С доводами начштаба мы согласились. Но маму всё же было жалко. Заставил её переживать. И плакать. Не понимаем мы друг друга, это правда. И возможности нет доказать мне свою правоту.
Вовка с честью выполнил поручение. Ему удалось выведать у родственников Каримовны, как звать её сына и внуков. Писем с фронта она почему-то не получала вовсе. Это было несправедливо. Мы сами сочинили прекрасное послание с передовых позиций — от всех троих бойцов Каримовых.
В нём подробно рассказывалось о многих подвигах, якобы совершённых сыном и внуками Каримовны. Авторы письма своей волей сформировали из них экипаж танка с сокрушительным названием «Капут Гитлеру!». Машина силой нашей фантазии оказалась несгораемой, непотопляемой, броню не пробивал никакой фашистский снаряд, отскакивая наподобие резинового мяча. От выдающегося нашего изобретения и приключений лихого каримовского экипажа мы развеселились.
Вовка прочитал всё послание с выражением. Юрка и я настояли, чтобы он дополнил рассказ несколькими эпизодами, почему-то ранее не придуманными. Мы с Юркой не сомневались, что Каримовы захватили в плен фашистского генерала — весь в орденах — от горла до пупа, а также из зенитного пулемёта сбили два или даже три Фокке-Вульфа — три, точно.
Вовка дополнил шестилистовое письмо, свернул его треугольником, а я намусоленным химическим карандашом вывел адрес: «г. Челябинск, ул. Свободы, 22а, банька в огороде, бабушке Каримовой. С фронта».
Следующим утром мы подкараулили Каримовну, которая направилась в очередной обход сердобольных соседей.
Сначала она испугалась нас, даже запричитала что-то, замахала кривой палкой-тросточкой, но дипломат Вовка моментально разрешил назревающий конфликт. Он вытащил из-за пазухи две печенки и вручил их Каримовне. Печенками мы называли картофелины, зажаренные вместе с кожурой в золе костра или в печке. Вкус печенка приобретала необыкновенный, пальчики оближешь, только горелое следовало соскоблить.
Каримовна приняла щедрый дар, поверила, что мы не враги ей, и согласилась выслушать. Она села на корточки и замерла, прикрыв коричневыми веками мутные от старости глаза.
— Бабушка Каримовна, — начал торжественно Вовка, — тебе с фронта лично прислали письмо.
Вовка показал пачку листов.
— Его написали герои-танкисты Абдул, Карим и Фарид Каримовы, славный экипаж боевой машины «Капут Гитлеру!».
Вовка декламировал с воодушевлением. Видно было, что он не последнее место занимал в школьном кружке художественной самодеятельности и что чтение доставляет ему удовольствие.
Старуха едва ли по достоинству оценила блестящий Вовкин артистизм, лишь шептала сизыми пятнистыми губами:
— Абдулка, Каримка, Фаридка… ульды.
Слёзы заполнили её глубоко запавшие глазницы, но она не вытирала их.
Когда Вовка закончил чтение, старуха с трудом распрямилась, сначала встав на колено (она сидела на корточках), и произнесла только одно слово:
— Бельме.
А мне так захотелось, хотя и был уверен в несбыточности своего желания, чтобы она из сгорбленной, окостенелой и неуверенно держащейся на синих отёкших ногах развалины превратилась бы в шуструю девчонку, такую, как её родственница Надька по кличке Опайка, сестра Альки Каримова.
И я уже начал высчитывать, в какие же времена ей было десять-двенадцать лет, при каком царе, и мне вспомнились Жилин и Костылин и гибкая девочка-татарка из толстовского «Кавказского пленника». Уж не она ли той девочкой была?
До сего момента все люди, каких я видел и знал, казались неизменно такими, какими представали предо мной в воображении. Ни разу я не попытался представить, как выглядел кто-то из взрослых, когда был маленьким, в это даже и верить не хотелось. Это являлось ещё не открытой мною возможностью познания людей, мира, ведь все предметы, окружавшие меня, когда-то выглядели не так и даже были другими предметами — по форме и по составу… Об этом я догадался, когда прочёл первую книгу о сгинувших с лица земли государствах, некогда могучих и огромных.
От этих рассуждений меня отъяла та же удаляющаяся чёрная фигурка нищенки, одинокая, беззащитная, слабая, но упорно продвигающаяся куда-то вперёд, к спасению, к продолжению существования. Она уже ничем не походила на лёгонький, словно бумажный, трупик летучей мыши с коготком на крыле. Сейчас Каримовна, приблизившись к калитке и став на её фоне невидимой, растворилась, превратилась в печальную серую музыку, звучавшую в моей голове.
Мы смотрели ей вслед, недоумевая, а после заспорили, что такое «бельме». Бельмо? Так причём тут глаза? Нет, это что-то на татарском языке. И мы, конечно же, узнали, что значит это слово. И я предложил Вовке перевести письмо на родной язык Каримовны — татарский.
К сожалению, моё пожелание не было выполнено, как говорится, по независящим от нас причинам: переводчика найти оказалось для нас делом неосуществимым. Надька не захотела нам помочь. Да и родной язык она знала не очень хорошо. Алька и говорить не захотел с нами на эту тему.
Через день начтаба проведал место подкопа. Он оказался заровненным, на месте его как ни в чём не бывало зеленела травка. Кто-то уложил здесь — Вовка утверждал, очень аккуратно — куски дёрна.
А когда наш командир заглянул в щели даниловской стайки, то убедился, что пирамида антрацита в углу намного выросла. Выходит, Толян не зевал. Ночами вкалывал.
…Невероятную, сногсшибательную весть мы узнали от соседей. Каримовна сама им поведала о страшном происшествии: ночью к ней явился сам шайтан.[119] Он громко стучал в дверь, а когда ушёл, то после него остался уголь, появившийся в ларе. В подтверждение, что всё происходило именно так, Каримовна приглашала соседок к себе и показывала ящик, полнёхонький антрацита.
У каждого из нас на попечении уже есть по старухе. За мной закреплена Герасимовна. Я ей воду помогаю носить из колонки. У Юрки тоже старушка-соседка, окно её крохотной комнатёнки отделяет не более метра от кирпичной стены дома, стоящего рядом. Так всю жизнь, наверное, она в эти кирпичи и смотрит. Старушка одинока и бессловесна, какая-то безнадёжно пришибленная. Но Юрка с ней ладит. Для Вовки не нашлось старухи в своём дворе, он отыскал подходящую на другой стороне улицы, и тоже странная бабка. Мы её приметили, потому что она выходила на уличную лавочку с подушкой, привязанной к голове, чем поначалу немало нас смешила. А когда Вовка познакомился с бабушкой поближе, то выяснилось, что она больна. Головными болями. Инвалид.
Теперь ещё и Каримовна к ним прибавилась. Она будет четвёртой, нашей общей. И все мы хоть чем-то ей да поможем. Ведь делать это так приятно и совсем нетрудно.
1970 год Враги сожгли родную хату
Враги сожгли родную хату,Сгубили всю его семью.Куда ж теперь идти солдату,Кому нести печаль свою?Пошёл солдат в глубоком гореНа перекрёсток двух дорог,Нашёл солдат в широком полеТравой заросший бугорок.Стоит солдат — и словно комьяЗастряли в горле у него.Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,Героя-мужа своего.Готовь для гостя угощенье,Накрой в избе широкий стол, —Свой день, свой праздник возвращеньяК тебе я праздновать пришёл…»Никто солдату не ответил,Никто его не повстречал,И только тёплый летний ветерТраву могильную качал.Вздохнул солдат, ремень поправил,Раскрыл мешок походный свой,Бутылку горькую поставилНа серый камень гробой:«Не осуждай меня, Прасковья,Что я пришёл к тебе такой:Хотел я выпить за здоровье,А должен пить за упокой.Сойдутся вновь друзья, подружки,Но не сойтись вовеки нам…»И пил солдат из медной кружкиВино с печалью пополам.Он пил, солдат, слуга народа,И с болью в сердце говорил:«Я шёл к тебе четыре года,Я три державы покорил…»Хмелел солдат, слеза катилась,Слеза несбывшихся надежд,И на груди его светиласьМедаль за город Будапешт.
Часы со светящимся циферблатом[120]
1944 год
Квартира Гудиловны простояла несколько месяцев нежилой. Ставни плотно закрыты на накладку с болтом, дверь — тоже.
Но вот какие-то люди из домоуправления, чтобы попасть в квартиру, перепилили ножовкой накладку и выковырнули ломиком хитроумно устроенный внутренний дверной замок.
В комнате — шаром покати, только мусор по углам остался от постояльцев. Хозяйка, видимо, никогда её не подметала. Проникнув в помещение вместе с домоуправленцами и вездесущей бешено-деятельной общественницей тётей Таней Даниловой, я удивился: где же вещи, которыми она была уставлена и на которые я глазел в день обыска? Где отделанный дорогими сортами дерева генеральский буфет, обвешанный бронзовыми ручками, где настенное овальное зеркало в золочёной резной оправе, связки книг в кожаных тиснёных переплётах и с золочёными обрезами, кресла с изогнутыми спинками и ножками, обутыми в бронзовые, тоже золочёные, львиные лапы, с подлокотниками, обтянутыми алым бархатом и завершавшимися литыми львиными головками? Куда делся круглый малахитовый столик на бронзовой подставке, на котором возвышались огромные часы под стеклянным колпаком и с блистающим золотом фигурами по обе стороны круглого циферблата: тётенькой в широченном — колоколом — платье и дяденькой в штанишках и чулках?
