— Ты сказал: Мишка вскочил на ноги, как только услышал твою фамилию. Значит, всё-таки измена?
— Измена. Кто-то предупредил их, что я приду к Маньке-Контузии. И кто-то назвал им мою фамилию. Что ж, сохраняю прежний принцип: больше самостоятельности, меньше отчётов в родной департамент.
— Кстати, Благово прислал телеграмму. И как раз требует в ней отчёта.
— Павлу Афанасьевичу я, конечно, доложусь. Но своим личным шифром, который знает только он. И сообщу о наших подозрениях насчёт измены. Вышлешь курьера ночным поездом, и пусть вручит мой рапорт Благово лично в руки! Больше чтоб никому.
— Сделаю. Но завтра ты в Дорогомилово ещё не пойдёшь?
— Нет. Кулак у Мишки уж больно тяжёл. В жизни я такой оплеухи не получал! Требуется денёк отлежаться.
— Я распоряжусь, тебе сюда доставят доктора.
— Ещё еды и полдюжины пива. И денег рублей сто, а то земляки-налётчики меня объели на хорошую сумму. Но зато не выдали!
— Выписывать через канцелярию обер-полицмейстера получится долго. Там люди не понимают, что такое оперативная работа; им всё кажется, что мы тут воруем… Я выдам тебе из сумм на агентуру и, извини, попрошу расписку.
— Конечно! И не в чем тебе извиняться.
— Всё! Отдыхай, пиши свой отчёт. Через час явятся доктор, а завтра поутру — курьер. И льду приложи, а то рожа у тебя — не приведи, Господи…
Глава 23
В Дорогомилвских казармах
Там, где Москва-река делает петлю, вторгаясь в Пресню, на другом её берегу располагаются четыре двухэтажные кирпичные казармы. Здания угрюмого вида, оставшиеся от закрытой каменоломни, не благоустроены и грязны. В одной казарме проживают рабочие Трёхгорного пивоваренного завода, в другой — цементного. Хоть они и пьют по-страшному, но работают честно и все имеют паспорта. А вот две других казармы заселила «золотая рота», составившаяся из отборных головорезов.
Золоторотцы имеют два сословия: надземное и подземное. До поры до времени они живут в казарме, днюют в здешнем «пчельнике», а ночью выходят на промысел. Их кормят переправа через Москва-реку и дорога на Можайск. Когда-то именно здесь войска Наполеона перешли реку вброд и вступили в город. В 1868 году на этом месте выстроили капитальный мост и назвали его Бородинским. Движение к Первопрестольной по нему значительное, и налётчиками есть из чего выбирать. Одиночные путники, экипажи и даже небольшие обозы становятся добычей золоторотцев. Под утро на подступах, а то и под мостом находят тела убитых и ограбленных людей. Многие же исчезают бесследно, и молва утверждает, что они хоронятся в здешних пещерах.
Когда терпение пристава истощается и он проводит в Дорогомиловке повальный обыск, попавшие под подозрение мазурики спускаются вниз. Они переходят в подземное состояние и надолго поселяются в здешних старинных каменоломнях. Жизнь их от этого мало меняется. Вместо сырой казармы появляется такая же пещера, и днём в кабаке приходится опасаться внезапной облавы. Всё остальное по-прежнему: водка, карты и по ночам кровь. Говорят, что из стоящих на берегу казарм прорыты в толщу горы длинные ходы, по которым легальные золоторотцы сообщаются со своими подземными братьями. Это вряд ли — растояние между ними более версты, но легенда существует и ей многие верят.
Летом владения громил значительно расширяются за счёт толп беспаспортного люда, поселяющегося за Дорогомиловской заставой. Кладбище и Красный луг уставляются шалашами. Несколько тысяч ищущих место крестьян, бродяг, «спиридонов-поворотов», воров и спившихся ремесленников поселяются вблизи казарм. Громилы выбирают из них тех, кто посмышлёнее, и ставят в работу. Человек получает фальшивый вид и устраивается дворником или истопником в купеческое семейство. Месяц-два ведёт себя исправно, заслуживает доверие хозяев. А потом однажды ночью отворяет дверь налётчикам…
Дорогомиловские дергачи оперируют и на Можайской дороге, добираясь до Одинцово и Подлипок. Местом же сбыта добычи служит рынок при Смоленской площади — до него, спасибо Бородинскому мосту, рукой подать. Зимой, когда движение на дорогах уменьшается, налётчики приходят в Москву. Пресня, Хамовники, Арбат и Пречистенка становятся по ночам опасны для прогулок. Сама Дорогомиловка несколько стихает и делается малолюдна. Днём из горы здесь и там вырываются клубы дыма: это подземные жители жгут костры, греясь в своих убежищах. Обыватели, завидя это, крестятся и ускоряют шаг…
Лыков появился в слободе к одиннадцати часам, когда открылись оба здешних кабака. Синяк на его скуле сделался багровым и придавал сыщику драчливый вид. Бок и голова совершенно зажили; титулярный советник готов был продолжать поиски.
Войдя в заведение Дуркина, Алексей сразу привлёк к себе внимание аборигенов. Взял в розлив полбутылку, сел за пустой стол. Все вокруг дружно прекратили разговоры и смотрели на него неприязненно. Не успел Лыков отхлебнуть из стакана, как напротив него без приглашения уселся рослый малый в щегольской, но неопрятной сибирке.
— Ты кто?
— Сыщик. Али не видишь?
Собеседник озадаченно замолчал. Подошёл ещё один золоторотец. Поплевал на палец, наклонился и поскрёб Лыкову синяк на скуле — не нарисован ли.
— Это кто тебя так?
— Его я и ищу. Мишка Самотейкин есть здесь?
Ещё два золоторотца подсели так же без приглашения. Теперь Алексей был со всех сторон окружён угрюмого вида ребятами, смотревшими на него с враждебным интересом.
— Нету тут такого, — ответил за всех фартовый в сибирке.
— Его ещё называют Мишка Саратовский. Колбасник. Здоровый такой… Ходит при отставном офицере. Фамилия офицерика — Рупейто-Дубяго. Ну?
— Не нукай, не запряг. На кой ляд они тебе?
— Взяли у меня для сбыта «красноярок» на значительную сумму, а теперь бегают, сволочь. Второго дня в Хапиловке совсем их было поймал, да утекли. А я такие шутки не принимаю.
— Сам-от кто?
Лыков молча протянул собеседнику тряпицу. Тот развернул и стал внимательно изучать паспорт и наградные бумаги на Георгиевский крест и Аннинскую медаль.
— Хгм… Кавалер, значит…
Остальные трое дергачей по-прежнему не спускали с Лыкова глаз, но что-то в их поведении изменилось.
— Так. Кто могёт удостоверить твою самоличность?
— Сам я питерский, там меня многие знают. А у вас — Верлиока и Тоська-Шарап, кулачный чемпион.
Грабители переглянулись.
— Верлиока деловик серьёзный, — сказал худощавый испитой бородач. — «Иваном» сделан. Вчерась Котяшкину деревню к рукам прибрал.
— Я ему в том помогал. Там был такой Федя-Заломай…
— Есть такой! — обрадовался третий золоторотец, с рваным ухом и без двух зубов. — Дюжий вьюнош!
— Я этого юношу мордой об снег повозил и к Верлиоке доставил, как пленного. А там уж они договорились.
— Тоська-Шарап первый на Москве кулачный боец, — убеждённо сказал парень в новом казакине. — Я его в Ключиках смотрел. Ты тоже, что ли, кулачник?
— А ты зайди в «Каторгу», спроси там у Марка Афанасьева, как Лыков вашего первого бойца в бараний рог гнул.
Дергачи замолчали, призадумались. Потом первый громила вернул Лыкову бумаги и заявил:
— Слушай сюда. Я здешний «маз», зовут Ванька-Пан. Мы тебя проверим; ежли всё правда, то можешь в Дорогомилове остаться. Сколько платишь за отыскание этих двоих?
— Ведро вина и тридцать рублей денег. Но чтоб досконально! И слободу, и каменоломни.
— Уговорились. Тетей!
Испитой бородач сразу поднялся.
— Сходи, прогуляйся. В «Шиповскую крепость» и в «Каторгу». Одна нога здесь, другая там!
Дергач бросился исполнять поручение.
— Теперь ты. Раньше трёх часов Тетей не обернётся. Сиди покуда здесь, на улицу не ходи.
— Пожрать хоть принесут?
— Тут кабак, а не кухмистерская. Буфетчик пошлёт в лавку за колбасой и яйцами, достанет с тебя.
И ушёл со своими людьми, а Лыков остался в заведении как бы под арестом. Явно за ним никто не присматривал, но он постоянно был на виду. Титулярный советник относился к этому спокойно. Он направил какого-то оборванца за колбасой, смело дав незнакомому человеку целую трёшницу. Тот исправно выполнил поручение и заработал гривенник, который тут же с радостью пропил. Алексей перекусил всухомятку, запил чаем «с позолотой», раскрыл газетку и принялся безмятежно её читать.
В половине третьего в кабаке появился Ванька-Пан, а через час — его посланец Тетей. Он что-то долго докладывал «мазу», иногда делая при этом энергический жест кулаком. Главарь внимательно выслушал, кивком головы отослал курьера и махнул Лыкову рукой. Тот не спеша подошёл, сел.
— Давай деньги.
Алексей выложил тридцать рублей и отдельно «синенькую» на водку.
«Маз» подозвал четверых дергачей.
— Нарисуй им своих должников.
Лыков в очередной раз тщательно описал наружность Рупейто-Дубяго и Самотейкина.
