С точки зрения других узников, самую большую опасность представляла готовность четы Шумахеров предавать своих друзей. Жена участника Сопротивления Филиппа Шеффера была признана виновной за помощь заключенному в побеге исключительно на основании заявления Элизабет Шумахер. Находясь в тюрьме, Вайзенборн перед рассветом выстукивал по стене своей камеры: «Ты… должен…отказаться… от… своих… показаний». В соседней восьмой камере гестаповской тюрьмы находился Курт Шумахер, который выдвинул против Вайзенборна столько обвинений, что тому грозил смертный приговор. Но Шумахер так и не опроверг своих показаний.
Первым допрашивал Шумахера Ортман. Он никогда не смог забыть сцену, которая произошла в его кабинете в середине сентября. «Однажды я хотел позавтракать. Поскольку мне хотелось это сделать в спокойной обстановке, пришлось найти какое-нибудь занятие для Шумахера. Я взял „Список коммунистов, находящихся в розыске“ и попросил Шумахера взглянуть на фотографии и сказать мне, кто из них ему знаком». Впоследствии Ортман настаивал, что в этой просьбе «не было никакой особой цели», просто он хотел спокойно поесть.
Неожиданно его отвлек возглас Шумахера:
— Это он!
Ортманн продолжает: «Я был просто поражен и сразу же посмотрел на номер фотографии, а по второму экземпляру списка установил имя этого человека». Им оказался Альберт Хесслер, один из агентов-парашютистов, заброшенных из Москвы в Германию летом 1942 года. Согласно заметкам Ортмана, Шумахер утверждал, что Хесслер, как и было объявлено Москвой, появился в его доме и попросил отвести его к Шульце-Бойзену. Он пробыл в его доме два дня и также нанес визит Коппи, которому передал рацию.
«Парашютист», — как сказал Шумахер, — «собирался установить, сможет ли он связаться с Москвой по своей коротковолновой рации. Мы включили её в сеть, и он сразу попытался наладить связь с Москвой. Наушники с микрофоном лежали на столе в гостиной. Нам пришлось тут же прервать связь, поскольку звук был таким громким, что я побоялся, как бы не услышали соседи».
Как бы ни признание Шумахера не получили, его заявления и показания других заключенных о прибытии советских агентов-парашютистов заставили гестапо активизировать охоту, чтобы использовать их передатчики для радиоигры с Москвой.
Радиоигра была любимым методом германской контрразведки. Инструкции требовали, чтобы любой вражеский тайный передатчик, который будет захвачен вместе с обслугой, немедленно начинали использовать против прежних хозяев. Это преследовало две цели: получить полную картину вражеской разведывательной деятельности в собственном лагере и запутать противника, снабжая его дезинформацией.
После захвата берлинского передатчика «Красной капеллы» криминалькоммисар Томас Амплетцер, специалист по радиоиграм подотдела IV A-2, тут же распорядился о подготовке «контригры» с Москвой. В этом ему помогал арестованный в июне 1942 года советский агент Йоганн Венцель, главный радист «Красной капеллы» в Западной Европе. Он уже сослужил гестапо неплохую службу, сыграв главную роль в охоте за агентами «Большого шефа» в Бельгии и в расшифровке службой Фу III советских радиограмм. Теперь он помогал Амплетцеру установить каналы связи с человеком, представлявшим для ищеек гестапо невообразимо загадочную личность — с самим «Директором», руководителем русской разведки.
Венцель выдал своим новым хозяевам ключи к русским шифрам, и Амплетцер вскоре установил связь с советским разведцентром. Целью этой игры действий было заманивание в Германию новых агентов-парашютистов, от которых гестапо надеялось узнать новые адреса «Красной капеллы».
План гестапо имел успех. Примерно 16 сентября советский радист сообщает Амплетцеру, что вновь прибывший агент-парашютист 17 сентября в 16.41 встретится в Берлине на станции «Потсдамер» с ценным информатором.
Когда эти люди встретились, сотрудники гестапо оказались на месте. Информатором оказался доктор Ганс Генрих Куммеров, инженер — связист, который ещё в двадцатые годы работал на различные западноевропейские спецслужбы, а с 1932 года переключился на Москву. Его специальностью было получение секретной информации о германской военной промышленности.
Куммеров передал в Москву чертежи бомб с дистанционным управлением, планы производства ракет «Земля-Воздух», а также чертежи нового пеленгатора. Он также предложил русским несколько собственных изобретений, таких как маяк с дистанционным управлением, который нужно было размещать на крышах немецких военных заводов, чтобы помочь советским бомбардировщикам во время налетов. Среди документов, которые Куммеров передал курьеру на постдамской станции, оказались чертежи бомб с дистанционным управлением, и когда они попали к Штрюбингу, тот запросил ОКВ, ведутся ли такие разработки на самом деле. Запрос привел специалистов по вооружению в ужас.
Штрюбинг вспоминает: «Из-за очень высокой степени секретности мне пришлось лично заняться расследованием и дать письменное подтверждение, что ни при каких обстоятельствах даже своим коллегам я ни слова не скажу про эти бомбы».
Штрюбинг отправился в Науен, где находилась экспериментальная база. Местные специалисты были «изумлены тем, что Куммеров мог узнать о существовании самих бомб или их чертежей. Они заподозрили существование посредника, связанного с предприятием в Науене. Однако обнаружить его так и не удалось».
Штрюбинг смог найти лишь одного сообщника Куммерова — его жену Ингеборг. Та печатала для Москвы технические записки мужа на специально подготовленной пишущей машинке, дававшей любопытный эффект расплывчатости. Одно из исследований Куммерова касалось плана взрыва с целью покушения на министра пропаганды Геббельса. Последующие расследования показали, что Куммеров не входил в группу Шульце-Бойзена/Харнака, а только пытался выйти на связь с находившимся в их распоряжении агентом-парашютистом, поскольку у него отсутствовала постоянная радиосвязь с Москвой. Но гестапо было крайне заинтересовано в этих агентах-парашютистах, и показания Куммерова им в этом только помогли.
В конце концов гестапо выпал шанс совершить решительный прорыв. В число поднадзорных попала Клара Немитц, член компартии, поддерживавшая связь с несколькими группами Сопротивления. В начале октября ей позвонил функционер КПГ Вильгельм Гуддорф, который порвал с Шульце-Бойзеном, но продолжал сотрудничать с агентами-парашютистами, заброшенными в Германию. Гуддорф сообщил Кларе Немитц, что в Гамбурге состоится встреча с агентами товарища Бестлайна.
Гестапо отреагировало немедленно. 10 октября арестовали Гуддорфа, его любовницу Еву-Марию Бух, и одновременно время блокировали гамбургскую организацию Бернхарда Бестлайна. В середине октября арестовали Бестлайна и его агентов, а вскоре после этого — заброшенных парашютистов, Феллендорфа с Эрной Айфлер. Их соратников Хесслера и Барта схватили ещё в начале месяца.
Из Гамбурга следы вели обратно в Берлин к Хюбнерам, торговавшим фото и радиотоварами. В соответствии с инструкциями из Москвы они снабжали агентов-парашютистов деньгами и фальшивыми паспортами. С 18 по 20 октября гестаповцы накрыли целое семейство коммунистов: Эмиля и Макса Хюбнеров, Фриду, Станислава, Йоганна и Вальтера Весолеков.
К середине октября Штрюбинг мог сообщить своему начальнику Копкову, что вся организация «Красной капеллы» в Берлине разгромлена. Гестапо арестовало 116 человек, которых теперь содержали в тюрьме РСХА либо в камерах берлинского полицейского управления. Компания собралась весьма разношерстная: некоторые шпионили по политическим убеждениям, другие были просто борцами Сопротивления, многие работали из корыстных побуждений или представляли собой ничего не подозревавших информаторов. Но все они стали жертвами идеологии государственной безопасности нацистских правителей — так начиналась легенда, что все друзья Шульце-Бойзена были шпионами и предателями.
Успех Штрюбинга был омрачен только одним: он так и не узнал, кто из старших должностных лиц германского Министерства иностранных дел все эти годы работал на Советы под псевдонимом «Ариец». Но Штрюбинг не без основания надеялся, что советская разведка сама невольно поможет гестапо решить эту проблему.
Как и в случае с Шульце-Бойзеном, Харнаком и Кукхофом, о существовании небольшой группы «Арийца» гестапо из советской шифровки. 28 августа 1941 года станция радиоперехвата приняла радиограмму из Москвы, которую Венцель расшифровал для гестапо годом позже. В ней главному резиденту в Брюсселе «Кенту» предписывали посетить берлинского агента Ильзе Штебе (псевдоним «Альта») в её доме № 37 по Виландштрассе. Как только сообщение было расшифровано, Ильзе Штебе попала под наблюдение. Та тем временем переехала в дом № 36 на Заалештрассе, где снимала квартиру у семьи Шульц. 12 сентября её арестовали, но назвать настоящее имя «Арийца» она отказалась.
