— А вы тут что забыли? — удивился он вместо приветствия. — Вы вроде бы не готовили военный переворот против любимого кесаря. Или на полставки баланду разносите?
— Не надо сердиться, Дюша, — озабоченно сдвигая брови, проговорил Феодор. — Как только я узнало постигшем тебя несчастье…
— Угу, — мрачно кивнул Андрей. — Как только твой драгоценный друг Лулла сказал тебе, что собирается меня упечь…
— Если бы дело было только в нем! — воскликнул горестно Феодор. — Твое положение серьезнее, чем тебе кажется!
— Век воли не видать? — уточнил Теменев. — Дык заговор-то был на славу! Мы, северяне, такой отпетый народ, нам палец в рот не клади, сразу власть сменим.
— Дело не только в доносах, которые написаны на тебя, — махнул рукой богач, оглядываясь, не слушает ли кто. Ближайшие камеры были пусты, если не считать низших членистоногих. — Может быть, тебя утешит, что именно доносчиками, а не тобой занимаются сейчас пыточные мастера там наверху.
Искушенный в местных обычаях богач говорил истинную правду. В настоящее время молодой плебей, лишенный уже ремня с форменной пряжкой, ползал по каменным плитам в рабочем кабинете Внутринния Делла и сквозь выбитые зубы объяснял:
— Сам слышал, собственными ушами. Было у него оружие, было. Угрожал он нам, как пошли мы играть, так и угрожал он нам, Юпитером Статором клянусь. И дерется он не по-людски, на рынке сам видал. И в собаку обращаться умеет, в черную, а уши белые…
— Ты ври, да не завирайся, — брезгливо отмахивался от него стеком советник по безопасности. — Чем он вам угрожал?
— Я запомнил! — искренне обрадовался подследственный. — Стриптизом он нам грозил. Кто не будет правила соблюдать, тому стриптиз! Я сразу смекнул, дело нечисто!
— Стрип-тиз, — по складам произнес Внутринний и обернулся к сидящему рядом со стилосом Фагорию: — Вы это записали? М-да… Как, по-вашему, какое оружие может носить такое название?…
Мудрец— эрудит прикрыл глаза. Точнее, он их и не открывал на допросах с пристрастием, оберегая чувствительные нервы изобретателя.
— Пожалуй, название бактрийское, — высказал он предположение. — Вероятно, речь идет об одной из страшных тайн седой старины. Когда-то в пустынях северной Персии была цветущая страна, затем погибшая без следа… Может статься, что ее погубил, — он приоткрыл левый глаз и прочел написанное, — ее погубил именно стриптиз.
— Они понимают, Дюша, — со всей возможной проникновенностью говорил Феодор, — что ты не отсюда. Не делай удивленных глаз, прошу тебя! Ты человек не нашей эпохи, не нашей цивилизации, боюсь, что вообще не нашего мира. Откуда ты? Я не знаю, не знают ни Лулла, ни Внутринний. Но они, как и я, ощущают: наш мир может пошатнуться даже от одного такого гостя. А если вас, так называемых северян, больше? Если отрок, держащий для меня факел, может рассказать о том мире, где легионеры зовутся «ментами», а кесари «буграми»? Если, в конце концов, на Везувии сейчас обучает разноплеменный сброд рукопашному бою не простой варвар, а подобный тебе гость из неведомой бездны? Не на краю ли этой бездны окажется в этом случае вся империя?
Саня старался случайно не встретиться взглядом с Андреем. Даже когда он, будучи вызван в пятом классе к директору, рассказал, на какой именно пивной фестиваль сбежали с урока мужества одноклассники, а потом сам же обвинил в стукачестве робкую девочку, и без того страдающую аллопецией, даже и тогда он не ощущал себя предателем в столь полной мере, «Разболтал, — думал он, чувствуя, как уши наливаются факельной краснотой, — все разболтал, как дурак, и про Батю, и про Андрея, и Айшатку теперь, наверное, тоже заберут. И что я буду тут один делать? Факелы таскать?»
— Сам я только что от Внутринния, — видя, что собеседник молчит, продолжал богач. — И подозреваю, что дело твое незавидно. Или ты не видишь, где тебе отведено место? Ведь ключи от этих камер уже долго лежали без дела. «Неужели ты запрешь его на Дальний Край?» — спросил я советника по безопасности. «Я уже сделал это», — сказал он мне и бросил бронзовый ключ на стол! Дюша, этим ключом запирали эту камеру за теми, кто ушел навсегда!
— Это камера смертников, что ли? — удивился Андрей, с новым интересом оглядывая зарешеченную клетушку три на два метра. От решетки дуло холодом по ногам.
— Десять лет назад, — понизив голос до шепота, сообщил Феодор, — в этих камерах содержались обычные жулики, разбавлявшие фалернское вино кабларским. Как-то, незадолго до вынесения приговора, они пожаловались на ночные шорохи, якобы доносящиеся оттуда, где подземный коридор провалился над подземным ручьем. А наутро все лежали в своих камерах тихонькие и дохленькие.
— Ничего себе, — усмехнулся Андрей, — пионерлагерь какой-то. Красная рука, зеленые глаза…
— Вот-вот, — часто закивал Феодор, — точно также смеялись над ночными страхами весталки, которых бросили в тюрьму, когда началась чистка религиозных орденов. Они нарочно попросили поместить их сюда, где по ночам пахнет разбавленным фалернским и человеческой кровью. Тебе как спалось?
— Что весталки-то? — заинтересованно осведомился Андрей.
— Однажды ночью исчезли. Просто растворились в воздухе, все сорок четыре здоровенные молодые бабы. После этого из человеколюбия камеры в коридоре, провалившемся над ручьем, без особой необходимости не использовались.
— В ваших катакомбах, как я мог заметить, — не без яда проговорил Андрей, — водятся политики, заговорщики и даже кесари. Какая еще гадость может выползти из подземного ручья?
— Ровно год назад, — не обращая внимания на иронию Андрея, продолжал Феодор, — после предыдущего праздника Плодородия, тюрьма, как обычно, переполнилась. Поэтому, когда у берегов Антильи взяли на абордаж пиратское судно, разбойников было просто некуда девать. Все они были парни отчаянные, бывалые и, будучи заперты вот в эти самые камеры, только хохотали, а ночью, видимо, надумали бежать. Во всяком случае, наутро замки были взломаны теми отмычками, которыми привыкли орудовать финикийцы, а сами они… — Феодор сглотнул, — а сами они лежали по всему коридору, до провала, а кто-то внизу, поперек ручья, насколько хватило света смолистых веток, брошенных вниз. Они уходили вглубь, туда, где не было стражи, и, клянусь Афиной победоносной, это был самый пагубный выбор, потому что копья легионеров иногда можно пройти, а вот подземный ручей… И почти ни у кого из них не осталось ни рук, ни ног, ни…
— Ты подозрительно хорошо знаком с историей здешней тюрьмы, — не дослушав, перебил Андрей. — Феодор, ты часто посещаешь знакомых узников с ободряющими речами?
Седобородый богач обиделся. Он сверкнул глазами и зашагал прочь, наверх. А Саня остался стоять, держа в руке наполовину обгорелый факел. Глядя куда-то мимо Андрея, он пробормотал:
— Нашим чего-нибудь передать?
— «Нашим» — это кому? — уточнил Андрей Теменев. — «Зенит» — чемпион? Анатолий Белаш? Или профсоюз ростовщиков города Рима? Кому ты хочешь передать привет от политзаключенного мента, Саня?
— Иди ты в пень! — в свою очередь ощерился подросток. — Я с ним по-человечески, а он тут воспитывать меня будет!
— Саня! — прокричал откуда-то сверху голос Феодора. — Указания трепаться не было. Было указание светить! Я тут сейчас шею сверну, и не будет тебе завтра никакого увольнения до двух дня, уж будь спокоен!
— Короче, вот, — коротко буркнул Саня, просовывая руку между прутьями решетки. — Это когда мы с шефом заходили к Внутриннию, на столе лежало. Я не знаю, может, тебе и пригодится, что ли. Или можешь меня заложить, и будем квиты.
С этими словами бывший скин, бывший карманник, а ныне стажирующийся факелоносец Саня шмыгнул по склизким камням наверх, унося вместе с собой отблески смолистого, потрескивающего огня. А в наступившей за этим тьме Андрей разжал руку и ощутил на ладони увесистый бронзовый ключ, какими обычно запирают крупные замки на тюремных решетках. А потом в негустозаселенном тюремном коридоре над провалом у подземного ручья установилась полнейшая тишина.
Глава 10
CARPE DIEM[27]
Утренние птахи как раз прочищали горло на карнизах городской стены, поглядывая, как желтеет на востоке полоска рассвета, как желтое сменяется красным, будто в слой сливок добавили кайенского перцу. Вот небо бледнеет, словно снятое молоко, вправо и влево протянулись облака, похожие на ручки корзины молочницы.
Кто знает, что такое эти облака? Виднейшие ученые умы расшибали себе лбы об эту простую на вид, но неразрешимую задачу, и сам великий Аристотель в одном из застольных, или, как прикалываются в штудиях школяры, «загробных», разговоров наотрез отказался комментировать моду, женскую логику и все виды небесных тел, включая кометы, тучи, туманы и прочие болотные испарения. Короче, утренние птахи терпеливо дождались, когда край солнца полезет из-за горизонта, прокашлялись и затянули каждая свое.
