брезгует. Подавай ей молоко да осетринку. Брюхо уже по полу волочиться. А Иринка всё по тебе вздыхает. Даже хотела со мной в Астрахань ехать, чтобы повидаться. Пришлось строго-настрого наказать ей сидеть дома. Не до сердечных дел сейчас. Надо нынче же имать Галаню и его братков.
Я кивнул:
— Надо Матвей Иванович.
Матвей Ласточкин вытащил из кармана кафтана государеву бумагу, которую хранил всё это время у себя и положил передо мной на стол.
И вдруг мне словно ножом полоснули по сердцу. Я два месяца провёл среди казаков. Грелся с ними у одного костра, ел из одного котла. Не все они были законченными подонками. Большинство беглые мужики, озлобленные на власть за непосильные поборы да разные работы, на которые их сгоняли словно скот, и где они мёрли тысячами с голодухи да от болезней. В Персии, эти мужики прикрывали мне спину и не раз спасали жизнь. А я теперь должен предать их и обречь на лютую смерть.
Матвей Ласточкин внимательно взглянул на меня и сразу понял, что твориться в моей душе.
— Я знаю, о чём ты сейчас думаешь, — сказал он. — Ты сдружился с этими людьми. Они стали тебе ближе, кого бы то ни было. Когда превращаешься в волка трудно опять стать человеком. Но помнишь, что я говорил тебе? Прикажу — убей. Прикажу — пытай. И ты обещался меня слушаться. Обещался ведь?
— Обещался, — тяжко вздохнув, подтвердил я.
— Тогда слушайся, коли желаешь себе добра.
— Хорошо, Матвей Иванович. Я буду тебя слушаться, — переборов муки совести согласился я. — Говори, что нужно делать.
— То-то. И смотри не дури.
Сначала ты должен сговориться с губернатором Волынским. Он сегодня вечером устраивает у себя ассамблею. Гостей будет много, а значит неразберихи ещё больше. Ты должен проникнуть в его дом.
— Но как?! — воскликнул я.
— Я об этом позаботился, — ответил Матвей Ласточкин. — Когда-то я помог хозяину этой пивоварни избавиться от разбойничьей шайки, обложившей его непосильной данью. Он, в качестве ответной любезности, готов подсобить нам. Воевода велел доставить на его двор три бочки пива, чтобы угощать гостей. В последней из них будешь сидеть ты. Знакомец мой никогда не прочь насолить Волынскому. Воевода товар у него берёт, а платить, шельма, не платит.
Учти, астраханский губернский начальник лют, лжив и продажен. Потому сразу запугай его. Веди себя нахально. Сунь в морду свою бумажку. Пригрози Тайной канцелярией за то, что якшается с ворами. Понял Артемий?
— Чего же тут непонятного, — пробурчал я.
После того, что я пережил, попытка запугать астраханского губернатора, который может тут же приказать содрать с меня живьём кожу, казалась делом вполне будничным. Двум смертям не бывать, а одной всё равно не миновать. Я уже сбился со счёта, сколько раз с тех пор как начались мои приключения, стоял на краю могилы. И подумал, что если Господь дозволит мне пережить всё это, то я упаду перед государем на колени и буду слёзно умолять его в награду за труды и опасности определить меня на самую скучную бумажную службу, какая только есть в российском государстве.
— Ну а что делать дальше, думаю и сам сообразишь, — закончил Матвей Ласточкин. — Ты теперь парень ушлый. Прошёл огонь и воду. Так что в моих подсказках особо не нуждаешься.
* * * *
Когда часы на недостроенной ещё колокольне над Пречистинскими воротами кремля, пробили шесть часов по полудню, множество нарядных колясок стало съезжаться к воеводскому дому. В них сидели офицеры астраханского гарнизона, чиновники, влиятельные в городе купцы. Вместе с ними ехали их жёны одетые в новомодные платья, привезённые купцами из Москвы со сплавными караванами.
Незадолго до этого во двор воеводской усадьбы въехала крестьянская телега, нагруженная тремя большими бочками. Здесь её встретил пузатый приказчик и два дюжих дворовых мужика:
— Сгружай, — велел приказчик дворовым.
Мужики сняли с телеги одну за другой три бочки и закатили их в погреб.
— А как с деньгами-то? — поинтересовался пивовар. — Когда заплатишь?
— Недосуг сейчас, потом, — недовольно буркнул приказчик. — Езжай с богом.
Пивовар безнадёжно махнул рукой и развернул телегу.
Подождав пока дворовые уйдут, я вылез из бочки и до начала ассамблеи просидел в погребе. Затем выбрался из него и проник в дом.
Оделся я так, чтобы сойти за камердинера кого-нибудь из господ, поэтому на меня абсолютно не обращали внимания, словно я сделался невидимкой. Гостей в доме было великое множество, и всех их слуг в лицо никто знать не мог. Матвей Ласточкин сказал, чтобы я не пытался скрываться, а свободно расхаживал из комнаты в комнату, делая вид, что спешу исполнить какое то поручение. Я так и делал, поражаясь тому, что меня никто не останавливает и не спрашивает, кто я таков и откуда взялся.
Сначала гостей позвали за стол, ломившийся от обильных яств. В столовой, приглушая гул человеческих голосов, играли на флейтах и лютнях крепостные музыканты. Потом начались танцы. Кто не любил или не умел танцевать разошлись по комнатам, где были приготовлены настольные игры или курительные трубки. Одна комната была специально устроена для любителей дорогого восточного лакомства, именуемого гашишем, вызывавшего одурманивающее состояние и удивительные видения.
Волынский направился в эту комнату и через некоторое время вышел от туда нетвёрдой походкой. В его расширенных зрачках метались огненные чёртики. Он подошёл к одному из купцов и положил ему руку на плечо. Тот обернулся.
Музыканты сразу перестали играть.
— Так значит ты, Федулка, считаешь, что моя жена похожа на лошадь, — сквозь зубы процедил он.
Купец аж подавился от неожиданности.
— Да что вы такое говорите, — забормотал он. — Ваша жена прекрасна как…, как….
Он так и не нашёлся с чем сравнить жену воеводы. А тот ему в лоб:
— Третьего дня в приватной беседе со своим приказчиком Ягупкой Ладыниным ты обозвал мою супругу длинномордой кобылой.
Матвей Ласточкин говорил мне, что астраханский губернатор наводнил город своими подсылами, и понял, что должно быть они доложили ему о том, как непочтительно Федулка отозвался о его супруге.
Купец весь побледнел и затараторил, что не помнит, что он говорил, так как был сильно пьян. А с пьяного взять нечего. Язык что помело.
Воевода хлопнул в ладоши и громко позвал:
— А ну, мои молодцы, поучите-ка грубияна уму-разуму.
И началась потеха. Из дверей выскочили два гайдука с палками и принялись охаживать купца по чём попало. Тот, спасаясь от них, вбежал в столовую, вскочил на стол и стал ползать по нему на четвереньках, опрокидывая тарелки и кубки с вином. Его поймали, раздели донага, обвешали
