— Твою мать, каменщик вольный! — заорал не своим голосом Хромин, внезапно осознав: не дождется он здесь никакой поисковой группы, которую ненасытная Феминистия организует не раньше, чем соскучится по экзотическим ласкам северянина с сапфиром на пальце.
Еще пара кирпичей, и свет исчезнет насовсем, и темнота застучит молотом в виски, а потом лейтенант Теменев уйдет наверх, к своим веселящимся у рулетки рабовладельцам, и здесь останется только тишина и невидимые клочья селитры по стенам. Нога уже затекла, и Дмитрий Васильевич выкрикнул вверх, в красноватый отсвет на кирпичах, все основные ругательства, характерные для позднеперестроечного дикого капитализма. Придумал несколько совершенно оригинальных, но при всем этом чувствовал: заклинания не действуют. И вертелись на языке, но не давались какие-то единственно верные, как ответ в телевикторине, слова. Пообещать, что ли, треклятому кагэбэшнику место в сенате? Славу, почет и богатство?
Или, наоборот, казино не трогать, пистолет не вымогать? А лейтенант задвинет последний кирпич и пойдет к лестнице, насвистывая, пиджак малиновый, скотина бесчеловечная. Ну же, ведь это уже было, было и не раз: мастерок, селитра, кирпичи… Ну, напряги интеллект, Дима Хромин, Деметриус Семипедис…
— Ради всего святого, Монтрезор! — неожиданно для самого себя всхлипнул он.
Снаружи Андрей Теменев остановил руку, приготовившуюся затыкать отверстие шириной в один кирпич этим самым кирпичом. Подержал на весу. Поглядел на судорожно, как лягушка под электрическим током, выпрямленную ногу, торчащую из-под стены. Потом разжал пальцы, и мастерок упал на земляной пол.
Здесь, за стеной, валялся прикованный к позеленелому кольцу гражданин Российской Федерации, петербуржец, федеральный чиновник и взяточник. А там наверху, и на многие километры кругом, ни одно чувырло не знает и не узнает еще добрых пятнадцать веков, что такое «Бочонок Амонтильядо».
Андрей вздохнул, подобрал с земли забытый шабашниками лом, примерился к только что выложенной стене и, предварив очередной этап работы словами:
— Благодари Эдгара нашего, Аллана! — нанес в центр стены нешуточный удар.
Когда из— под кирпичной пыли удалось извлечь нечто напоминающее мучной куль, загримированный под перепуганного индейца, это был уже не тот Дмитрий Хромин, что спускался в подвал, самоуверенно улыбаясь, час назад. Это был очень Тихий Хромин, весьма Вежливый и слегка Грустный Хромин, это был Дмитрий Хромин, который, будучи отстегнут от наручников, некоторое время сжимал и разжимал пальцы и жмурился, отплевываясь, а потом разглядел-таки потного и усталого Теменева с ломом в руках и невнятно произнес:
— Андрюша, как я рад тебя видеть!
Некоторое время они сидели на сыром полу спина к спине и курили сигареты, то ли припрятанные предусмотрительным санинспектором, то ли нашедшиеся случайно в кармане плаща лейтенанта.
— А ты в какое кино ходил? — хрипло допытывался один.
— В «Неву» у Московского. Вместе с Путиным и Розенбаумом. Малый зал на втором этаже помнишь?
— Не-а. Я — ребенок с окраины. «Балканы» построили не сразу, сначала в «Славу» бегали, за пять остановок трамвайных…
Докурили и, не сговариваясь, молча пошли наверх. В подвале явно больше делать было нечего, как, впрочем, и бессмысленно было обсуждать ситуацию.
— Ну что, играть-то будешь?
— Да куда мне в таком виде? Надо домой сходить, переодеться, ванну… Давайте завтра, а?
Завтра — обычный день, — покачал головой Андрей, перебирая ключи на связке, — льгот никаких, играем на свои.
— Да на фига мне твои льготы, — отмахнулся Хромин, — что я твои четыре фишки не куплю, что ли? Избирательный фонд свободолюбивого Гевария не обеднеет.
— Как знаешь, — пожал плечами Теменев, — а то оставайся на вечер. Фагорий придет, Феодор, Айшатка меч-рыбу поджарит по случаю открытия.
Андрей наконец-то справился с замком и, отодвинув шторы, сделал шаг вперед, но тут же остановился, отчего собеседник налетел на его широкое плечо. В игорном зале не вертелись рулетки, не прыгали по барабану яшмовые шарики и не звучал звонкий девичий голос: «Делайте игру». Вместо этого посреди комнаты под самым фавном, прочно расставив ноги, стоял кубовидный мужчина с лохматой головой — диктатор Лулла. Он смотрел на появившегося Андрея, понимающе покачивая подбородком, а все посетители, игроки и праздношатающаяся публика жались у стен, оттесняемые молодцами, не снимающими медных шлемов при входе в помещение. И только один Клиент все никак не мог успокоиться. Тараща красные глаза, выдающие в нем заядлого посетителя форумов, поблескивая ременной пряжкой, где изображена была дикая коза, и тыча пальцем в Андрея, он кричал, не переставая ни на минуту:
— Он! Это он, я узнал его! Еще там на рынке! Вели его повесить на рыночной площади, о, великий!
* * *
Медные шлемы шли впереди, контролируя порталы, зачищая портики и обеспечивая безопасность со стороны украшенных виноградными кистями пилонов. Диктатор уверенно выступал кривыми кавалерийскими ногами следом. Одетый по случаю жары в легкий, с косым воротом, пеплум, он, тем не менее, сильно страдал от рецидива фурункулеза и все время поводил плечами, как будто мерз. Одобрительно покивал у входа на перестроенные колонны, откуда убрали статуи Артемиды с формами рыночной торговки.
— Вот это правильно, — сказал Лулла идущему чуть справа и спереди и, как всегда, невозмутимому Внутриннию. — Вот это верно. Смотреть же тошно было.
Идущий чуть слева и сзади, похожий на удовлетворенную количеством лягушек цаплю, Плющ криво и довольно усмехнулся, сказав:
— Вывеска ярковата.
— Ка-зи… Что? — попытался по складам прочитать Лулла, ожесточенно потирая шею. — Харон их разберет, с их выкрутасами. «Олимпус». Что за чушь. Почему не Олимп?
— А они с севера понаехали, — шепнул Плющ, как бы в сторону, как бы даже себе под нос. — Они и говорить-то правильно не умеют.
— Ладно, — проворчал от природы справедливый диктатор, — хорошо хоть бабу эту убрали.
Внутри, в холле с клепсидрой, было прохладно, и настроение сразу улучшилось. Пригоршней зачерпнув воды из кварцевого резервуара, Лулла щедро полил себе на затылок и отряхнулся с грацией молодого моржа.
— Ну что, — подмигнул он спутникам, пока легионеры шныряли между колоннами на предмет террористической угрозы, — пойдем, поглядим эти новомодные развлекухи? Должен же хозяин города знать, как проводят досуг его сограждане?
— Могли бы постелить ковровую дорожку, — нейтрально заметил Плющ. — Хотя им некогда, понятное дело, приветствовать властителя, да мы не гордые, мы и по голому мрамору пройдем.
— Мы же инкогнито, — пробурчал Лулла, недовольно оглядывая лестницу. Долгим взглядом прилип к сплетающимся в любовном экстазе леопардам. Присел на корточки, пощелкал ногтем. Сказал: — Похабень тут всякую развели! — и двинулся наверх, приходя во все более фурункулезное расположение духа.
Посетителей казино и правда не предупредили о высочайшем визите. Поэтому многие, увлеченные судьбой стопок фишек, разбросанных по разрисованным бычьим шкурам, еще некоторое время сопротивлялись, когда их оттаскивали от столов и расставляли вдоль стен парни в шлемах. Самых упорных граждан пришлось уложить на пол и наступить сандалией на голову, после чего усмиренным довелось членораздельно отвечать на вопросы: нет, ни полых отравленных кинжалов, ни метательных дисков в карманах нет, а если в пятый раз выпадет нечет, то и денег там не будет никаких. Более смирных граждан расставили у стенок и дали возможность убедиться, что выпал нечет, после чего центурион личного диктаторского полка вежливо похлопал по плечу Айшат, в упоении игры готовившуюся уже снова раскрутить барабан:
— Отойдите, матрона.
Диктатор вошел и непонимающе уставился на руку, вяло докручивавшую шарик, надежно застрявший в лунке «тринадцать». Потом перевел взгляд на девушку в деловом костюме и бантиках. Взгляд от этого не прояснился.
— Делайте вашу игру, — вместо «здравствуйте» лучезарно улыбнулась Айшат, — общая ставка на четырех столах в четыре раза превышает ставку на одном, что значительно повышает ваши шансы…
Тут более сообразительный Святослав Хромин выбрался из-за кассы и ненавязчиво обнял сослуживицу, ненароком прикрыв ей рот, после чего склонился со всей возможной почтительностью, судорожно припоминая подобострастную латинскую поговорку, но ничего, кроме Memento more[26], под взглядом диктатора в голову не лезло.
— Гаудеамус игитур, — фальшивенько улыбаясь, пропел он. — Для веселья нам даны молодые годы!
Складки на лбу великого Луллы усилили его сходство с неаполитанским мастиффом.
— Вы чего это тут делаете? — подозрительно спросил он, оглядывая убранство комнаты и седобородых старцев, раскрасневшихся, с вожделением пересчитывающих, пока суть да дело, стопки выигранных фишек.
