— Главное, ребя, не в деньгах, — продолжал Вовка, почувствовав, видимо, неловкость, робость остальных или сомнительную честность нашего поступка. — Если Гудиловна нам их отдаст, значит, уж точно шпионка. У кого, скажите, как ни у врага, могут быть такие бешеные деньги? Вот для чего они нам нужны — для подтверждения. Ну и на расходы тоже. Вон у нас с мамкой ничего из вещей нет. Как погорельцы. Или нищие. Всё в Ленинграде осталось. А на денежки Гудиловны и прибарахлиться[104] можно ништяк.[105] Видали? Положила! Я же говорил: куда она денется? — торжествовал Вовка.
Теперь задача состояла в том, как положенные в тайник деньги взять и остаться незамеченным.
— Всё продумано, — заверил Вовка.
Место тайника под забором он выбрал с учётом, что оно не попадёт под обзор из угрюмого, зарешёченного окна Гудиловны.
— Поплыл за денежками, — весело произнёс Вовка и стал спускаться по штабной лестнице.
— Смотри в оба, — напутствовал его Юрка. — Мешочек не забыл?
Вовка похлопал себя по поясу.
Мы сверху наблюдали, как начштаба подполз к заборчику и тут же опрометью бросился назад, к кустам акации. Готово! Ох и голова у Вовки — арбуз, а не голова! Идей в ней больше, чем семечек в этой ягоде.
— Ну как? — нетерпеливо тормошил Вовку Бобынёк, когда тот влез на чердак после обследования сейфа-кастрюли.
— Я ей ещё покажу где раки зимуют! — зло прошипел Вовка, обнюхав свою ладонь, уже вытертую лопухами.
На крылечко мячиком выкатилась Гудиловна. Она подбежала к тайнику, присела на корточки, выпрямилась и захохотала басом. Смех её казался сумасшедшим, необъяснимым. А Вовка упорно не хотел отвечать на наши домогания, что же там было, в кастрюле. Но мы и сами догадались — по отвратительному запаху, исходившему от Вовкиной ладони, которую он усиленно оттирал потолочным шлаком.
— Га-га-га! — зашлась Гудиловна. — Кому ещё нужно? У меня их много, этих карбованцив! Полный сортир! А-ха-ха!
Так сорвался Вовкин гениальный план быстрого нашего обогащения и всеобщей помощи нуждающимся и голодным.
Под вечер зазвонил штабной «телефон» — вызывал начальник штаба.
И я, и Юрка прибыли немедленно, вскарабкались по крутой лестнице трёхэтажки на чердак. Я, старожил, и то до недавнего времени не знал, что до войны в этом здании размещался и действовал районный народный суд, а Вовка разнюхал. От него и все узнали.
Вот почему в единственном, размером с носовой платок, оконце их помещения была вставлена металлическая решётка с прутьями в палец толщиной. Чтобы судимый, самый что ни на есть коротышка, не смог, даже перепилив решетку, сбежать из сортира. Спустившись, например, как в приключенческом романе, по шёлковой лестнице, умещающейся в горсти. Но то, о чём нам рассказал Вовка, могло показаться фантастикой.
Эту операцию он тщательно продумал вчера вечером во время бессонницы. Раздобытая им некогда во дворе трамвайного управления на улице Труда испорченная электрокатушка от какого-то прибора пришлась как нельзя кстати. Встав пораньше, когда мать уже уковыляла с ведром и тряпкой приводить в порядок начальственные кабинеты, Вовка с самодельным кинжальчиком, сделанным из найденного где-то обломка полотна ножовки, и катушкой проволоки отправился сооружать «маскхалат» из лопухов. Через полчаса — час он превратился в человечка-лопуха и залёг напротив окна Гудиловны, в заросли зелени, и принялся наблюдать за всем, что можно было увидеть (и услышать) в комнате через решётку из вертикальных прутьев, продетых в пластины нержавеющей стали, — ни у кого в нашем доме не имелось подобных тюремных украшений на окнах. И никогда не существовало. А Гудиловна отгородилась от всех, не квартира, а неприступная крепость!
От зоркого взгляда Кудряшова не ускользнула и эта деталь.
— Если люди ставят в окна решётки и бронированные двери, им есть что притыривать от чужих глаз. Логично я рассуждаю?
Мы все были поражены недюжинными способностями Вовки — ему бы главным сыщиком всего города быть. Да что там города! Едва ли в Челябинской области найдётся такой сыщицкий талант! Возрастом лишь не вышел — всего тринадцать, четырнадцатый пошёл. Конечно, тоже уже не пацан несмышлёный. Вполне взрослый. Как и я. Только посмышлёней.
— Ты какие книжки читал? Про Шерлока Холмса и доктора Ватсона, наверное, не раз рассказы прошерстил? — поинтересовался я.
— Причём тут Шерлок Холмс? Свою голову надо иметь, чтобы шарики в ней бегали. Но возвратимся к делу. По солнцу, часов в одиннадцать, объект, то есть Гудиловна, вышла из квартиры и плеснула из ведра помои — на ноги мне попала. Лень ей, шпионскому отродью, до общей выгребной ямы донести — под забор плещет, мух разводит. А мухи, между прочим, переносчики всякой заразы. Это диверсия. У неё окошко марлевой сеткой изнутри защищено, ей дизентерия не грозит. А все остальные? Все мы беззащитны перед её провокациями. Поэтому с ней надо бороться.
— Ну ладно, что меня не заметила. Ноги под колонкой вымыл. Но что дальше, пацаны, произошло, не поверите. Голову на отрез даю: ни слова не выдумал. Приблизительно через час, честно говоря, я уже уползти раздумывал: из окна такой вкуснятиной, жареным-пареным, запахло — никакого терпенья. Это она для своего Шурика-Мурика и агента по кличке Лысый обед готовила на керосинке — я по нюху определил.
И вдруг с нашего двора через забор какой-то лысый тип — назовём их «Банда лысых», — невысокий шкет,[106] тихонько перелез и за собой верёвкой перевязанный поднял вот такой фанерный ящичек, килограммов на пять. По нюху — натуральная селёдка. Лысый три раза в дверь стукнул, и Гудиловна открыла её сразу нараспашку. Лысый спрпшивает:
— Вы мадам Белосвинская?
Она, заметьте, на каком-то языке, но не на русском, отвечает:
— Я Белосиньская. Или Белоссынская.
— Не расслышал: тихо говорили.
— Это пароль у них, так я додул.[107] Ну, она этот ящичек сграбастала, кругом зырк-зырк своими лупоглазыми шариками — нет никого. Захлопнула дверь, а Лысый — тем же ходом назад.
— Я тоже, не будь лыком шит, прямо в масхалате диранул. Зырю, а он к дому учителки под акациями пробрался. Как ни в чём не бывало через наш двор пошастал — к воротам. Я на ходу масхалат[108] скинул — и вслед за ним. Так он ещё полквартала пешедралом[109] к речке шкандылял,[110] после на другую сторону перешёл и сел в грузовушку — вот я номер записал. Во работают, а! А на меня он ноль внимания и фунт презрения — не заметил даже.
— Теперь у нас ценные разведданные о незаконном получении Гудиловной от неизвестного подозрительного лица лысой наружности ящика селёдки. Точное время укажем, сбегай, Юра, на бабушкины часы позырь — сколько там на них, запишу вместе, автомобильчик с номером и марку — «ЗиС». Теперь проследить бы, куда плывёт краденая ценнейшая продукция — селёдка. И мы разоблачим целую шайку фашистских шпионов — диверсантов и спекулянтов в нашем тылу. Такое дело может потянуть если не на орден, то на медаль — точняк.[111] Об этом даже в газете могут напечатать. Тогда нам с мамой правительство может вместо одинарного сортира на втором этаже большую кладовку на первом выделить. Она всё равно хламом завалена, какими-то пыльными папками. Чуете, пацаны, чем дело пахнет? В той кладовке пока дела лежат, из Питера привезённые, их можно и в наш сортир перетащить. А мы в кладовке зажили бы как короли.
— Так значится. Конкретное задание Юре Рязанову: проследить куда денется селёдка.
Бобынёк, которому в этой операции не досталось должного занятия, ни слова не вымолвив во время обстоятельного доклада начальника штаба, уверенно заявил:
— Дак сожрёт. «Набздюм» с Лысым номер один — своим неуловимым мужиком. Я об селёдке беспокоюсь.
— Вот это ты ценнейшую мысль высказал: всех «лысых», которые будут прибывать к Гудиловне, номеровать. Тот, что прикидывается мужем, — номер один, селёдочный агент — номер два, и так далее.
— Вовка, — взял я слово, — я выполнил твоё задание и всё время посматривал на Шурика-Мурика. По-моему, ты ошибаешься — он натуральный пацанишка. Ему лет семь-восемь. Он, как и Славик, с тридцать шестого или тридцать седьмого года — только жадюга.
— Эх, Юра, жареный петух тебя в попу не клевал. Пожил бы с моё, не порол бы такую ерунду: «пацанишка»! Ты просто не знаешь, как враги умеют маскироваться. У нас в Ленинграде случай был: клацает[112] по Невскому этакая цыпа на высоких каблуках. Ну, её останавливает патруль: «Ваши документы!» Она будто в сумочку полезла и — бах! — того патруля начисто положила. Но не дали ей разгуляться. Тут же, на месте, скрутили. Брякнулась она, юбочка задралась, а из-под неё хрен по колен висит. Вот тебе и «дамочка»!
