Ласковый дым согревает атмосферу и щекочет благодарные ступни Создателя, когда он, сгорбившись на террасе, болтает своими божественными конечностями. Старику тепло и приятно. Он гордится директором административно-хозяйственной части.
Хозяйственник же возвращается в город. Опустив стекло, он высовывает наружу свое запачканное сажей лицо и улыбается небу. И небо улыбается ему в ответ. Аллилуйя!
22 ноября
Открыл новый вид терапии против пустоты и одиночества – чтение вслух. И как я раньше до этого не додумался. Дал обвести себя вокруг пальца всему этому необъятному массиву биографий, решил, что их въедливые погонные метры и составляют подавляющую часть литературного рынка. Я ошибся. Здесь тысячи книг, хватило бы не на одну жизнь, а то, что я до сих пор видел в этих богатейших залежах – не лекарство для души, а исключительно растопка с глубокомысленными портретами на глянцевых обложках.
Если не учитывать плакаты и инструкции, то к чтению в целом дикарь во мне относится с безответственным высокомерием. Но, кажется, я перехитрил его. Убедил использовать книги для поддержания внутреннего костра. Дикарь боится холода, а потому соглашается. Ведь жизнь порождена солнцем, а не снегом или льдом.
Решил исследовать истоки. Упаковался в шубу и уселся в отделе детской литературы. На столике передо мной убывает по глоточку Martell VS.
Начало простое и красивое. Весело раскрашенные мишки и лисички вперемешку с каким-нибудь придурковатым волком и бесполым зайцем. Мир состоит из семьи и друзей, часть которых добрые, а остальные не очень. Мамы – это те, кто тоннами стирают белье и пекут к воскресенью пирог с клубникой, носят вечные юбки, под которые никто не заглядывает. Папы большие и добродушные, слегка витающие в облаках и, по сравнению с мамами, довольно неуклюжие. Если мамы на сцене постоянно, то папы время от времени куда-то деваются. Иногда такое исчезновение обозначено как «пошел на работу», но довольно часто отсутствие папы никак не объяснено, отчего кажется намеком на какие-то тайные обстоятельства, знать о которых сызмальства вредно для детской психики.
Мы узнаем, что слово «белка» начинается с буквы Б, что если к двум румяным яблокам прибавить еще одно, то вместе их становится уже три. Зла в природе не существует, об инфляции – ни слова.
Несмотря на некоторые недостатки, нельзя отрицать известного очарования такого инфантильного мира. Я запросто представляю себя в нем милым медвежонком, который днем, уцепившись за мамину юбку, разбирает буквы, а когда наиграется, сам аккуратно складывает кубики обратно в коробку, получая в награду приторно сладкого петушка на палочке. Но ночью, когда улетучивается воздействие маминой сказки на сон, во мне просыпается наследственный бесенок. Я выбираюсь из кроватки и вперевалку тащусь за папой в темный лес, где вокруг демонического костра собираются и другие папашки-медведи, страдающие от бессонницы. Спрятавшись за кустом, я наблюдаю за происходящим и дрожу от возбуждения и страха. Улавливаю отдельные знакомые слова, но чем больше опустошается бутылок, тем непонятнее становится речь медведей. Вдруг невесть откуда появляется заяц-гермафродит. Он в темноте выглядит как-то особенно – длиннющие блестящие ресницы, а в улыбке нечто такое, что заставляет меня, маленького медвежонка, краснеть до корней волос. У него сиськи торчком, размером больше чем у моей мамочки, а юбка такая короткая, что я волей-неволей обращаю внимание на прыгающие под ней колокольчики, когда заяц безудержно пляшет в объятиях мужчин. Для моего детского рассудка такая смесь мужского и женского – это уже слишком. Медведи по очереди хватают зайца и проделывают с ним нечто такое, чего я не понимаю. Вот и мой папочка плюхнул зайца себе на колени. Свирепо, сопровождая это таким чужим и омерзительным рыком, что мои лапы непроизвольно затыкают уши. Откуда-то прилетает и приземляется рядом со мной пустая бутылка, кто-то вздыхает, словно это последний вздох в его жизни, а кто-то смеется как в последний раз. Мне становится дурно, мне здесь плохо, но один в лесной тьме я обратной дороги не найду. Подбираю с земли какую– то бутылку, нюхаю и, зажмурившись от отвращения, пью. Пью до дна. Дальше не помню.
Утром будить меня приходит мама. Она останавливается в дверях с подносом вкусно пахнущих блинчиков. «Доброе утро, Топтыжка!». Из кухонного радио слышна мелодия, под которую комнатные растения в упоении хлопают листочками. Украдкой выглядываю из-под одеяла и вижу, как искажается мамино лицо. Как опускаются уголки рта, как ее темные глаза наливаются кровью и вот-вот вылезут из орбит, как выскальзывает поднос из ее всегда таких надежных лап, как малиновое варенье крупными липкими плевками разлетается по старательно, до блеска вымытому мамой полу, превращая комнату невинного дитяти в отталкивающее место преступления. Тут мама падает в обморок, а я, оглядев себя и свою постель, вижу меж окровавленных простыней оскверненные останки игрушечного зайца. И тогда я понимаю реакцию мамы.
Первая детская травма в представляющейся бесконечной классной комнате, оставляет самый глубокий шрам. Дайте в распоряжение Карла Густава Юнга новейшую лазерную технику, – он все равно будет вынужден поднять вверх руки и сдаться. Если бы все черные пятна можно было затереть или вырезать из нашей ленты памяти, человечество давным-давно жило бы в белоснежном заоблачном дворце, насквозь невинном и незапятнанном, и самой худшей участью в этой ватной утопии было бы попасть в подвальный роскошный рай.
Теперь, когда выучены буквы и один плюс один, можно идти дальше. Более серьезная литература для юношества. Открывает семинар, смахивающий скорее на монолог, главный спонсор Hennessy VSOP.
Не отвлекаясь на описания природы, нам на примерах из жизни однозначно объясняют, что как только у юного существа на мошонке или срамных губах появляются первые темные волоски, предыдущую жизнь, (где в мультяшной эстетике фигурировали папа, мама, дом, друзья и улыбающееся в небе огромное желтое солнце), следует скомкать как неудавшийся рождественский стишок и точным броском, позаимствованным у NBA, отправить в корзину для мусора. Твоя мама превратилась в ведьму, твой папа в мерзавца. Это враги, с которыми идет бесконечная, изматывающая нервы, холодная война. Если тебя зовут НАТО, то твоя мать – Россия. Если ты считаешь себя Израилем, то папаша твой – Палестина. Если у тебя есть сестра или брат, то лучшая параллель это Корейский полуостров. Север или Юг можешь выбрать сам. С учетом того, что на Севере имеется атомная бомба, но сработает ли она в случае боевых действий – большой вопрос.
Первое алкогольное отравление, первая сигарета, первая любовь, первое совокупление, первый кайф от наркотика, первая измена, первая месть, первая депрессия, первая потеря аппетита, первая венерическая болезнь, первая беременность, первый аборт, первый курс, первый вузовский диплом, первый рабочий день, первая зарплата, первое разочарование, первый быстрый кредит, первое правонарушение, первый приговор, первый год (второй, третий…), первый год на свободе…
Впервые накатывает ощущение, что в жизни все так или иначе испробовано. Все первое наточенным лезвием полосует юное и беззащитное тело. Выживают немногие. Те, кто наивно верит, что Гагарин, этот герой, был первым, должны еще раз хорошенько подумать.
Быть молодым тягостно и противно. Самое плохое, что может случиться с человеком, это без всякого щадящего предисловия сразу родиться героем-неудачником из молодежного романа. Никаких тебе ароматных блинчиков и вкусно торчащих из банок с вареньем ложек. Вместо этого окровавленные использованные кондомы и финки, валяющиеся в углах комнаты. Жизнь, сродни липкой ленте мухоловки, полна таких же как ты дергающихся трупов.
Было это воздействием Хеннесси или молодежной литературы, но в душе стало страшно неуютно. Если поверить книгам, то этот насыщенный рисками этап жизни надо преодолеть максимально быстро, не оглядываясь назад и протягивая руку вперед как можно дальше, чтобы быстренько ухватиться в будущем за раскрашенную соломинку, в роли которой выступает зрелость с большим удобным креслом перед широкоформатным экраном телевизора.
Переваривание художественной литературы вредно для здоровья.
Я прервался на денек, подлечиваясь минералкой и консервированными персиками.
Итак, два этапа позади. Переполненные иллюзиями детские книжки, делающие все для того, чтобы с реальной жизнью (этим полным насилия, высасывающим жизненные соки спрессованным творением, которое наваливается на читателя в секции юношеской литературы) еще несформировавшаяся личность столкнулась как можно неожиданнее и задолго до того, как она, покинув дом, сообразит заковать свои душу и тело в железный панцирь.
Этап, следующий за молодостью, писателей, похоже, вдохновляет более всего. Длинные ряды книг маститых авторов, описывающие придуманные жизни вымышленных героев среднего возраста, образуют впечатляющий, уходящий за горизонт мост, по которому маршируют триумфаторы или под которым находят пристанище опустившиеся капитулянты. Без Courvoisier XO я по этому мосту не прошел бы. Тайный союз литературы и алкоголя проявлен в данном случае во всей своей откровенной красе.
