— Я не об этом. Прости меня за мать. За то, что я тебя бросила.
Жорж засмеялся, и я тоже улыбнулась.
— За что извиняться, Жанна? Ты была взрослой женщиной и должна была уехать. Что до матери, то я получил свою долю издевательств, но теперь она совершенно безвредна. — Он отпустил меня и хитро улыбнулся, заставляя вспомнить прошлое. — Она даже просила меня не уезжать в Лондон, можешь в это поверить?
Его спокойствие, простота, знакомые манеры вдруг сняли с меня тяжесть, и я почувствовала себя почти счастливой.
— А как же, верю. Ты всегда был ей предан, чего я о себе сказать не могу. Прости, что не писала. Я пыталась. И хотела.
— Неважно. Это был очень разумный поступок со стороны Эмори, учитывая, что раньше он мне никогда не писал. Он извинился, но объяснил, что сильно растерян и не представляет, к кому обратиться.
— Это он пригласил тебя сюда?
— Да.
— Удивительно! Мой муж редко бывает растерянным, а если это случается… он обращается к матери.
— Он боится за тебя, — тихо сказал Жорж после паузы.
Это не походило на правду. Послать за моим братом… Со стороны Эмори это было возмутительно и совсем на него не похоже. Что бы он ни наговорил Жоржу, я уверена, что ничего лестного для меня там не было.
Если рождение Эффи стало трещиной, ее смерть привела к расколу. От нас ничего не осталось. Я не верила, что он полагал, будто присутствие моего брата способно что-то изменить.
И в это мгновение Эмори вбежал в гостиную и обнял моего брата как лучшего друга.
— Жорж! — Он хлопнул его по спине. — Как ты вырос!
— Надеюсь, — улыбнулся Жорж. — Последний раз мы виделись, когда мне было одиннадцать.
— Ну и хорошо, что вырос. Я думал, ты приедешь утром.
— Ты знал, что он приезжает? — спросила я.
— Я сам заказывал билеты.
— И не сказал мне?
— Ну теперь же он здесь? Бренди, мой мальчик?
Эмори налил два стакана и протянул один Жоржу. Он не только не предложил бренди мне, но даже не посмотрел в мою сторону.
Я неожиданно поняла, зачем муж пригласил Жоржа. Эмори не страдал из-за любви ко мне и не хотел исправить наш брак. Он просто не представлял, что теперь со мной делать, и не хотел с этим возиться. Проще всего было передать заботу обо мне другому мужчине… И единственным претендентом стал мой брат.
Искра радости, которую я почувствовала, узнав о письме Эмори, быстро превратилась в горечь, пока я слушала, как они беседуют о погоде и о штормах, неизбежных в это время года. Жорж сказал, что путешествие заняло девять дней и он только один раз видел солнце. Я вспомнила собственный приезд сюда: мы с Эмори еще не поженились и спали в разных каютах, а перед сном перестукивались через стенку. Два удара — «спокойной ночи», три — «я тебя люблю». Мучительно и прекрасно было находиться так близко и не видеть его, предвкушать все то, что случится после свадьбы.
Я вмешалась в их разговор:
— Прошу меня извинить, но я должна попросить Вельму накрыть стол на троих.
— Спасибо, — сказал Жорж, чуть сжав мое плечо.
Эмори промолчал.
Каковы бы ни были намерения моего мужа, я радовалась присутствию брата в доме. Я снова начинала чувствовать себя человеком. Жорж оказался очень тихим и мягким, и с ним не нужно было притворяться. Даже Эмори отогрелся рядом с моим вежливым и добрым братом. Особенно когда речь зашла о Луэлле.
Эмори отказался встречаться с ней, когда я рассказала, что нашла ее в цыганском таборе. Он не спросил, что я там делала, а я не стала рассказывать. Я не осмелилась пойти туда снова, но каждый день ждала, что Луэлла войдет в дверь. Не знаю, как бы я себя повела в этом случае: разозлилась бы и прогнала ее или расплакалась и стала умолять остаться…
В канун Рождества Жорж нанес визит Луэлле от моего имени. Вернулся он через несколько часов и заявил, что цыгане — очень приятные люди, а Луэлла — добрая и разумная девушка.
— Просто она запуталась в собственных желаниях.
На улице шел легкий снег, и Жорж, стоя в холле, стряхивал его с пальто.
— Разумная? Это последнее слово, которое я бы употребил, говоря о ней. — Эмори взял пальто Жоржа и повесил на вешалку. — Она так переменилась у цыган?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Жорж пожал плечами:
— Не знаю, я ведь не видел ее раньше. Она приготовила мне чай в тесном фургоне с тем же изяществом, с каким это сделала бы хозяйка огромной гостиной. Я рассказал ей о несовершенствах моей собственной матери и о тайнах нашей семьи. Она говорила мало, но слушала с интересом. Юным приятно узнавать, что история их семей — это история ошибок. Тогда они чувствуют себя не такими порочными.
— Мои пороки ее нисколько не успокоили, — заметил Эмори. — Скорее наоборот.
— Однажды это все станет частью ее прошлого, — Жорж положил руку ему на плечо, — и она уже не будет так страдать.
Я была ему благодарна за то сочувствие, которое он оказывал мужу, сочувствие, на которое я сама не была способна.
В какой-то момент, я подумала, что стоит установить елку в честь Эффи, которая так любила ее украшать, но не смогла себя заставить это сделать. Вельма настояла на рождественском ужине, и мы перешли в столовую, где она подала нам жареную свинину с картошкой и морковью и клюквенный соус. Мне не хотелось есть. Я смотрела на свое отражение в оконном стекле, на падающий за ним снег и думала, что должна уйти от мужа.
После появления моего брата Эмори стал особенно утомительным. Не представляю, как все эти годы выносила его бездумный эгоизм. Я потыкала картофелину вилкой. И что хуже всего, после всего случившегося он продолжал встречаться с той женщиной. Я поняла это по запаху, идущему от его пальто: духи с розовой водой, которые он не потрудился стереть.
В течение месяца Жорж навещал Луэллу каждую неделю, докладывая нам с Эмори все подробности. Я радовалась, что она его принимает. Может быть, Луэлла хоть так хотела стать ближе к нам.
— Она очень похудела, — как-то сказал Жорж, стоя между мной и Эмори и заведя руки за спину. — Жить так, как они, непросто. Зима была долгая и холодная, и внешний блеск цыганской жизни немного стерся. Исчезновение сестры тоже дела не улучшает. Я боюсь, все это грызет ее. Она говорит только об Эффи. По-моему, я посвящен уже во все подробности их детства. — Он попытался улыбнуться, но не смог. — Мне страшно за нее. Не хочу для вас лишних тревог, но боюсь, что до весны она не выдержит. Один ребенок уже умер от лихорадки. Я пытался убедить ее вернуться домой, но она отказывается. Надеюсь, вы не осудите меня, но я осмелился предложить ей идею уехать за границу. До приезда сюда я снял дом в Лондоне. Луэлла, пока не придет в себя, может жить там со мной. С вашего разрешения, разумеется. — Жорж посмотрел на Эмори, который стоял у каминной полки. Я тихо сидела на диване, с ужасом думая, что моя дочь предпочитает холод и лихорадку возвращению в родной дом, от которого она находится всего в полумиле.
— Англия может стать неплохим выбором, — добавил Жорж.
Я видела, что Эмори больно от того, что Жорж как будто лучше знает, что нужно нашей дочери. Но мы оба понимали, что Луэлла тянется к дяде именно потому, что он совсем не похож на ее отца: Жорж прямой, честный, скромный и совсем лишен блеска.
— Она согласилась? — неуверенно спросил Эмори.
— Да.
— Что ж, тогда мы перед тобой в долгу. Это очень благородное предложение. Разумеется, мы согласны, если она готова. — Сказав это, Эмори вышел из комнаты, не оглядываясь, как будто все, что требовалось, это его согласие.
Мне казалось глупым делать вид, что мы еще можем что-то решать за Луэллу, но Эмори отказывался признавать, что утратил власть хотя бы над частью нашей жизни. Он все еще настаивал, что Эффи жива, каждую неделю размещал объявления в газетах и звонил в полицию. Новостей не было.
Встревоженный Жорж сел на диван рядом со мной:
— О чем ты думаешь, Жанна?
С тех пор как Жорж начал ходить к Луэлле, я позволила себе думать о прощении и воссоединении, но ее постоянные отказы вернуться смущали меня.
