кухни из плиты принесли решетку, установили на рогатины. Сверху разложили снедь. Влада оставили следить.
Наши дамы устроились чуть в стороне и принялись потрошить сокровища. Мне тоже стало любопытно, хоть к «девочкам» я себя и не причислял, но Влад мене посмотреть не дал, тормознул, указал на клинки.
— Интересно, — задумчиво протянул он, — эти штуки еще дореволюционные?
Я взял одну, осмотрел внимательно и покачал головой:
— Не думаю. Конечно, я не знаток, но вот тут, — я ткнул в чашку гарды, — явственно видна звезда. А чуть ниже — клеймо.
— Какое? — Парень впился глазами в оставшийся ему клинок. — А, точно. Заглавная «Д». И что это значит.
— Динамо. — Ответил я. — Учитывая, что дед Вики работал в милиции…
— Понятно, — сказал немного расстроенно, но тут же хитрюще улыбнулся.
У меня мелькнула мысль, что парень что-то задумал. И точно — клинок почти уперся мне в грудь, раздался пафосный вопль:
— Защищайтесь сэр! Я вызываю вас на бой!
Вера попыталась возмутиться:
— Сдурели совсем?
Вика ее охладила:
— Оставь их. Ничего с ними не будет. Это спортивные рапиры.
Я послал моей умнице воздушный поцелуй, отодвинул пальцем кончик клинка, изрек:
— Месье, я по средам не дерусь.
— Да? — он отложил рапиру в сторону, уставился на шпикачки, на капающий в угли жирок, вздохнул разочарованно: — А жаль.
Мне жаль не было. Драться с Владом даже шутки ради не хотелось.
Остаток дня прошел идиллически. Мы ели «шашлык», печеную картошку, пили пиво и разбирали бабкин клад. Ничего особо ценного в шляпных коробках не обнаружилось. Лишь не известно каким чудом дожившие до наших дней дамские штучки: перчатки, шитые серебром, шелковая шаль, атласные туфельки.
Девушки вслух рассуждали о каждой вещичке, восхищенно цокали языками, пытались примерить. Влад взирал на это все снисходительно, немного свысока.
В шкатулке нашлась нитка коралловых бус, костяная камея со сломанной застежкой, перламутровый веер, дореволюционный сборник стихов и… пачка военных писем.
— Он дедушки… — Вика выглядела зачарованной.
Письма она сразу убрала, читать не стала, а мы и не настаивали.
Влад подкидывал в огонь полешки. Мирно текла беседа. Было хорошо и спокойно. Так спокойно, словно город, Лев Петрович и проблема Маринича навсегда остались в прошлой жизни.
У костра мы просидели до темноты. К вечеру стало холодать. Вика вынесла из дома два пледа себе и Вере, нам же с Владом по куртке.
Когда от огня остались лишь рыжие угли, искры и дымок, я вдруг почувствовал в траве рядом с домом странную жизнь. Мелкую, беспокойную. Прислушался и с удивлением понял, что это светлячки. Вспомнил, как на Руси их называли Ивановым червячком и улыбнулся. Смешное, забавное название. А еще понял, что светить им пока не время. Через месяц они разожгут свои огоньки, а сейчас…
Сейчас я лукаво глянул на девчонок. Призвал к себе всех окрестных Ивановых червячков, плеснул в них самую малость доставшейся мне от бабы Дуси силы. Проверил результат — ошалевшие от неожиданности козявки разожгли свой живой огонь. Я сложил из них большое объемное сердце и повесил на фоне неба перед бабкиной внучкой.
В темноте это получилось невероятно эффектно. Светлячки мерцали, роились внутри живой фигуры, отчего казалось, что сердце бьется. Девушки замерли, не в силах вымолвить ни слова. Влад горячо зашептал мне на ухо:
— Показушник! — Тут же добавил с сожалением: — Эх, почему я не могу вот так, как ты.
— Зачем тебе это? — Удивился я, впрочем, не совсем искренне. — Тебя Вера и так обожает.
— Обожает, — согласился он. — Но я бы тоже хотел сотворить для Верунчика чудо… Девочкам это нужно.
Прозвучали его слова так, что я почувствовал себя одновременно и бравым Д'Артаньяном и старым дураком, пускающим пыль в глаза молоденькой неопытной девчонке.
Я не стал ничего отвечать. В моих словах не было никакой необходимости. Просто закрыл глаза и приказал светлячкам рассыпаться сияющим облаком, взлететь ввысь, рассеяться. Наверху сияющая стая смешалась огоньками звезд и постепенно растворилась в темноте ночи. Где-то вдалеке защебетал соловей.
Я улегся в одуванчики и заложил руки за голову. Несмотря ни на что, я был до чертиков, до одури доволен собой.
А ночью, когда возня в соседней комнате утихла, Вика пришла ко мне сама. Было это и неожиданно, и ожидаемо. Но об этом я вам рассказывать не стану.
Глава 23. Соседи
Оставшаяся неделя мне почти не запомнилась. Дни были одинаковые — счастливые, спокойные, почти ирреальные в своей идеальности. Вика ходила с мечтательной улыбкой на лице. При каждом насмешливом взгляде Влада моментально заливалась краской.
Вера плавала ежедневно. С каждым днем все дальше и дольше, словно решила всем доказать свое мастерство. В душе моей прочно поселился покой. Если это была награда за все предыдущие смерти, то я не собирался ей противиться.
Жирной занозой на всеобщем благолепии оставался бабкин кот. Он не упускал возможности то цапнуть меня зубами, то пройтись по ногам когтистой лапой, то попросту что-то свалить. Страдал от проделок поганца исключительно я. Остальные обитатели дома были для него недостижимы.
В воскресенье после ужина мирное течение жизни были нарушено нежданной гостьей. В дверь постучали.
Влад выглянул в окно, проговорил:
— Там бабуля, та, у которой мы на рынке покупали курей.
— Баба Нюра? — Удивилась Вика. — Что ей надо? Вдруг случилось что?
Она вскочила с кресла и побежала открывать. Я отправился за ней следом.
* * *
Смущенная соседка стояла на крылечке, на самом пороге, в дом заходить опасалась.
— Вика, внученька, — залебезила она, — как я рада тебя видеть!
— Здравствуйте, баб Нюр, случилось что-то?
Бабка сокрушенно закивала.
— Случилось, деточка, ох, случилось. Деда моего совсем скрутило.
Вика заметно растерялась. Спросила осторожно:
— И что?
— Дык, не к кому мне больше идти. Воскресенье сегодня. Медсестричка уже домой уехала. А у деда так спину прихватило, ни вздохнуть, ни охнуть! До понедельника он точно не дотерпит. Посмотри, деточка, не откажи.
Соседка сделала просительное лицо и для верности добавила:
— Бабушка твоя никогда не отказывала.
Вика виновато улыбнулась.
— Я же не бабушка, я не умею.
Баба Нюра расстроилась:
— Ох беда-беда… Что же делать?
Мне стало ее жаль.
— Я могу посмотреть, — слова вырвались раньше, чем подумалось, что светиться лишний раз глупо.
Бабка
