— Принес? — спросил у старлея, вместо того чтобы поздороваться.
Петрозванов с сомнением покосился на дверь.
— Как оно тут… обстановка?
— Да я у них вроде Павла Корчагина, герой необъявленной войны. Сегодня целую комиссию приводили. Я ведь, Сережа, должен был помереть, а продолжаю жить. Медицинский казус. Доктор Данила Петрович обещал в диссертацию вставить. Наливай, чего сидишь? Посуда в тумбочке.
Старлей достал из спортивной сумки бутылец и пакет с чем-то промасленным.
— Маманя котлеток навертела, покушаешь? Вот еще грибки, помидорки маринованные. Чесночок. Закуска хорошая, да? Тебе точно не повредит?
— Что за глупый вопрос?
На веснушчатом, синеоком, простодушном лице Петрозванова, частенько вводившем в заблуждение самых многоопытных фигурантов, мерцало что-то таинственное, как светлячок в ночном лесу.
— У тебя как с мозгой-то? Не повлияло? На умственное повреждение алкоголь не всегда хорошо действует.
— Вон ты про что… — Сидоркин барственно откинулся на подушку. — Повидался, значит, с Данилой Петровичем? Или уже в мою докладную заглянул?
— И то и другое, — признался Петрозванов, свалив в тарелку овощи и приступая к изготовлению бутеров: свежая булка, масло, котлетки — аромат удивительный! — Говорят, сотрясение сильное было?
— И у тебя будет, когда с дьяволом столкнешься.
— С дьяволом? — Возясь с бутерами, старлей прятал глаза.
Сидоркин засмеялся.
— Ладно, Серж, не строй из себя конспиратора. Сотрясение было, но я не спятил. Обманули тебя.
— Да ты что, Антон, да я…
— Что полковник сказал? Уволить грозит?
Петрозванов поставил чашки, раскупорил бутылку.
Наконец честно взглянул в глаза другу.
— Дед, конечно, психует. Его тоже понять можно. Достал ты его, Антон Семенович. Но все же сочувствует.
— В каком смысле? Что не убили?
— Говорит, допрыгался ваш Штирлиц. Будто ты, Антон, в записке чего-то про пришельцев накатал. Я-то не поверил, но некоторые злорадствуют. Особенно Шмырев из второго сектора. Ты же его знаешь. Ему самый кайф, когда кто-то из наших проколется… Кстати, дед посулил путевку в санаторий. Честно. Его, говорит, надо под трибунал, но сперва пусть подлечится. Старик у нас правильный, по понятиям живет, хотя и вспыльчивый. Боится, на пенсию попрут из-за тебя. Им же только предлог нужен, известное дело. Тебе полную?
Сидоркин смотрел на друга с изумлением.
— Кого в санаторий? Меня?
— А кого же? Пускай, говорит, мозги подлечит, а уж потом под трибунал.
— Гуманно. Давай, будем! Только пузырек убери.
После водки разговор пошел задушевнее, хотя все на ту же тему. Первозванов пожелал узнать, что на самом деле произошло, кто его сумел так крепко отдубасить. Но на этот главный вопрос Сидоркин затруднился с ответом.
— Не знаю, — сказал задумчиво. — Но это не человек.
— В моральном смысле, да?
— Во всех смыслах. У него силища, как у кузнечного пресса. Да я его толком и не разглядел.
— С фотороботом есть схожесть?
— Как у тебя с футбольным мячом… Сережа, если не веришь, давай лучше поговорим о бабах.
— В чем не верю?
— Говорю же, это не человек.
Первозванов достал из сумки бутылку, которую только что спрятал, налил по второй.
— Кушай котлетки, Антон. Матушка для тебя старалась. Ты всегда ее котлетки любил.
— Я так понял, его послали какого-то Кириенка поймать.
— Сергея Владиленовича?
— Возможно… Пока он ищет Анну Берестову, которая проходила по убийству англичанина Смайлза. Я обо всем в записке доложил. Берестову надо на охрану поставить. Он на нее обязательно выйдет.
— Зачем, Тош? Зачем ему Берестова?
— Не знаю.
Сидоркин, выпив, отвернулся к стене. Отдышался. Еще не очень хорошо себя чувствовал. Не то чтобы сильно где-то болело, но было как-то скучновато. Стоило задремать — и являлся Голем с волосатыми кулаками. От этого кошмара не было спасения. Он боялся, что если дальше настаивать на своем, переправят в «безумное» отделение и начнут выколачивать дурь. На это у него не было времени. Как можно скорее надо выйти из больницы.
— Послушай, Антон. — Старлей мучительно искал необидные слова. — Ты не думай, я целиком на твоей стороне. Но ведь пришельцев не бывает. Кого хочешь спроси.
— Чего спрашивать? Я его сам видел, — вырвалось у Сидоркина.
После этого Петрозванов поспешно разлил бутылку до конца.
— И что собираешься делать? Поедешь в санаторий?
— Вряд ли. Волосатик на мне висит. Про санаторий дед для понта сказал, чтобы меня унизить.
— Маньяком теперь занимается Алехин с бригадой, — сообщил Петрозванов.
— А-а, — равнодушно отозвался Сидоркин, — пусть кто хочет занимается, а висит на мне.
— Как это?
— Не уважаешь, Серж. По-твоему, я не мужик, что ли? Он мне все кости переломал, на посмешище выставил… Не-е, я его сам повяжу. Он пока только первый раунд взял.
Старлей сверкнул девичьими очами, чокнулся с другом.
— По-своему, ты, конечно, прав, но если он пришелец, как же ты его поймаешь?
По смыслу вопроса Сидоркин понял, что Сережа его жалеет. И это естественно. Если бы поменяться местами, Сидоркин тоже жалел бы друга, у которого поехала крыша. Пришельцев ловят в фантастических романах, а не в мирной бандитской Москве. Для всех своих товарищей, включая деда Сергованцева, он теперь будет шизиком до тех пор, пока не представит очевидные доказательства своей правоты. То есть пока не сдаст волосатика органам правосудия, живого или мертвого. Это довольно сложная задача, относящаяся к области чистого сыска, и чем дольше он над ней размышлял, тем ощутимее становился холодок в затылке. Не исключено, что и жить-то ему, Сидоркину, осталось всего лишь до следующей встречи с чудовищем. Единственное, в чем он не сомневался, так это в том, что встреча состоится.
Водка подействовала и перевела его мысли в более приятное русло.
— Чем хорошо лежать в больнице? — поведал заговорщически. — Тут дамский пол какой-то весь неоприходованный.
— На что намекаешь? — встрепенулся старлей.
— Раньше я как-то об этом редко задумывался. Чем мужик слабее, тем они доступнее. Могут среди ночи прийти и предложить свои услуги.
— Иди ты!
— Вот тебе крест. Причем не какие-нибудь прокладки «Олдейс», нормальные, красивые женщины, есть и с высшим образованием. Но все какие-то перевозбужденные.
— Чем объясняешь?
— Скорее всего срабатывает материнский инстинкт. Примерно так рассуждают: пусть хоть перед смертью потешится, бедолага. Я чего понял, Серж. Женщины все же выше нас по духовности. Они жалостливые.
Первозванов меланхолически закусил последней котлеткой.
— К вопросу о пришельцах, Тош. Бабуня рассказывала случай. У них в деревне одну девку то ли медведь задрал, то ли что. Короче, пошла в лес и не вернулась. Поискали, конечно, сколько могли, нигде нету. Леса дремучие были, не как сейчас. Под Смоленском… И вот спустя срок опять стала эта девка появляться, но в измененном виде. К одиноким мужикам приставала, особенно коли пьяный. Всех подряд жалела. Кузнеца тамошнего, здоровенного бугая, до того затрахала, он пить бросил. И к себе в кузницу ходить в одиночку боялся.
— И чем кончилось?
— Батюшка надоумил. Отпели покойницу в церкви — и сгинула. Я к чему веду-то, Антон. Твой пришелец, часом, не баба?
Ответить Сидоркин не успел, потому что в палату заглянул врач Данила Петрович, сразу уразумел, чем они занимаются, и прогнал посетителя.
Сидоркина припугнул:
— Так ведь, дружок, можно и выписку оформить. Без выходного пособия.
Сидоркин печально поник.
— Я не пил, доктор, не подумайте. А этот, который приходил, несчастный человек. Совсем молодой, а уже алкоголик. Афганский синдром. Умница, добрая душа, но без бутылки дня не проживет. Может, посоветуете что-нибудь?
Доктор присел на стул, послушал у Сидоркина пульс. Это был человек лет пятидесяти, массивный, крепкий, с простецким, курносым лицом бурлака и внимательным, спокойным взглядом. Сидоркин за трое суток успел проникнуться к нему симпатией, которую всегда вызывают люди уравновешенные и хорошо знающие свою работу. Больше того, он чувствовал в докторе некую силу, неведомую ему самому. И эта сила не была враждебной. В той сумасшедшей круговерти, которая называется жизнью, они с доктором, похоже, были на одной стороне.
— Не крутите вола, Сидоркин. Выпили не меньше трехсот грамм. Проблема не только в нарушении режима. Вы затягиваете выздоровление… Меня заинтересовали ваши кошмары. Они продолжают вас мучить?
— Да, продолжают. Никак не меняются. Вряд ли это можно назвать кошмарами. Всегда один и тот же сон. И даже не сон, а как будто явь.
— Глиняное чудовище? — подсказал доктор.
