Паника старой знакомой вернулась к ней и безжалостной клешней пережала горло, перекрыв дыхание. Заставила окаменеть от напряжения ее тело. Она отчаянно ловила ртом воздух. Звук кашля — первое определенное телесное ощущение, подтверждающее ее собственную реальность, — принес ей облегчение. Она сделала усилие. Необходимо успокоиться, побороть страх, расслабиться.
В спертой духоте камеры нестерпимо пахло птицей. Боже мой, ну хоть бы глоток свежего воздуха!
Она с трудом уселась на кровати, затем неуклюже сползла на пол. Грубая ткань прикроватного коврика царапала ступни. В темноте она с размаху налетела на комод.
С грехом пополам она доплелась до окна. Узкие, покрытые изморозью створки были открыты настежь. Она прислонилась лицом к вертикальной раме. За окном, не стихая, привычным монотонным гулом шумело шоссе, слышался отдаленный вой сирен машины «скорой помощи». Напротив, в блоке Д, тускло горели окна. В тюрьме свет не выключали даже ночью.
Кейт подняла взор, вглядываясь в черноту беззвездного неба. Скопление огней, обозначивших близлежащую часть Лондона, погруженную во мрак, оранжевым отсветом возносилось в небо, отражаясь от низких облаков. Она несколько раз глубоко вдохнула. Ее обоняние уловило запах бензина и сигаретного дыма и какой-то особенной свежести. Она просунула руку в узкий проем окна. Крупные капли дождя падали ей на ладонь, передавая коже живительную прохладу. Мокрыми руками она провела по лицу, смешивая слезы и влагу дождя.
Она не могла определить, где именно, в какой части ее тела зародился крик. Где-то в самой глубине, в самой сердцевине ее существа. Словно злобный маленький звереныш, он устремился вперед, пытаясь вырваться наружу, мощными челюстями прогрызая себе путь, и выскочил из гортани вместе с подкатившим приступом кашля.
«ВЫПУСТИТЕ!» Она не узнала собственного голоса, словно он принадлежал другому человеку, словно она не имела к этому никакого отношения. В темноте комнаты заметалась перепуганная шумом птица. «ВЫПУСТИТЕ… МЕНЯ… ОТСЮДА!»
Приближение паники Кейт ощутила несколько недель назад, вскоре после того, как мистер Джерроу сообщил ей о скором освобождении. Новость эта внесла смуту в ее несчастную душу. Узнав предполагаемую дату своего освобождения, она почувствовала, как замерло сердце — она здорово сдрейфила. Это было похоже на то, как если бы ее заставили прогуляться по краю пропасти или пройтись по канату высоко под куполом без страховки. Не дай бог ей случится оступиться — допустить ошибку или попасть в историю, — невыносимо даже подумать о последствиях. Ее тревожили мысли, которые не приходили ей в голову прежде: что, если там, на воле, найдется кто-нибудь, кто воспрепятствует ее освобождению. Она слышала, такое случалось. Могли измениться законы или неожиданно всплыть доселе неизвестные обстоятельства преступления и явиться непреодолимым препятствием к ее освобождению. Ее могла, в конце концов, подставить какая-нибудь мстительная заключенная, желая расквитаться за воображаемую обиду или просто из зависти. Так, например, было с Дот, чья сокамерница и сексуальная партнерша по совместительству, воспылав ревностью, наплела с три короба про кражи и наркотики в надежде на то, что Дот накрутят срок. К счастью, ее раскусили, у нее ничего не вышло, хотя теоретически вполне могло получиться. Вряд ли кого-то интересует судьба преступницы. Но, как говорится, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Неожиданно она почувствовала, что сейчас у нее появилось что терять.
Ее душу одолевали противоречивые чувства: с одной стороны — сладостное предвкушение свободы, она с удовольствием думала о том, что скоро выйдет, устроится работать приходящей няней, заведет друзей, с другой стороны — дикий страх, такой сильный, какого она не испытывала за все четырнадцать лет, страх перед неизвестностью.
Четырнадцать лет — это не шутка. От четырнадцати лет, проведенных в колонии, не открестишься, не отмахнешься. Сведения о ее судимости будут находиться в компьютерной базе данных. Другие судимости за давностью лет могут погашаться при условии, что бывший преступник в течение двадцати лет не имеет неприятностей с полицией. Ее файл останется в базе на веки вечные. Он всегда будет там, словно надпись, высеченная на камне, подчинив своей власти ее дальнейшую судьбу.
С первой секунды тюремной жизни Кейт усвоила, что единственный выход для нее — смириться с приговором суда. О том, чтобы отправить дело на доследование или подать ходатайство о помиловании, не было и речи. Ее положение казалось настолько безнадежным, что впору было повесить на двери камеры неоновую вывеску «НЕТ ВЫХОДА». Ее аннулировали. Пустили в расход. Ей ничего не оставалось, кроме как принять жизнь такой, какая она есть. Самое лучшее, что можно было сделать в сложившейся ситуации, — это найти в себе силы приспособиться к новым условиям.
С годами Кейт постигла удивительную истину: человек только тогда способен на смирение, когда это смирение подпитывается хотя бы самой призрачной надеждой. В глубине ее души теплилась надежда, поэтому она до сих пор жива, жива этой надеждой. Вэл не смогла жить дальше, потому что надежда умерла гораздо раньше ее физической смерти.
Кейт перестала верить в Бога, в того Бога, в которого она верила в детстве там, в другой жизни. Надежда стала ее религией, она прониклась верою в ее таинственную и необъяснимую силу. Она верила, что придет время, и она заживет по-настоящему. Она внушала себе, что когда-нибудь она будет свободна. Скоро она уйдет отсюда, оставив кошмар позади.
За многие годы заключения ей не единожды приходилось слышать о том, как женщины кричат от отчаяния, тоскуя по своим детям и любимым или когда не могут достать очередную дозу наркотика.
Она — другое дело. Она выпускала из себя бессильную ярость, с которой не умела справиться иначе, злость за свою искалеченную жизнь и за безвозвратно отнятую юность.
Слово «свобода» стало для нее запретным. Кейт не смела произнести его ни вслух, ни про себя. Ей удалось оправиться после ее утраты только потому, что она заставила себя позабыть о том, что когда-то этой свободой обладала. Вожделенная свобода, словно восходящее солнце, забрезжила на горизонте ее судьбы так близко, что, казалось, можно было протянуть руку и достать до нее. Еще немного, всего несколько недель, и ворота тюрьмы навсегда захлопнутся за ее спиной. Как назло, как только эта перспектива стала почти что осязаемой, время бессовестно замедлило свой ход и поползло тягуче медленно.
Кейт и представить не могла, что нервы настолько расшалятся. Паника перед освобождением — своего рода болезнь. Не физическая, разумеется. Душевное состояние. Сия участь ее не миновала.
