– Эй! Сада хар, бичо?[10] Где странствуют твои мысли? – дядя Авто решительно взял Тариэла под локоть и решительно потащил к столу. – Пойдем к людям, неудобно!
В Тариэла влили подряд несколько бокалов вина. Наташа скормила ему несколько устриц, которые, на вкус Тариэла, подобны были утоплению в Бискайском заливе. Дина положила ему на тарелку острых и теплых корней кинзы. Сережа рассек на сочные ломти идеально нежное жиго. И постепенно Тариэл приободрился. Друзья смеялись. Сережа рассказывал, как заблудился в горах и как спасатели сразу нашли его, потому что все идиоты в этих горах блуждают в одном месте. Макс рассказывал, как каждое утро вешает над своим рабочим столом портрет Эрдогана, а партнер его каждый раз в обеденный перерыв заменяет этот портрет портретом Путина. Наташа рассказывала, как клиент из нью- йоркского отеля звонит ей среди ночи, чтобы она поговорила с батлером и выяснила, где, черт побери, на этом проклятом Манхеттене можно спокойно курить. Юля рассказывала, как ее шофер завел роман с ее секретаршей и короткие их случки в переговорной называет стратсессиями. Дина рассказывала, как возле ее дома на атлантическом побережье выкинуло на берег кита, как муниципалитет вызвал подрывников, не зная иного способа убрать с пляжа тушу, как кита нашпиговали тротилом, и его разорвало. И размазало по всему городку, который воняет теперь тухлым китовым жиром.
– Знаешь, что я понял, – сказал дядя Автандил. – Тебе надо стать дирижером.
– Почему дирижером?
– Потому что «дирижер» по-английски будет director. Я понял, что все твои друзья директоры. За этим столом не директор – только ты. Даже я был директором консервного завода. Маленького, в сарае, но все равно директор. И только ты скрипач. Ты такой несчастный, потому что грузин в этом мире может быть только директором. Ни один рабочий в Батуми не станет работать, пока ты ему не скажешь, что он директор станка.
Тарико не успел возразить или обидеться. Заиграла музыка, аккордеон. Сережа был неплохим аккордеонистом. Играл по-любительски, но на очень хорошем уровне. Никто не обратил внимания, как он встал из-за стола, прошел к себе в кабинет, взял инструмент и вот теперь шагал к столу, наигрывая «Сакартвело» и неся в зубах футляр со скрипкой Гваданини.
– Гваданини! – Тарико вскочил и побежал спасать свое сокровище.
– Гы-гы-гы-га! – возразил Сережа, а аккордеон в его руках взревел. – Бери, играй! – повторил он внятно, когда Тариэл спас скрипку из его зубов.
И Тарико заиграл. Сначала они исполнили «Сакартвело», а дядя Авто пел стариковским, хоть и надтреснутым, но чистым голосом. Потом взялись за Гершвина. Геннадий подливал вина и из своих рук поил обоих, чтобы не прекращали играть. Девушки хохотали счастливо. Для них Сережа с Тариэлом сымпровизировали черт знает что танцевальное на основе «Go down, Moses» и кобейновской песни «My girl». Из детского флигеля прибежали дети с няньками, причем няньки делали вид, будто вот-вот снова уложат детей в постели, а дети бесились и, очевидно, рассчитывали беситься до утра. Для них сыграли «Jingle bells», и Дина пела девичьим гроулом, достойным самых грязных трэш-метал-гаражей Нэшвилла. Геннадий исправно служил виночерпием и иногда танцевал фрейлехс, ибо Тарико с Сережей пару раз превратили Чайковского и Мусоргского в клезмерский джаз.
Тарико был пьян и счастлив. Отчет в своих действиях отдавал урывками. Обнаружил себя играющим адажио Альбинони над Максимом, которого женщины волокли куда-то распростертого на простыне. Потом обнаружил себя в куртке, выходящим из дома и громко играющим в дуэте с Сережей мендельсоновский «Марш пожарных». Потом вдруг сообразил, что лежит где-то в лесу в сугробе. Потом обрадовался, увидав сквозь ветки горящие окна дома. Потом, шатаясь, сообразил, что перед ним постель. Снял и скомкал одежду, утонул в перине. Последнее, что запомнил, прежде чем уснуть, – благоухание розмарина и лаванды. Бог знает сколько спал. И вдруг вскочил как ошпаренный с криком:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Гваданини!
Было утро. А уникального инструмента работы Джованни Баттисты Гваданини не было. Ни в постели с Тариэлом, ни на полу, где валялась Тариэлова одежда, ни в футляре, разверстом на обеденном столе, – нигде.
Он перебудил всех, всех! Носился по дому с дикими криками, с истошным воем. Гваданини! Перевернул все комнаты, все эти две тысячи квадратных метров огромного Сережиного дома. Скрипки нигде не было. Он потерял ее в лесу! Во время ночной прогулки. В снегу. Гваданини!
Сережа предложил было выпить кофе и только потом отправиться на поиски инструмента. Но, видимо, у Тариэла были такие глаза, что дожидаться кофе друзья не стали, а быстро оделись. Первым оделся дядя Автандил. Он вышел за дверь и сказал оттуда:
– Ты только не расстраивайся. Но ночью выпал снег. Так бывает.
При свете дня невозможно было вспомнить, куда они шли накануне в темноте. Следов не было. Ничего нельзя было узнать. Иногда Тариэлу казалось, будто ему памятна раздвоенная береза или полянка с беседкой. Но перепахивание снега вокруг березы и на полянке не давало никакого результата. Тариэл задыхался и не понимал, слезы ли текут у него по лицу или пот. Солнце поднялось уже высоко над деревьями, когда Геннадий обнял Тариэла и сказал:
– Ну ладно. Ну всё. Ну, что теперь делать. Всё.
Они пошли домой. Молчали. Почти уже возле самого дома им встретился черный терьер, которой тянул за собой мальчишку лет семи. Это был охраняемый поселок. Мальчишка выгуливал собаку один. На всякий случай Сережа крикнул пацану, что если найдет скрипку в лесу, то пусть скажет. И мальчик сказал:
– А мама ночью нашла какую-то скрипку.
И они побежали. Сережа кричал:
– Нашлась! Я же говорил!
Дядя Авто ковылял следом, с каждым шагом отставая, но все еще кричал вслед:
– Этого мальчика мама кто?
– Соседка наша, Сашка!
– Замужем?
– Разведена!
– Слышишь, Тарико! Мальчик! Это судьба! Такие несчастья не бывают без руки Господа! Уникальные скрипки просто так не теряются!
Обежать надо было всего-то вокруг двух участков. Минуту спустя они уже стояли у калитки и звонили в звонок.
Но хозяйка долго не открывала. Даже дядя Авто успел доковылять. Посмотрел на дом и сказал:
– Посмотри, какой дом. Достойная живет женщина. Наверняка директор. Бичо, подумай! Подумай, какие руки держат тебя!
А Тариэл уже и без дяди Автандила знал, что да – это новогоднее чудо. Что вот сейчас откроется калитка, и за калиткой будет стоять та самая Саша, в которую он был влюблен студентом, которая носила легкие платья и тяжелые ботинки, которая не выговаривала букву «л», которая нашла скрипку Гваданини, потому что, Господи, Ты есть, Ты смотришь на меня несчастного! Любовь моя! Счастье мое! Ура! Наверное, постаревшая немного, но это не имеет значения.
Тариэл слышал, как приближаются к калитке шаги. В щель под калиткой он видел, что женщина, которая шла открывать ему, обута в тяжелые ботинки.
– Сашка, с новым счастьем! – крикнул Сережа сквозь забор.
Калитка распахнулась. Но за калиткой стояла совсем не та женщина. Совсем не та, которую ожидал увидеть Тариэл. Даже ничуть не похожая. Эта женщина выслушала их и сказала, что да, действительно нашла ночью скрипку, но явно не Гваданини, а маленькую, детскую, четвертушку. Наверное, кто-то выкинул. Сломанную. Ни зачем не нужную, но жалко все равно смотреть на сломанную скрипку в снегу.
Эта женщина пригласила их войти и выпить чаю. Они вошли. В ее доме на каминной полке лежала детская скрипка. Без струн, с трещиной через всю деку и с отломанным грифом.
Слепая и Немой
Первым начинает чайник. Раньше, когда чайники кипятили на огне, песенка у них была долгой и тихой. У современных электрических чайников песенка бурная и короткая: сквозь ветер! сквозь бури! свинцовое море! рваные тучи! бледное солнце – что-то такое он поет и, быстро допев, звякает. И вот уж когда он звякает, тут вступает Слепая.
