по всему проходу!
Чтобы перекрыть проход, требуется семеро воев. И с учетом уже погибших в схватке двух ратников, в резерве у меня остается всего один боец. Практически не раздумывая, я обращаюсь к тому самому лучнику, кто минутой назад выручил меня, всадив срезень в спину атаковавшего меня ворога — а до того отличившегося точной стрельбой на стене:
— Найди Микулу, передай — нам нужна помощь! Пусть пришлет воев, ельчан с самострелами, да отправит гонца к Кречету за помощью!
Молодой, но очень способный стрелок хорошо знает свои возможности и уверен в том, что пригодился бы здесь — я читаю это в его глазах. Однако поколебавшись всего мгновение, он кивнул мне, и побежал к Микуле — не посмел ослушаться тысяцкого голову, да и понимает, что не заменит собой ни десятка арбалетчиков, ни полсотни мечников, что были бы весьма кстати здесь и сейчас… А татары уже вновь устремились в атаку!
— Стоим!!!
Воевода Ратибор внимательно следил за разворачивающимся на его глазах штурмом Пронска. Его отряд покинул ночную стоянку еще до предрассветных сумерек, шел очень ходко — и, пройдя сорок верст уже по накатанной лыжне, вышел к атакованному граду. И теперь, чем дольше воевода наблюдал, тем сильнее становилось глухое, разъедающее изнутри чувство собственного бессилия. Поганые атаковали грамотно и умело, используя свое превосходство в численности, в количестве лучников, поджигая и круша стену пороками, да приставляя к ней лестницы, что невозможно оттолкнуть из-за стальных крючьев… Короткий поединок смельчака со стрелометом против двух камнеметов кончился поджогом одной из вражеских машин — и сожжением верхней части надвратной башни; очевидно, вместе с отчаянным стрелком. Ратибор лишь дернул щекой — рязанские мастера не владели секретом постройки стрелометов, но кто-то ведь сумел изготовить его в Пронске! Но почему только один?! Будь их побольше, глядишь, и сожгли бы все вражеские машины, остановили бы штурм крепости!
А теперь на стене идет бой, надвратная башня наполовину сожжена и разрушена, облам ее уничтожен — и некому лить кипящее масло на таран, мерно разбивающий створки ворот… И что самое паскудное, его вои ничего не смогут изменить! Что такое тысяча с небольшим ратников против целой татарской тьмы?! Погибнут зазря, и своих не выручат…
Впрочем, с каждой минутой в глубине души немолодого уже мужа зрело самоубийственное решение — ударить по поганым, ударить ближе ко рву, надеясь добраться до порока и тарана. Положить всю дружину — это очевидно! — но подарить защитникам Пронска лишний день жизни! Глядишь, еще стрелометов успеют изготовить…
Тяжелые думы воеводы прервал подошедший к нему дружинник, из числа ближников — крепкий, надежный как стальной молот, Володарь. Коротко поклонившись, он доложил Ратибору своим гулким, мощным, под стать ратнику, голосом:
— Воевода, на дозор наш вышел мужик на лыжах, оружный. Говорит по-нашему, и крест нательный при нем — да толкует, что из крепости, следовал в Ижеславец, просить помощи. Говорит, из Пронска вышел подземным ходом и сможет нас в град им же провести! Мы зброю у него всю забрали, да к вам привели. Может, и лазутчик татарский, но думается мне, что не врет.
Воевода кивнул, после чего резко бросил:
— Ведите!
Спустя минуту перед взглядом Ратибора предстал рослый, крепкий ратник, смотрящий прямо, без страха. Посмотрев ему в глаза, воевода сразу подумал, что ни на какого лазутчика этот муж не похож, но все же уточнил:
— Откуда знать мне, что не врешь ты про подземный ход, и что не татары тебя послали?
Воин ответил спокойно, уверенно — и в тоже время смотрел он едва ли не ласково, с потаенной радостью во взгляде:
— Проверить легко: пошли со мной людей, кому доверяешь, чтобы я им ход показал. По моей лыжне и пройдем до него! Правда, время потеряем… Но подумай сам, воевода: татарам ведь в лесу засады не устроить, вы на лыжах идете, а им пехом, в сугробы по колено проваливаясь. И на снегу все следы видны, загодя по ним увидишь, что враг шел!
Ратибор немного помолчал, обдумывая слова говорившего, после чего уточнил:
— Звать-то тебя как?
Гонец из Пронска — то, что перед ним именно гонец, а не лазутчик, было практически очевидно — с достоинством ответил:
— Жданом мать нарекла.
— И чему же ты радуешься, Ждан?
Улыбка тронула губы ответчика, и ответил он, уже не скрывая своего удовольствия:
— Так ведь думал, что мне до Ижеславца идти придется, и уж там вас просить о помощи — а как лыжню вашу утром в лесу заметил, так по ней назад и вернулся. Не та это была лыжня, что мы за собой оставили — вы глубже в лес забрали, да снег утоптали сильнее, шире… Рискнул, вернулся к крепости, хоть и боялся, что время потеряю! Да на дозор ваш набрел. И как тут не радоваться, коли вы здесь уже, Пронску на помощь сами явились! Теперь глядишь, действительно отобьемся!
Воеводу усмехнулся в усы, после чего с потаенной радостью в сердце ответил:
— Ну, коли так, веди к подземному ходу!
…Стена наших щитов лопнула при первом же натиске ворога. Потесненный, уполовиненный нами десяток поганых вскоре восстановился, вобрав в себя подкрепление, спешно поднимающееся по лестницам — и ударил всей массой в центр тонкой линии русичей! Двое воев тут же упали, сбитые наземь толчком гулямов — и, спасая их, ворога атаковали ратники, стоящие на «плечах» шеренги.
В том числе и я.
Наша контратака возымела успех, мы отбросили нукеров, сразив четверых татар, дали возможность встать упавшим. А восстановив «стену», вновь попятились назад, под ударами ворогов, едва удерживаемых щитами… Возможности хоть как-то маневрировать у меня уже не было, да и не пофехтуешь в строю… Только и успевай подставлять под вражеские атаки щит, или плашмя развернутую саблю — да отступая, в короткие паузы между ними пытаясь рубануть в ответ! И тут же пришло понимание, какой тяжелой потерей была утрата шлема — позволишь зацепить себя хоть раз, хоть вскользь, и все…
Но все же, бешено отбиваясь, мы сумели отступить в следующую городню, теснимые уже вдвое превосходящими нас числом ворогами. И в какой-то миг в спины нам уперлись щиты гридей Еруслана. Тут же я бешено взмолился, не имея возможности даже посмотреть, кто встал сзади:
— Земляк, шлем! Шлем на голову, прошу!
Меня услышали — менее, чем на минуту я перестал чувствовать надежную упору. И видимо от усилившегося, обострившегося в этот миг страха, я изловчился подсечь вставшего напротив меня гуляма, неудачно для себя выставившего вперед левую ногу, буквально выбитую моим резким ударом! Противник упал, и я успел добить его, вонзив палаш тому в грудь,
