Его гордость и египетский бриллиант, который он до сих пор носил на цепочке на груди. Даже сейчас он не выпускал его, держа в руке, словно тот был наделен магической способностью перевернуть ситуацию в его пользу.
Я испытывал сострадание к Горацию последние полгода, когда он слонялся по моему маленькому острову, высказывая свое мнение по поводу архитектурного проекта дома или цвета краски, выбранного Джулией для той или иной комнаты.
Но это было раньше.
Я хрустнул шеей, когда новая волна ярости грозила захлестнуть меня.
Джулия вздрогнула в моих объятиях и сделала прерывистый, дрожащий вдох.
— Уильям, — прошептала она, — он слишком много выпил.
— Не оправдывай его, — огрызнулся я.
Гораций продолжал смотреть на меня, его белая хлопчатобумажная рубашка была испачкана и помята, льняные брюки от костюма были в беспорядке. Спутанные волосы были беспорядочно откинуты назад с небритого лица.
Мои ногти впились в ладони.
Даже в отчаянии он поражал своими тонкими, острыми чертами лица, сохранившими благородство. Но льдисто-голубые глаза потеряли свой надменный блеск, вместо него в них появилась грусть и что-то, очень похожее на поражение.
Мне захотелось наброситься на него. Хотелось ударить его в челюсть за то, что он прикоснулся к моей жене, за то, что предал меня. Хотелось взять его за воротник, встряхнуть и напомнить, что у него за спиной не одно поколение успешных людей.
Но больше всего мне хотелось вырвать из его рук этот проклятый бриллиант и заставить его продать его, начать все с чистого листа, спасти его и его сестру от разорения, в котором он так охотно погряз.
— Вон из моего дома.
Соломон поднял Горация на ноги.
Гораций оскалился.
— Ты заменил меня, Уильям. На этот раз навсегда. — Он провел дрожащим большим пальцем по челюсти Соломона. — Вот этим человеком.
Соломон скосил глаза в мою сторону, несомненно, ожидая слова, чтобы вышвырнуть задницу Горация прочь.
— Ты сделал это, Леру, — сказал я. — Как я могу позволить тебе остаться?
Гораций кивнул, его голова покачивалась из стороны в сторону.
— А Лейла?
Джулия сжала мою руку.
Я прикусил внутреннюю сторону щеки, голова все еще шла кругом.
— Твоя сестра может жить в Дарлинг-Хаусе столько, сколько ей понадобится.
Гораций выглядел таким разбитым, каким я его никогда не видел.
— Спасибо тебе за это, — прошептал он.
— Бери свои вещи и возвращайся в город. Оставайся в моей квартире на фабрике, пока не придумаешь другой выход. У тебя есть две недели.
— Мой друг…
— Не смей. — Я зашипел, пальцы сжались в кулаки. — Уходи. Пока я не потерял контроль над собой и не оставил на тебе свой неизгладимый след.
Гораций вздрогнул и прижал свой бриллиант к груди.
Гордый, успешный человек, который вытащил меня из безвыходного положения и подарил мне новую жизнь, исчез. И я понятия не имел, как найти его снова.
Я кивнул Соломону, который рывком поднял Горация на ноги и вывел его из кабинета и из нашей жизни.
Глава 24
Уитни Дарлинг
Я стояла у входа в оранжерею на первом этаже, на пороге дома, так близко от цветника, что можно было повернуться и убежать. В нескольких шагах передо мной, впервые за все время существования дома, была открыта старинная синяя дверь.
Мы с Эфраимом вернулись из больницы не более часа назад, и на этот раз нас встретили мигающие огни полицейских машин. По дороге домой Эфраим позвонил офицеру Эвансу и рассказал, что врач сказал о том, что Адель толкнули. И они отправили еще одну группу на расследование.
И они провели осмотр, каждый из них ходил взад-вперед по комнате с привидениями, ничего не ощущая. Разумеется, они ничего не нашли. Это было не их проклятие.
Но это не помешало им промчаться мимо нас, когда мы вошли в дом, с белыми лицами и в явном шоке. Я слышала, как они шептались о Дарлингах, о наших призраках, о странных вещах, которые происходили в старом особняке у моря.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я не могла их винить.
За пределами таинственно открытой двери не было никаких признаков присутствия постороннего. Ни на одной из камер ничего не было видно. Во всяком случае, на тех камерах, которые работали.
Естественно, те, что находились в зимнем саду, не работали. И мы все знали, что это не изменится.
Пока мы не избавимся от нее.
От безумной, зловещей твари, которая навлекла на нас это проклятие.
Запах затхлости и старости, аромат давно забытых вещей доносился из открытой синей двери, заполнив пространство передо мной и заставив нос дергаться, а горло сжиматься. Все одиннадцать замков свисали с дверной коробки, сломанные и вырванные со своего места. Я изучала их формы, потускневшую латунь, которая держалась десятилетиями.
Я больше не собиралась бежать.
Теперь я разозлилась. И была в ярости на того, кто так поступил с Адель. Что бы это ни было, я собиралась найти и уничтожить. Меня не запугать. Больше нет.
Пульс стучал в кончиках пальцев, когда я сжимала пучок шалфея и кедра, который дал мне Соломон.
Даже здесь, едва войдя в зимний сад, я чувствовала, как она улыбалась мне, невидимая мертвая тварь в углу.
В углу давно закрытой комнаты.
Спрятанные скелеты всегда в конце концов находили.
— Свободен, — прошептало оно.
Свободен.
Что вырвалось на свободу теперь, когда замки были сломаны? И кто их сломал?
Что-то более сильное, чем синяя краска.
Между тем, этому призраку не было дела до синей краски. Он не боялся воды.
Пыталось ли оно убить Адель? Столкнуло ли оно ее с лестницы?
— Почему? — я подошла поближе к затененной комнате. — Что тебе нужно?
Столько лет я проносилась мимо, избегая этого места. Сет дразнил меня за это, но я никогда не видела его близко.
Но я должна была знать. Знать, чтобы исправить то, что натворила все эти месяцы назад. Эта проклятая склянка с могильной грязью нашла путь из-под дома, и я была настолько глупа, что подняла ее с земли.
— Зачем ты это делаешь?
Ответа не последовало.
Но я почувствовала, что оно улыбалось.
Мне было все равно. Я перестала бояться.
Находиться перед зияющей дверью было все равно, что стоять по колено в клокочущем черном океане, под поверхностью которого таились всевозможные тайны. Некоторые из них прекрасны. Некоторые — ужасны, с бездушными глазами и острыми зубами, способными разорвать меня на части.
Я сделала шаг вперед, затаив дыхание и ожидая, что бледные тонкие пальцы обхватят дверную коробку, прежде чем затащить меня внутрь.
Но ничего. Только едкая затхлость и старость. И тишина.
Тусклый свет из окон зимнего сада заливал помещение. Это была простая грязная комната, размером не больше шесть на шесть футов15. Совершенно обычная. То, что можно было ожидать найти у подножия лестницы рядом с дверью в сад.
Но в центре комнаты стояли выцветшее кресло и старинная детская кроватка.
Я достала из заднего кармана мобильный телефон и включила фонарик, а затем шагнула внутрь.
Внутрь к мертвой твари.
В комнате было холодно. Холоднее, чем в гримерке у Бо. Мое дыхание вырывалось яркими белыми струйками, отражаясь в резком свете телефона. Я протянула руку и провела пальцем по краю люльки, доказывая себе, что она действительно там. Паутина покрывала старое полированное дерево, как забытый муслин. У изголовья матраса лежала маленькая, выцветшая подушечка из розового атласа, похожая на кукольную, в центре которой была вышита изящная буква П. Кресло в гостиной было обито такой же розовой тканью. Комплект. Одно для матери. Другое — для ее ребенка.
Я направила дрожащий луч света за детскую кроватку, заглянув в каждый угол. Но там не было ничего, кроме облупившейся краски и старых полов, искореженных и потускневших от старости.
Пальцы потянулись к траурному кулону на шее, большой палец нежно провел по прозрачному стеклу и тщательно сохраняемым под ним золотистым волосам.
