на самом деле принадлежал русскому, а тот прихватил ее кентуки, так как они были еще и одного цвета. Свен во всех подробностях рассказал Алине эту историю. Ни один из тех двоих даже не догадался о случившемся обмене. В результате пришлось вмешаться человеку, который был “жизнью” крота, принадлежавшего русскому и теперь попавшего к той, что работает с пробкой, и он оставил ему звуковое сообщение на телефоне.
А русский никогда прежде не слышал голоса того человека, что управлял его кентуки, и поэтому не понял, ни от кого пришло сообщение, ни на каком оно было языке. Он прокрутил его во время общего ужина, и тогда супружеская пара, чилийские фотографы, высказали предположение: язык похож на уэльский. Они в этом разбирались, потому что мать чилийки была родом из Уэльса. В итоге русский переслал сообщение чилийке, та – своей матери, а мать отправила им перевод, но перевод на испанский. Чилийка проявила любезность и повторила его для всех по-английски, стараясь имитировать интонации своей матери. В сообщении говорилось:
Если ты не заберешь меня у этой чокнутой, я оборву связь!
Та, что работала с пробкой, находилась тут же. Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять, что речь идет о ней, но потом она схватила своего кентуки – то есть кентуки русского – и в бешенстве принялась топтать его. Первым ударом ноги она лишь опрокинула крота на пол – русский пытался спасти своего кентуки, – но второй удар ее каблука пришелся точно на камеру и раздавил мордочку крота, так что наружу вылез жестяной каркас. Ее стали оттаскивать и попытались утихомирить. В суматохе второй кентуки исчез, и больше никто никогда его не видел. А вот первый крот был все-таки сломан не до конца – он продолжал пищать. Русский взял своего питомца на руки и ушел, укачивая его и что-то напевая. Свену показалось, что более жуткой колыбельной он в жизни своей не слышал. Надо добавить, что с некоторых пор Свен обсуждал с Алиной только такого рода происшествия. Говорил только о художниках и кентуки. Она же молча слушала.
Алина поднялась к себе в комнату и приняла душ. Потом села к письменному столу, вытянула ноги, собрала волосы в большой пучок и проверила свой банковский счет. Она решила вернуться в Мендосу раньше намеченного срока, но денег у нее было в обрез.
– С тобой точно все в порядке? – продолжала допытываться ее мать в чате. Она посылала ей рожицы с поцелуйчиками, арбузики и котят, не забывая прицеплять еще и фотографии своих племянниц.
Алина отвечала, что да, все в порядке, и отправляла матери картинки с маленькими калаверами[6].
Кармен, кстати, пообещала ей, что День мертвых будет лучшим из всего, что Алине довелось увидеть здесь за все время пребывания. И Кармен ни за что не позволит ей уехать, не посмотрев, как здорово отмечают у них в Оахаке этот праздник. Теперь почти каждый вечер Кармен с Алиной вдвоем пили кофе в баре.
Алина спросила подругу, получится ли у них провести праздничные вечер и ночь вместе – хорошо было бы спуститься в Оахаку, побродить по барам и погулять до самого утра… Кармен едва заметно улыбнулась. План отличный, только вот Алина забыла, что Кармен – не только библиотекарша, но еще и мать семейства, мать двух мальчишек, “хозяев” пары кентуки. И ночь, судя по всему, всем им предстоит бессонная.
– Бессонная?
– Это, конечно, ребячьи глупости, – принялась объяснять Кармен, – ну, про бойкот кентуки и так далее. Короче, мои сыновья твердо решили всю ночь провести в обнимку со своими котятами, чтобы с теми наверняка ничего не случилось. А еще они планируют забить окна досками, а внутри сидеть без света, как будто им и вправду угрожает это самое нападение зомби.
Кармен одним долгим глотком допила свой кофе и остановила взгляд на горе.
– А их отец, вместо того чтобы успокоить сыновей, купил каждому по специальному “спасательному” рюкзаку – там лежат фонарик, спальный мешок и пистолет, заряженный красной краской… Сама понимаешь, что меня ожидает.
Едва Алина вернулась к себе, она включила планшет, чтобы погуглить слова “бойкот”, “кентуки” и “День мертвых”. Полковник должен был вот-вот явиться из мастерских и постучать в дверь, но теперь ее мысли целиком занимало то, что она недавно услышала от Кармен. Вроде бы это движение зародилось в Лас-Брисасе, районе Акапулько с узкими улочками и виллами, окруженными пальмами. Лас-Брисас – один из двадцати районов мира, где, по сведениям Financial Times, на каждые четыре семьи приходится по крайней мере один домашний кентуки. Опросы показывали, что здесь погибало по девять кентуки в неделю, а в таком маленьком районе это превращалось в серьезную проблему, так как в Лас-Брисасе жили достаточно богатые люди, которые имели возможность немедленно восполнять потери. Местные сады и скверы оказались слишком небольшими, чтобы продолжать хоронить там кентуки, но люди ни за что не желали выбрасывать их в мусорные баки. Неподалеку, в Унта-Брухасе, некая мать вместе с двумя своими безутешными детьми вырыла подобие могилы прямо на углу улицы, где росло несколько деревьев, поскольку ничего более похожего на общественный сквер в радиусе нескольких километров им найти не удалось, – и похоронили там двух кентуки-панд. Буквально через несколько дней вокруг этой могилы появились другие. Но и там стало уже трудно найти место для новых захоронений, и очень скоро в Лас-Брисасе могилы начали возникать повсюду, на любом зеленом пятачке, проникли они и в соседние районы, и на протяженный бульвар рядом с проспектом Мигеля Алемана.
Муниципальный совет отдал распоряжение отделу зеленых насаждений ликвидировать все захоронения и исправить вред, нанесенный общественной собственности. Но некая престарелая супружеская пара уже на следующий день явилась к зданию совета с требованием вернуть им тело их кентуки. В социальных сетях люди выражали свое возмущение, но в тех районах хоронить питомцев все же перестали. Теперь некий психолог – а заодно и телевизионная рок-звезда – призывал устраивать массовые захоронения в каждом штате Мексики в День мертвых. Его брат, исполнитель реггетона, а заодно и “антиимпериалист”, лидер политической партии, которая успешно соперничала с правящей, закончил свой последний сольный концерт весьма огнеопасным контрпризывом, прокричав в микрофон: “Не хороните мертвых, хороните живых!”, что спровоцировало мутную дискуссию в прессе. Постепенно, как и следовало ожидать, страсти поутихли, и революционный бойкот заглушили гораздо более важные и тревожные политические новости. Волнение не затихало только в сетях среди самых молодых, что, в свою очередь, спровоцировало взрыв непредвиденного спроса на все, что связано с выживанием в чрезвычайных обстоятельствах, и такие вещи раскупали главным образом дети от восьми до пятнадцати лет.
Когда Полковник Сандерс несколько раз постучал, Алина
