Я повесил трубку, почувствовав, что секретарь с совершенной определенностью осознал – это случилось, босс свихнулся окончательно.
Выход
Ситуация всегда управляема. Даже тогда, когда это кажется очевидным.
Путеводитель
Утром в понедельник дверь лофта раскрылась, и на пустынную улицу Гренетта вышел человек в джинсах, кожаной куртке и длинном красном шарфе. На лице у него была белая маска, на голове – берет. Сзади из-под берета была видна бритая наголо голова с полоской белого пластыря.
Он поставил на мостовую чемодан, запер дверь и бросил ключи в прорезь для журналов.
Потом огляделся.
В нескольких метрах от него стояло такси, и водитель уже выходил из машины, чтобы помочь положить в багажник чемодан.
А на ступеньках соседнего дома сидел печальный клоун в оранжево-красном одеянии. В повороте головы, в положении рук, в опущенных плечах была такая острая грусть от предстоящей разлуки, что не верилось, что это можно сыграть.
Человек в маске встал напротив клоуна, принял не менее горестную позу и руками стал стирать воображаемые слезы, будто бы катившиеся по щекам.
Водитель такси, уже погрузивший в багажник чемодан, с удивлением наблюдал за странной сценой прощания. Эти двое без единого слова играли на пус�ой утренней мостовой пронзительный этюд разлуки…
Наконец, человек в маске в последний раз махнул рукой клоуну и сел на заднее сиденье машины. Водитель завел двигатель, но пассажир что-то тихо сказал ему, потом достал из кармана куртки блокнот и быстро написал несколько слов на листке. Вырвав лист, он открыл окно и, глядя на стоявшего поодаль клоуна, протянул ему записку.
Клоун подошел к машине, взял листок и прочел его. Потом вопросительно показал рукой на свою маску. Человек в машине кивнул головой.
Клоун чуть помедлил, принимая решение, и подошел к машине вплотную. Теперь пассажиру был виден только красно-желтый костюм. Клоун снял маску и протянул ее в заднее окно. Потом дважды стукнул ладонью по крыше такси и едва успел отскочить, когда автомобиль тронулся.
На мостовой осталась девушка с вьющимися русыми волосами в костюме клоуна. Она провожала взглядом машину, из заднего окна которой неотрывно смотрел на нее человек в белой маске. Пока машина не скрылась за поворотом…
Она еще некоторое время стояла без движения, глядя в конец пустой улицы. Потом, поняв, наконец, что машина не вернется, повернулась, чтобы уйти.
И сразу замерла на месте. Зрачки глаз в одно мгновение расширились. Какие же огромные глаза…
Ну, что ты, господи, что же так удивляться? Что ты, никогда не видела сидящих на ступеньках лысых клоунов?
Не вставая, я сказал, глядя прямо в эти глаза:
– Привет, Мари. Наши маски уехали… А у меня тут небольшой самолет неподалеку. Специально для клоунов. Поэтому переодеваться не обязательно… У тебя паспорт с собой?
Входя в здание аэропорта, мы столкнулись с каким-то торопящимся насупленным типом в деловом костюме с кейсом. Он шел так, словно был уверен, что все остальные безусловно расступятся, и я автоматически оттеснил его плечом, чтобы он не сбил с ног Мари. Кажется, он был страшно недоволен и остановился, чтобы поведать об этом, но, честно говоря, было совсем не до него. К тому же, в этот момент нас догнал взмыленный курьер.
– Мадам, месье, у меня срочное письмо для вас.
Имя на конверте было мое, и я расписался, вспоминая, где же я уже видел все это – аэропорт, деловитого типа в костюме, курьера…
В конверте был диск – тот самый, что я возил с собой в чемодане Мэттью с самой Ниццы, и написанное его почерком письмо.
Никак не думал, что в последнюю ночь в Париже до утра буду читать.
Знаешь, что было на диске? Я сделал себе копию, а тебе оставляю оригинал. Пароль простой – цифровой символ палиндрома.
Это рукопись романа, который мне передали прямо в аэропорту накануне моего вылета в Ниццу. Я же на самом деле – издатель. Я сунул его в чемодан, собираясь прочитать во Франции, но, по известным тебе причинам, не прочитал.
Зато прожил. Мы все его прожили. Практически дословно, день за днем, главу за главой.
Я опубликую его, не изменив ни слова. Так что наш «альбом» все же выйдет. С твоими фотографиями на обложке. Только название я выберу – все же это привилегия издателя. В оригинале он называется «Out of the box», но я сходу набросал еще несколько:
– Машина Желаний
– Забудь об обезьянах
– Жизнь Напрокат
– Мышь в лабиринте
– Танго с манекеном
Если будет желание, сообщи, какое больше нравится тебе. Время есть – макет будет делаться недель шесть.
В общем, будет время, – полистай. Хочешь, – с первой фразы, хочешь – с последней, разницы нет :-)
Восьмиместный «Глобал Экспресс» был готов к взлету.
Мы плюхнулись рядом в кожаные кресла и, глядя друг на друга, не сговариваясь, рассмеялись.
– Кажется, у нас есть, что почитать в полете, – сказал я, доставая ноутбук. – Сразу посмотрим, чем же все кончается?
– Хочешь узнать будущее?
– Нет, просто прочесть эпилог. «И жили они…»
– А если там что-то другое?
– Перепишем. Авторы-то – мы.
– Убедил, – она кивнула головой. Русый локон упал на глаза, и она откинула его рукой. – Включай пока, я только взгляну на воздушные зеркала, пока стюардесса не наливает кофе, и мы не в зоне турбулентности.
Она вышла из салона, а я вставил диск, набрал в окошке пароля 101 и, когда появился текст, сразу перешел к последней странице.
Это была записка.
«Грег, мы все так устроены, что для того, чтобы действительно привыкнуть к новой идее и понять, что в ней наше, а что нет, нам нужно около шести недель. Те самые сорок дней, которые известны с древности по разным мистическим ритуалам. До этого срока любое решение – только импульсивный порыв под влиянием момента или красивая поза. Можно, конечно, поддаться, но все равно потом не сработает.
Как перед президентскими выборами – запрет на агитацию. Избиратель остается наедине со своими мыслями. Тем более, что кандидат в президенты – он сам…
Шесть недель, Грег. Только тогда становится ясно, тянет ли прожитая история на жизнь или это был просто курортный роман с Парижем.
Целую.
Мари».
Я тупо вчитывался в текст.
Двигатели включили на форсаж, и самолет начал разбегаться.
Неслышно подошла выглаженная стюардесса и мягко попросила выключить компьютер на время взлета.
Я машинально сделал это.
Стюардесса поставила на столик передо мной чашку кофе, посмотрела на меня и, улыбнувшись, сказала:
– Ну что, вперед?
