки в суждениях превращались в ее глазах в преступное безрассудство. Промахи становились катастрофами. Она презирала себя, и не верила тем, кто пытался ее переубедить. Она держалась на расстоянии даже от тех, кто следовал за ней.
