что ты приняла приглашение. – Она поднесла бокал к ярко накрашенным губам.
Итак, представление начинается. Я собралась с силами.
– Это скорее шантаж, чем предложение, – ответила я с притворным спокойствием.
Я и не думала поддаваться.
Ее ясные, как и у Ника, глаза впились в меня, и я почувствовала озноб, пробежавший по позвоночнику.
– Ты красавица, Ноа, хотя уверена, что тебе это известно. Если бы ты не была такой, мой сын, разумеется, не обратил бы на тебя внимания.
Я снова растянула губы в улыбке. Замечание Анабель раздражало меня, будто мои отношения с Ником являлись поверхностными и пустыми, хотя для нее наверняка любые отношения строились именно на этом… деньги, которые она тратила, чтобы выглядеть на тридцать, служили наглядным доказательством.
– Уверена, мы могли бы часами болтать о разных пустяках, миссис Грасон, но вы хотели сказать мне что-то важное, поэтому давайте побыстрее перейдем к делу, – заявила я, стараясь быть максимально учтивой, хотя это оказалось трудно. Мои подозрения не беспочвенны: мать Ника мне не понравилась и никогда не понравится в будущем. – Вы просили о какой-то услуге. Я вас внимательно слушаю.
Анабель улыбнулась, похоже, с восхищением. Ей пришлось по душе, что я выложила все как есть – прямо и без намеков, впрочем, как и она сама в телефонном разговоре.
– Хочу восстановить отношения с сыном, и ты мне поможешь, – тихо призналась она, достала из роскошной сумки запечатанный конверт и протянула мне.
Я взяла его в руку. Бумага – плотная и глянцевая, цвета слоновой кости, а на ней изящным почерком было написано имя Николаса.
– Мне нужно, чтобы Ник прочитал письмо.
Я с недоверием повертела конверт и положила на стол. Разве я сумею убедить Ника прочитать послание? Кроме того, если я передам ему письмо, то буду вынуждена рассказать о встрече с его матерью. Нет, я не собиралась так поступать.
– Извините, каким образом простое письмо поможет вам вернуть сына? Вы давно бросили его, – ответила я и с ненавистью посмотрела на Анабель. С той же ненавистью, которую всегда испытываю, когда кто-то причиняет вред моим близким. Ничего не могу с собой поделать.
– Сколько тебе лет, Ноа? – спросила она.
– Восемнадцать.
– Восемнадцать, – повторила она, смакуя это слово и ангельски улыбаясь, будто напротив сидела шестилетняя девочка, которая ей не ровня. – Мне сорок четыре, Ноа… я живу в этом мире намного дольше, чем ты, я пережила гораздо больше, поэтому, прежде чем судить меня, немного подумай. Ты всего лишь ребенок, и лучшее, что с тобой случилось, это то, что тебя вытащили из захолустья и перевезли в особняк в Калифорнии.
– Вы ничего не знаете о моей жизни, – процедила я ледяным голосом.
Образ умирающего от пули отца встал перед внутренним взором, и я почувствовала укол боли в груди.
– Я знаю больше, чем ты думаешь, – продолжала она. – У меня есть информация, о которой ты даже не догадываешься, Ноа, и я способна очень многое изменить – ты не представляешь сколько – для этого мне нужно сделать лишь пару звонков по телефону.
На ее губах появилась дьявольская ухмылка. Она взяла письмо, встала и шагнула ко мне. Медленным, грациозным движением сунула конверт в мою сумочку, которая висела на спинке кресла.
– Постарайся, чтобы Николас его прочитал, – прошептала она. – Иначе я превращу в ничто всю ту сказку, в которой ты сейчас живешь, а все богатства, которые упали на тебя с небес, исчезнут.
Я дернулась, будто меня ударило током.
– Не звоните мне больше, – выдавила я, пытаясь контролировать эмоции. Она мне угрожала, но я действительно не знала, чем именно.
– Не волнуйся, Ноа. Я не намерена делать это снова. Но имей в виду: если ты не хочешь, чтобы твоя жизнь превратилась в кошмар, выполни мою просьбу.
Я встала, повернулась к ней спиной и быстро вышла из ресторана, не переставая думать об угрозе матери Ника. Миновала ресепшен и почти выбежала на улицу.
Ну и дура же я! Зачем я встретилась с этой женщиной?! Николас предупреждал меня, говорил, насколько она жестока, а я – глупышка – позволила ей обмануть себя, и она наговорила кучу отвратительных вещей. Но все это ложь, о которой не стоит думать ни секунды. Я вытащила из сумочки письмо, разорвала на тысячу кусочков и выкинула в несколько мусорных баков.
Для меня этой встречи никогда не было.
26. Ник
Ноа выключила телефон? Я ничего не понимал и уже начинал беспокоиться… старался не доводить свое состояние до того уровня, который не столько помогает, сколько вредит. Рядом находилась сестренка, Энн привезла ее вовремя, как мы и договаривались, и я радовался, что Мэдди будет только моей. Я никому не позволю испортить себе эти дни. Мэдисон – мой гномик, и она будет счастлива, а Ноа… лучше думать, что ее мобильник разрядился.
– Ник! – пронзительно крикнула Мэдди, привлекая мое внимание.
Я обернулся. Мы были в Санта-Монике, в зоомагазине. Я всегда рассказывал Мэдди о здешнем пляже, о достопримечательностях, о том, как дети катаются на колесе обозрения и смотрят с высоты на океан… Однако младшей сестренке, в отличие от любого нормального ребенка, были интересны аквариумы с моллюсками и другими морскими тварями.
Я подошел к малышке.
– Мэд, если дотронешься до них, они могут поранить тебя, – предупредил я.
Мы были в той части магазина, где продавали морских обитателей. Я схватил Мэдди за талию и выволок наружу. Стемнело, и я начал задаваться вопросом, в какое именно время маленькой девочке надо поужинать и лечь спать.
– Замерзла, гномик? – спросил я, снял куртку и нагнулся, чтобы надеть на нее.
На пухлых губах Мэдди появилась лукавая улыбка.
– Ты рад, что я тут? – спросила она: судя по ее невинным глазам, мой ответ волновал ее больше, чем следовало бы.
Я улыбнулся, застегивая молнию куртки. Она выглядела как крошечный призрак в моей верхней одежде, которая почти касалась земли, но это было лучше, чем если бы она заболела.
– Ты рада? – спросил я, засучивая рукава куртки.
– Конечно, Ник! – сразу ответила она. – Ты мой любимый брат, я тебе говорила?
Я рассмеялся. Как будто у нее были еще братья!
– Нет, не говорила, но ты тоже моя любимая сестренка, и это прекрасно, правда?
Улыбка, которой она одарила меня, разбила мое сердце.
– Прокатимся на колесе обозрения? – предложил я, и вопль Мэдди подверг риску мои барабанные перепонки.
На набережной было полно семей, а шум прибоя побуждал остаться возле океана и никогда не уходить. Закат потрясал своим великолепием, и едва я собрался вытащить телефон, чтобы
