Именно в этот момент в Алармские ворота (выйдя из которых и идучи прямо, не сворачивая, можно попасть прямиком в Сардинию), прозванные поэтому в простонародье Разбойничьими, застучали дробно и часто, явно рукояткой меча, а то и не одной, а несколькими. Если вам в дверь когда-нибудь стучали рукоятками мечей, вы наверняка замечали: размеренные и тяжелые удары звучат грозно, предвещая неизбежную расправу, то ли ваше вероисповедание в очередной раз отклонилось от генеральной линии, то ли муж вернулся из командировки. Частая же дробь, да еще в несколько рук, вызывает тревогу по иной причине — подобно учащенному сердцебиению, предвещая нечто грозное типа стенокардии и инфаркта, пожара или залитых этажом ниже евроремонтных соседей. Так или иначе, открывать на подобный стук никому никогда не хочется, тем более что делать это все равно всегда приходится.
— Ну что? — спросил у напарника назначенный сегодня в караул у Разбойничьих ворот Коллагенус. Ночь выдалась спокойная, экзема почти не мучила, и вот, надо же, чтобы за час до смены у кого-то снаружи руки зачесались.
— Есть же предписание, — пожал плечами его похожий на хорька напарник, разливая остатки пива по кружкам, — до первого луча солнца город закрыт.
— Это-то я помню, — почесал подбородок Коллагенус. — Меня волнует, открывать ли, когда оно взойдет?
Небо совсем уже посветлело, верхний карниз расположенного на холме храма древней богини Кибелы, недавно переименованный в портик Дианы, порозовел. В ворота стучали, в промежутках налегая плечом, да не одним, а несколькими.
— Ради Юноны златокудрой! — слышалось сквозь дубовые доски.
Коллагенус без спешки отодвинул длинный засов и осторожно выглянул в зарешеченное окошечко. Снаружи к решетке прижалось перемазанное сажей пополам с кровью лицо.
— Шпартак шпушкаетша с Вежувия! — со знакомой шепелявостью, которую на сей раз легко можно было объяснить выбитыми зубами, сообщило лицо и сплюнуло красно-белой мешаниной.
— Пессимий? — удивился Коллагенус.
И впрямь, не далее как два дня назад именно из этих ворот вышла облаченная по-походному сотня хорошо обученных воинов: центурий Пессимия. Накануне Лулла заявился в сенат, причем прихватил с собой найденного на какой-то улице осла и сардонически спросил, не расширить ли законодательный орган за счет привлечения свежих кадров. «Где наша прославленная армия, покорившая полмира от Британии до Персии?» — спрашивал он с горькой для присутствующих усмешкой. Почему до сих пор не поймали этого так называемого Спартака, устроившего дебош на последнем представлении, а теперь ушедшего выше линии снегов? Почему следствие топчется на месте? Что значит «один раз уже ловили»? Кто ловил? Пессимий? Вот пусть поймает еще раз, если тут все такие умные.
Пессимий не возражал, опасаясь, что, как всегда, окажется не многим красноречивее длинноухого претендента на сенаторскую должность. Но, выходя позавчера утром из ворот, осмелился на краткую речь:
— Один раз мы его уже ловили! Ничего сложного. Вор должен сидеть в тюрьме, а раб в цирке, в крайнем случае — на галере. Ну, в общем… Военною рукою… В тлен… В прах… В морду…
— Гладиаторские орды! — стонал теперь центурион, сползая по дубовой створке Разбойничьих ворот, пока ее отодвигали в сторону. Остальные трое легионеров в порубленных доспехах и изодранных плащах уже лежали поперек дороги в тяжелом беспамятстве. — Грязных варваров стада!
Не успел еще похожий на хорька часовой плеснуть ему в лицо пивом, а новость уже поползла по городу, будто ее могли нашептать спугнутые с карниза городской стены птахи.
— Спартак спускается с Везувия!
Торговцы садились торчком на брачных ложах и, не обращая внимания на вопросы дородных жен, морщили лбы, прикидывая выгоду сделок, которые можно провернуть в условиях военного времени и, возможно, даже осады. Владельцы лавок спешно прятали в погребах сандал, аконит и огнива — наиболее дефицитный товар в экстремальных ситуациях. Однорукие инвалиды зловеще кивали головами:
— Все полегли на вулкане, все девяносто шесть. Я точно знаю, потери замалчиваются, но, может, там и два центурия было. По ним били дротиками из засады. Я рассказывал, где моя левая осталась?
Слухи опережали друг дружку.
— С мальчиками эти звери, говорят, бог знает что делали, — едва переводя дыхание от услышанной новости, шептали поденщицы, выходя на черные крылечки. — Говорят, эти изверги согнали их в круг и заставляли свободных римских юношей сражаться друг с другом. Каково унижение!
Слухи расползались, будто масло из опрокинутой амфоры.
— А этот Спартак хорош собою? — интересовались ближе к полудню почтенные матроны, критически разглядывая в серебряном зеркале свою увядшую кожу. — Говорят, он с севера, а тамошние самцы дики и необузданны. Говорят, что любовник Пульхерии тоже северянин, и вид у этой стервы что-то в последние недели изрядно довольный. Который? Да нет же, не этот старый козел Геварий, а желтоволосый. Ну да, Семипедис.
— Спартак спускается с горы! — кричали ребятишки в бедном квартале, проносясь в клубах пыли следом за вечерними москитами к рынку. — Спартак придет и убьет нашего домовладельца! Спартак придет и подарит мне собаку! Давай играть: я буду Спартак, я слезу с горы и убью тебя!
Часам к трем Лулла, обычно не выступавший на Форуме, сообщил адмиратору, что хочет видеть всех, без различия убеждений, политической принадлежности и продолжительности проживания в Городе;
— Римляне! — начал он просто и без затей, когда солдаты впихивали на Форум упирающихся Соссия и Моккия, поклявшихся после расправы над Павсикахием страшной катакомбной клятвой не здороваться с диктатором при встрече. Лулла обессмыслил их маленькую месть, коротко кивнув: — Vale, Соссий, vale, Моккий. Так вот, римляне. Сдается мне, мы довыступались и доделились сферами влияния. Взаимная нетерпимость в обществе приобрела пугающие размеры и перекинулась на низшие слои. Посмотрите на поденщиц. Вспомните, что вам приготовили сегодня на завтрак. Поглядите на Везувий, откуда спускаются какие-то отщепенцы, поставившие себя вне закона! Я вам так скажу: в доме больного крысы плодятся быстрее, а тараканы, сидя на столе, только и ждут последнего вздоха. Вот так и мы шепчемся в кабаке Апатия, рисуем рыб по катакомбам, я, соответственно, лежу в ванне, а вокруг уже кружится воронье! Не тараканов давить надо, а больного лечить. За всеми этими дрязгами мы забыли о собственной истории, нас не волнуют праздники, объединявшие общество, нам бы только на Форуме позлословить.
Диктатора слушали зачарованно. Несмотря на внешнюю неказистость, в юности он преуспевал именно в риторике и, согласно устному преданию, однажды в дальнем походе остановил целую бегущую от одетой в бычьи шкуры орды бриттов армию короткой лекцией о кротости травоядных животных.
— У меня вот тут лежит запись, — Лулла выразительно постучал стилосом по стопке восковых табличек, о которую до того картинно опирался рукой, — вчерашних ваших умствований на вилле Гевария. Ничего-ничего, я сам знаю, что соглядатай на крыше — это не по конституции, я вас в суд и не потащу. Как верно заметил там человек, похожий на нашего уважаемого Помпония, зажимают свободу. Я понимаю, что у гражданина Помпония есть осязаемая причина болезненно реагировать на слово «зажимают», все мы эту причину осязали. Так вот — с сегодняшнего дня уважаемый Помпоний назначается главным цензором, так что со свободой будет посвободнее. Куда делся предыдущий цензор? Кто спрашивает? Вот вы, гражданин, и разберитесь, куда он делся. Результаты расследования доложите сенату. У кого еще есть вопросы?
Фраза «А со Спартаком-то как?» застыла на губах многих храбрых воинов. Диктатор умыл руки в услужливо подставленном медном тазу, ополоснул лицо. Сегодня он принимал ванну только утром.
— Мы забыли наши праздники! — продолжил он, шумно вытираясь папирусной салфеткой. — Мы забыли хорошие древние праздники, объединяющие народ.
— Зато мы хорошо помним праздник Плодородия, — желчно прошептал Геварий.
Лулла навострил уши.
— Вот гражданин Геварий уже проявляет гражданскую сознательность! — обрадовался он. — Шепотом, правда, но проявляет. Спасибо тебе, Геварий, что вспомнил о приближении празднества, учрежденного прежним кесарем. В последние годы традиция оказалась выхолощена, но память живет в достойнейших из горожан. Именно такому человеку, как тебе, я поручу организацию всенародного торжества. Деньги возьмешь у Феодора, по техническим вопросам обращайся к Фагорию, а если кто недоволен будет, не беспокой Внутринния, приходи лично ко мне.
Геварий покраснел, потом побледнел, понимая, что взрыв либеральной демагогии означает не что иное, как продуманный план репрессий. Нет более верного повода для ссылки на Сицилию организатора праздника, чем драка на рынке во время праздничной раздачи творожных лепешек с медом. Если же, не дай бог, во время шествия по главным улицам в Город вломится какой-нибудь Спартак, то висеть Геварию на обочине Аппиевой дороги, как утратившему бдительность на ниве общественной безопасности. «Постой же, Луковка», — зловеще подумал почетный карбонарий, сочтя за лучшее больше не шептать.
