семилетний мальчишка влез к нему на колени и отнял контроллер, он сразу подчинился и долго наблюдал за сыном, не то забавляясь, не то удивляясь тому, как ловко ребенок управляет кентуки. Между тем на правом экране Алина направилась в ванную. Мальчик повел кентуки за ней, заставляя обходить маленькие коврики и комод, но Алина захлопнула дверь у него перед носом, и мужчина, державший мальчика на коленях и щекотавший ему живот, засмеялся. Затем картинка переменилась. Теперь камера застыла перед закрытой дверью их комнаты в арт-резиденции, и мальчик напряженно, затаив дыхание ждал. За его спиной какая-то женщина, возможно мать семейства, раскладывала стопку белья по полкам довольно ветхого шкафа. Алина подумала о Свене. Выходит, Свен все это время наблюдал за ней и ни разу не сказал ни слова. Как в такое поверить? Но тут на экране открылась дверь, и Алина узнала свои собственные ноги и свои кроссовки. Она входила в их со Свеном комнату. На соседнем экране мальчик радостно захлопал в ладоши и позвал мать. Потом картинки на обоих экранах снова переменились. Мужчина какое-то время отсутствовал, но мальчик неотлучно сидел перед компьютером и вопил от восторга всякий раз, как Алина появлялась в кадре. Иногда он завороженно смотрел на нее и ковырял в носу, а однажды даже заснул прямо перед экраном. Он каждый божий день с нетерпением ждал Алину, мечтая увидеть, как она возвращается с пробежки, из библиотеки, из магазина, с террасы после загорания или как она просыпается. Алина почувствовала, что все ее тело напряглось и неведомая мощная сила стала толкать его назад, требуя, чтобы девушка немедленно покинула этот зал, пока картинки сменяли одна другую. Алина увидела, как, глядя в камеру, кричит на мальчика. Как показывает ему свои груди. Как привязывает кентуки, чтобы помешать ему добраться до зарядного устройства. Иногда мальчик не выдерживал и убегал, и тогда камера показывала пустую комнату. А иногда, еще до появления Алины, он уже сидел весь пунцовый, с мокрым от горьких слез лицом. Однажды в комнату заглянул отец, велел сыну выключить компьютер и увел с собой. Но мальчик всегда возвращался. Заледенев от ужаса, он сидел перед компьютером и смотрел на изобретаемые ею пытки, сидел и в тот день, когда она подвесила его к вентилятору, обрезала крылышки и прямо перед камерой спалила их на кухне. Сидел и вчера вечером, когда она, скучая в постели после долгого дня, подняла кентуки с пола и ткнула ему в один, а потом и в другой глаз столовым ножом, поцарапав камеру.
Алина отступила на пару шагов и натолкнулась на каких-то людей, которые ошеломленно наблюдали за происходящим. Ей пришлось буквально силой пробивать себе дорогу. Она вернулась в предыдущий зал, потом – в самый первый, потом – в главный холл, где Свен, окруженный восторженными почитателями, показывал руководству арт-резиденции один из тех кругов, что были разложены на полу. Она застыла на месте, переводя дыхание. Смотрела на Свена и видела, как он улыбается и принимает поздравления, но думать при этом она могла только о том, как сильно он хотел обидеть ее. Алина стояла среди всех этих кругов, среди людей и кентуки. Она словно окаменела, теперь ее тело было похоже на еще один – и самый главный – экспонат всей выставки. Она смотрела на Свена, и ей хотелось побольнее ударить его. Хотелось закричать. Свен выставил ее на особом, специально для нее созданном пьедестале, и при этом так чисто, так красиво разъял ее на части, что она не знала, способна ли будет отныне вообще пошевелиться. По всему ее телу побежали мурашки, потом они перебрались внутрь, в грудь, и ей показалось, что сейчас ее хватит удар, раздавит паника, у нее случится нервный срыв. И еще она почувствовала приступ ярости. Почувствовала, что с нее хватит. Ей хотелось закричать, но она не могла. А могла только двигаться внутри себя самой, как древесный червь, который ползает по пробуравленным им же самим тоннелям, щекоча совершенно окоченевшее тело. А что делал кентуки, стоявший на том пьедестале? Может, его отключили родители мальчика? Может, их попросил об этом Свен, чтобы их кентуки стал главным украшением его экспозиции? Может, такое решение принял сам мальчик? Она представила себе, как он сидит у себя в комнате, глядя на собственное отражение на потухшем экране.
Да, думать она могла. И если закрывала глаза, то видела своего Полковника. Его опаленную шкурку. И вдруг ни с того ни с сего задумалась над тем, в какой именно части спины у зверька расположены лопатки, и вообразила, как нежно поглаживает ямку между ними – так делал ее отец, когда она была совсем маленькой. Вообразила, как звонит в дверь квартиры мальчика, как мальчик дает ей руку и охотно идет с ней на площадь – вниз по улице. Рука у него маленькая, мягкая и потная, она иногда шевелится в ее руке. “Давай лучше сядем, – говорит она. – Нам надо с тобой поговорить”. Мальчик кивает, они расцепляют руки и садятся. Бетонная скамейка нагрета солнцем, она передает приятное тепло икрам, и можно никуда не спешить. Мальчик ждет, смотрит на нее, ему нужно услышать любые ее слова. Достаточно открыть рот и произнести любую фразу. Но червяк мог ползти только по внутренним туннелям, а она слишком устала и уже не могла двигаться.
Алина открыла глаза. Тот мужчина, с которым она столкнулась, заходя в последний зал, шел прямо к ней. Да, думать она была еще способна: сейчас она возьмет такси. Побежит к стоянке, сядет, сильно хлопнув дверцей, и машина помчит ее по склону вниз – к Оахаке. В зале кто-то указал на нее пальцем. Одна женщина глянула в ее сторону и, словно испугавшись, закрыла рот руками. Алина подумала, что в такси забьется на заднее сиденье и ни за что не позволит себе оглянуться назад. Огни Виста-Эрмоса постепенно будут теряться вдали, и вскоре можно будет различить лишь светящуюся галерею на Олимпе – в самой золотой точке на его вершине. Она забудет всех этих богов и без малейшего сопротивления рухнет на землю. Признает себя побежденной. Все это она говорила себе, но глаза больше закрыть не могла. Алина собиралась с духом, стоя на кругах, на сотнях слов, приказов и желаний, ее окружали люди и кентуки, они начали ее узнавать. Она настолько окостенела, что чувствовала хруст собственного тела и в первый раз со страхом, грозившим сломать ее, спросила себя: а можно ли на самом деле убежать из мира, в котором она очутилась?
