расцвела, бросилась ко мне с удивительной для ее возраста резвостью:
— Вот спасибо, внучек, вот молодец!
С внучком она, конечно, погорячилась. Было ей лет шестьдесят с небольшим, и в бабули она мне точно не годилась.
— Пойдем, ребятушки, пойдем. Деду моему совсем худо — стонет, зубами скрипит.
Последняя фраза мне не понравилась совсем. В душе родилось чувство, что ждет нас там совсем не прострел.
Соседка, как молодая, сбежала по ступеням.
— Мы с вами! — Раздался из комнаты голос Влада. — Можно?
— Можно, ребятки, можно. А я вас блинчиками накормлю! С творожком, с вареньем, с мясом! Идемте.
Она махнула рукой, но двинулась не в сторону дороги, а за дом. Там в заборе была узенькая калитка. Вика ею почти не пользовалась. Для бабы Нюры же эта дорога была вполне привычна.
Домишки мы обошли с тыла, огородами, по тропе спустились к ручью, перешли по хлипким мосткам и оказались возле такой же старенькой калитки в соседском заборе, с рождения лишенной замка.
— Вот и пришли. Вот и хорошо! — Баба Нюра довольно улыбнулась, открыла створку и просочилась во двор.
Я пропустил девчонок вперед, вошел третьим, оставив Влада в арьергарде, и огляделся.
Этот двор, в отличие от нашего, был обжитой. Тут не было ни одуванчиков, ни зарослей крапивы. Лишь по старинной деревенской традиции на дорожке частыми пятнами белел подсохший птичий помет. Я прошел чуть вперед и едва не оглох от истерического гогота. Прямо у забора расположился большой загон из сетки-рабицы. Внутри бесновался гусь — подпрыгивал, растопыривал крылья, орал почище пожарной сирены.
Баба Нюра показала нам рукой, обойти птичью «тюрьму» стороной, сказала с опаской:
— Он у меня дюже не любит чужаков.
Гусь разбежался, шарахнулся с разлету грудью об ограждение, завопил во всю мощь своих гусиных легких. Влад прикрыл ладонью оглушенное ухо, крякнул, сказал с восхищением:
— Оно и заметно.
Соседка поспешила извиниться:
— Гусочки у него на яичках сидят. Вот Макарушка и защищает.
Макар долбанулся грудью о сетку еще раз, набычился, застыл, глядя на нас недобрым взглядом. Всем сразу стало ясно, что гусь — настоящий мужик. Живым он никого не отпустит. По спине пробежал вполне ощутимый холодок.
Дорожка между тем свернула к дому, а Баба Нюра продолжала:
— А потом будут детки…
Прозвучало это отнюдь не обнадеживающе, но чем конкретно грозило нам сие эпохальное событие, пока было не понятно. Про гусей я знал только из мультика о бедолаге Нильсе. Влад, вероятно, тоже. Он оглянулся с опаской на загон, поинтересовался на всякий случай:
— И что тогда.
Бабка ответила любовно:
— Защищать будет, беречь.
Влад, решивший, что рождение птенцов, исчерпает проблему с агрессией их папаши, поперхнулся. Спросил язвительно:
— Скажите, хоть когда-нибудь он спокойным бывает?
— Гусь-то? — Баба Нюра подвисла. — Как вам сказать. Если в хорошем настроении и чужих рядом нет. А вообще, вон ее спроси.
Корявый палец указал на Вику. Моя любовь страдальчески наморщила нос. Соседка усмехнулась.
— Помнишь небось, как деда Мишин гусь тебя через всю деревню гнал? Защипал бы, если бы не Евдокия, покойся ее душа с миром. Что она тогда ему нашептала?
Вика пожала плечами.
Баба Нюра замолчала. Притих боевой Макар. Все задумались о своем. Я же подошел к загону, встал на расстоянии вытянутой руки, нащупал сознание беспокойной птицы и поразился — в его крови бурлила чистая ярость. Если отбросить ненужные подробности, гуся можно было смело назвать боевой машиной. В этой жизни он жаждал две вещи — самочку и битву до победного конца.
Чувства животины вызвали у меня уважение. Я приказал ему не трогать нашу компанию, потом освободил его сознание и отошел.
Макар недовольно заворчал, в развалку вернулся к своим дамам и бросаться на сетку больше не стал.
Бабка глянула на меня с уважением, пробурчала себе под нос:
— Отшептал, сильный, должно быть, совсем, как Евдокия.
Вид у нее при этом был такой, что я невольно возгордился, потер руки, сказал совсем в стиле старорежимных докторов:
— Нутес, где у нас там больной?
Влад сдавленно хрюкнул, Вика тут же пнула его в бок локтем. Баба Нюра взобралась на крыльцо, распахнула передо мной дверь:
— Идем, внучок. Он туточки.
* * *
Деда звали Егор. По правде говоря, дедом его не поворачивался назвать язык. Мужик был мощный, кряжистый, почти не седой. Сидел он, согнувшись в три погибели, за кухонным столом в компании сушеного леща и трехлитровой банки пива.
— Вот, — бабка указала рукой на свое сокровище, рявкнула обличительно, — глядите-ка, сидит, горе обмывает!
— Цыц, — бросил дед беззлобно, набулькал в стакан пива, пожаловался, — плохо мне.
— Плохо ему! — Завелась бабка. — А пиво жрать ведрами не плохо? Как бы дала!
Она схватила с раковины тряпку сомнительной чистоты и замахнулась на страдальца. Дед флегматично высосал стакан, отправил в рот кусочек рыбки. Баба Нюра с горя сплюнула, вернула тряпку на место.
Подозрения в моей голове обрели под собой реальную основу. Я подсел к деду и спросил:
— А плохо стало до пива или после?
Дед осмыслил мой вопрос, глянул на банку, убедился, что она еще не закончилась, выдал свой вариант:
— В процессе.
— Мне нужно вас осмотреть.
Дед Егор не стал даже уточнять, с чего это вдруг я собираюсь его смотреть. Просто разрешил:
— Смотри, мне не жалко.
Встать он даже не попытался. Впрочем, мне это и не было нужно. Я, повинуясь интуиции, закрыл глаза, ладонь приложил к его пояснице и сразу понял, что дело дрянь — проблема была не в спине. В почках мужчины шевелилась целая россыпь камней.
Я кхекнул, провел ладонью чуть вниз, сразу стала понятна причина боли. Под напором пивка честь мелких камешков стремилась по мочеточникам к выходу — искала дырочку. Их слегка подтолкнуть наружу я мог. Надо только было снять спазм. А вот что делать с камнями побольше… Дробить и выводить я бы их не рискнул. Не настолько еще был уверен в своих силах.
— Что там? — спросила баба Нюра.
— Камни, — ответил я, — в почках.
— Алмазы? — Дед хохотнул, но тут же сморщился от нового приступа боли. — Что ж за напасть-то такая? — Простонал он.
Вздохнул и налил новый стакан. Я приказал:
— Поставьте на место. Для вас это сейчас чистый яд.
— Ох ты
