Кейт чувствовала, что Эдди пытается приободрить ее, но никак не могла перебороть внутреннее сопротивление и скованность, словно улитка, вжавшись в свою раковину. Мало-помалу она успокоилась, утерла слезы и шмыгнула носом.
— Толкуют, что тебя скоро выпустят, — осторожно вставила Эдди.
Кейт кивнула в ответ.
— Завтра комиссия будет рассматривать мое дело.
— Ах, вот оно что! — понимающе кивнула Эдди. — Небось ждешь не дождешься.
— Мне страшно. И жду и боюсь одновременно.
— Я тебя понимаю. — Малограмотная, малообразованная женщина безошибочной интуицией догадалась о ее состоянии. — Ты хорошо себя вела. Ты заслужила помилование. Вон, детишек учила плавать, начальство любит все такое. — Она провела рукой по растрепанным волосам Кейт, приглаживая, успокаивая. — Только вот ведь какая штука, если кто сжился с тюрьмой, тому всегда бывает трудно на воле. Понимаешь, что я имею в виду?
— Эдди, не надо. — Кейт положила голову ей на плечо.
— Не изводи себя, постепенно все образуется. Начнешь новую жизнь. Научишься работать на себя, хватит горбатиться за «спасибо». Ты выполняла то, что тебе приказывали. Изо дня в день жила по команде. «Да, сэр». «Нет, сэр». Теперь все будет иначе. Но ты ведь хочешь, чтобы все было иначе?
Кейт снова шмыгнула носом.
— Да.
— Вот и славно. Просто помни, даром в этой жизни ничего не бывает. За все нужно платить. За все. — Эдди с неожиданной теплотой похлопала Кейт по руке и встала. — Пойду заварю чай. Хочешь чаю? У меня остались какие-то шоколадки, надо посмотреть.
— Да, если можно.
— Тогда будь послушной девочкой. Шагом марш в кровать. — Эдди помедлила, взявшись за ручку двери, и добавила: — И запомни, о том, что произошло, никому ни слова. Если кто-нибудь узнает, что я разводила с тобой нежности, по головке меня не погладят, это уж точно.
Ее грубоватая доброта была Кейт более необходима, чем чай. Она забралась под одеяло. Ключ щелкнул в замке.
На следующий день за десять минут до отбоя в дверь камеры постучал Дэвид Джерроу. Проявляя, как всегда, отменную деликатность, он дожидался на противоположной стороне коридора.
Когда Кейт открыла дверь, входить он не стал, а лишь придвинулся вперед, опершись на косяк.
— Пришел попрощаться. С завтрашнего дня я ухожу в отпуск.
Кейт стояла в дверях, до нее долго не доходил смысл его слов. Видя ее недоуменный взгляд, он улыбнулся.
— Когда я вернусь, тебя уже здесь не будет. Прими мои поздравления. Твой испытательный срок — до Нового года. Досрочное освобождение — награда за примерное поведение.
— Спасибо, до сих пор не верится.
— Ничего, привыкнешь. Тебя вызовут в отдел подписать необходимые бумаги. Вот тогда, я думаю, окончательно поверишь. — Он следил за выражением ее лица. — Мне известно, что ты намерена провести первый месяц в семье своего отца. Неплохая мысль, они будут рады видеть тебя.
Его голос изменил тональность, превратив очевидное утверждение в вопрос, на который Кейт не знала ответа. Дэвид Джерроу прочел это в ее взгляде и добавил:
— Тебя давно никто не навещал. Жаль, тебе сейчас было бы проще. Понимаешь, о чем я?
— Не все так просто… Там дети…
— Теперь все в порядке?
— Инспектор по надсмотру за условно-освобожденными в Бристоле беседовала с ним. Они обо всем договорились. Она подыскала для меня комнату на первое время.
Мистер Джерроу достал из внутреннего кармана курительную трубку. Кейт заметила, что в ней не было табака, но тем не менее он сунул ее в рот.
«Ног не чуя под собой, моряк торопится домой — котомка за плечами…»
— Возможно, это не самая блестящая идея, — медленно произнес он. — Не хочу казаться навязчивым, но на твоем месте я бы постарался, как только позволят средства, договориться с кем-нибудь из подруг и вместе подыскать подходящее жилье.
— С кем, например? — спросила Кейт простодушно.
Он потер пальцами чубук своей трубки.
— Ты права, — сказал он наконец. — У тебя было предостаточно времени, чтобы все обдумать. Не мне тебя учить.
— Можно мне позвонить вам? Рассказать, как устроилась.
Он ответил не сразу.
— Я бы этого не делал. Золотое правило начальника тюрьмы гласит: не поощряй отношений, — произнес он шутливым тоном. Потом добавил серьезно: — Я хочу сказать, забудь нас, как страшный сон.
Кейт туго свернула единственный свитер, который решила забрать с собой.
День заседания комиссии по условно-досрочному освобождению ознаменовал для нее начало новой жизни. Однако особой радости не ощущалось, она все глубже уходила в депрессию.
— Не смогу, — сказала она, не глядя в глаза человеку, стоящему за спиной, человеку, который все еще был ее тюремщиком. — Эти воспоминания навсегда останутся со мной. Пока живу. Пока дышу.
— Да, — ответил Джерроу. — Это я знаю.
Глава 20
Из глубины взываю к Тебе, Господи,Приклони ко мне ухо Твое,Услышь молитву мою и внемли гласу моления моего.
Наверху в комнате для больных сестра Гидеон, которой надлежало оставаться в постели, стояла у окна, держась рукой за деревянную раму. Она наблюдала за тем, как монахини совершали привычный путь через монастырский двор, поочередно парами проходя под окном ее палаты. Часы показывали одиннадцать тридцать, время обеда.
Душа моя ожидает ГосподаБолее, нежели страж — утра.
Рядом с матушкой Эммануэль при помощи двух тростей ковыляла сестра Илред. Ее сухонькое тело было сломлено полиартритом, но сильному духу до поры удавалось одолевать болезнь. За ними — сестра Антония, чей великолепный голос придавал хоровому пению возвышенность и величие, ей, вероятно, и в голову не приходило, что она обладает поистине редким сокровищем. Следом шествовали сестра Льюис и сестра Жозе, монахини-француженки. За ними — сестра Винсент, ее резкая отрывистая походка выдавала импульсивность ее натуры, таким людям стоит немалого труда сдерживать в узде бурлящий ураган эмоций и чувств.
Да уповает Израиль на Господа,Ибо у Господа милость и многое у Него избавление.
Сестры вошли в трапезную, голоса смолкли. Монахине, замыкавшей процессию, полагалось бесшумно приподнять металлический крючок и так же бесшумно закрыть за собой дверь; даже такая, казалось бы, мелочь, как закрытие двери, расценивалась как акт проявления любви к Господу. Сегодня эта миссия была возложена на сестру Давину. Несмотря на свой далеко не юный возраст, она была новообращенной. При вступлении в орден жизнь начинает свое исчисление заново, и младшими считаются те, кто в числе последних принял постриг.
