— Охренительные… таблетки, — с трудом выговорил он испачканными алой артериальной кровью губами и отошел.
Его слов никто не слышал, но командир оперативной группы, руководивший задержанием засевшего на крыше снайпера, целиком и полностью разделял мнение покойного майора.
— Земляне не сдаются, — с оттенком изумления повторил он себе под нос боевой клич убитого снайпера. — Это ж надо! А хороши таблеточки, — добавил он, нащупывая в кармане цилиндрический пузырек, и снял трикотажную маску: дело было сделано, прятать лицо стало не от кого, а прижатая тугим трикотажем щетина немилосердно кололась, вызывая неприятный, труднопереносимый зуд в нижней части лица.
Глава 12
Лондонский рейс вылетал в семь двадцать утра. Погода стояла тихая и ясная, так что подниматься в воздух было впору хоть на ископаемом «фармане», хоть на этажерке братьев Райт. К счастью, ничего столь экстремального его превосходительству не предстояло: к его услугам был вместительный, современный и в меру надежный «А-310», совершавший регулярные рейсы между британской и российской столицами.
Когда они прибыли в аэропорт, регистрация уже заканчивалась. Прощаясь, Глеб изобразил, что готов вот-вот пустить скупую мужскую слезу, и даже достал на этот случай носовой платок. Федор Филиппович ворчливо помянул крокодиловы слезы, безнадежно махнул рукой и удалился в сторону стойки регистрации. На ходу он по-стариковски горбился. Его можно было понять: он, боевой генерал, спланировавший и осуществивший десятки, если не сотни сложнейших операций государственной важности, не мог свыкнуться с мыслью, что при определенных обстоятельствах может являться для собственного подчиненного не более чем обузой.
Генерал скрылся за дверью накопителя. У Глеба с плеч упала средних размеров гора — это с одной стороны. С другой, он вдруг почувствовал себя одиноким и потерянным, как отставший в супермаркете от родителей малыш. Избавившись от жены и непосредственного начальника, он был предоставлен самому себе и мог действовать по собственному усмотрению. Ему было не впервой брать на себя решение щекотливых вопросов, но сегодня ему впервые подумалось: а не много ли я на себя беру?
Это, разумеется, была всего лишь минутная слабость. Глеб засек по наручным часам время и, когда минута истекла, сказал слабости: все, гуд бай, до новых встреч. Убедившись, что слабость отправилась на поиски кого-то, не столь буквально воспринимающего расхожие эпитеты, он пересек зал ожидания и заглянул в неприметную дверь, украшенную табличкой с надписью «Посторонним вход воспрещен».
К его немалому облегчению, старый знакомый оказался на месте. Когда-то Глеб, сам того не желая, мимоходом оказал этому человеку услугу, что автоматически перевела его (Глеба, разумеется, а не того, кто сидел за дверью с грозной табличкой) в разряд кредиторов, с которыми невозможно расплатиться до конца своих дней. За очередной выплатой Глеб приходил редко, в случае крайней необходимости: он вовсе не хотел, чтобы должник когда-нибудь пожалел о том, что его жена и дети остались в живых.
Переждав взрыв бурной, явно преувеличенной радости по поводу своего появления, Глеб заговорил о пустяках. В помещении стояло с дюжину мониторов, но его интересовал только один — тот, на котором красовалось множество выстроенных в ровные ряды портретных фотографий каких-то людей. Совершив несколько обманчиво непринужденных, будто бы бесцельных маневров, он стал так, чтобы видеть этот монитор. У него еще немного отлегло от сердца: знакомая физиономия с поредевшей волнистой шевелюрой, венчающей высокий лоб, на мониторе отсутствовала. Напарник должника косился на него, как свинья на ветчину, но Глеб его косые взгляды благополучно игнорировал: когда того требовали обстоятельства, он умел быть толстокожим.
Электрические часы на стене показывали семь двадцать восемь. Сиверов вслух поинтересовался, вылетел ли лондонский рейс. Должник сказал, что сейчас узнает, и, несмотря на неискренние и не особо горячие протесты Глеба, куда-то позвонил. Вылетел по расписанию, сообщил он, положив трубку, и сейчас же испортил хорошее впечатление о себе, зачем-то спросив: а что? Провожал кого-нибудь?
— Нет, — ответил Глеб. — Просто отправил посылку — два кило героина и «узи» с тремя запасными обоймами.
Напарник неопределенно, но без тени веселья хрюкнул, а должник заметно смешался: похоже, оба подозревали, что с Глеба станется. «Делай после этого людям добро», — без особенной горечи подумал Сиверов. Настало самое время уходить, тем более что лондонский борт благополучно оторвался от земли. Спрашивать, все ли зарегистрированные пассажиры заняли места согласно купленным билетам, стоило едва ли: Глеб не хотел привлекать лишнее внимание ни к себе, ни, тем паче, к драгоценной персоне его беглого превосходительства.
Демонстративно посмотрев на часы, он сделал вид, что спохватился, и начал торопливо прощаться.
— А зачем приходил-то? — спросил должник.
Несмотря на затеянную Слепым церемонию прощания, в его тоне все еще звучала плохо скрытая настороженность. Глеба она не задела: он и так знал, что кредиторов никто не любит.
— Да ни зачем, — ответил он. — Просто проходил мимо. Дай, думаю, загляну, повидаюсь с хорошим человеком. Ну, всех благ. Да, — снова спохватившись, повернулся он к напарнику своего знакомого, который как раз опустился в кресло перед интересующим его монитором, — все стесняюсь спросить: а что это у вас за галерея фотопортретов?
— Вообще-то, ты правильно стесняешься, — буркнул напарник. — А если бы постеснялся сюда входить, было бы еще лучше.
— Володя! — умоляюще простонал должник.
Этот стон окончательно убедил Глеба в том, что больше заходить сюда не стоит. Судя по всему, хмурый Володя, а вместе с ним и половина персонала аэропорта, был целиком в курсе когда-то оказанной Глебом его напарнику услуги. Услуга носила весьма деликатный характер, по ходу ее оказания Слепому пришлось пару раз выстрелить — как обычно, метко, — и распространяться о ней, мягко говоря, не стоило. Напарник неприветливого Володи об этом знал; более того, он клятвенно обещал помалкивать, но, очевидно, держать язык на привязи было выше его сил. Строго говоря, его следовало пристрелить — не сейчас, когда он уже выболтал все, что знал, и присочинил еще с три короба, а тогда, четыре года назад. Правда, там была еще женщина и двое детей, которых в таком случае тоже следовало бы хладнокровно прикончить в целях сохранения своего инкогнито. Это уже был бы явный перебор; положение сложилось безвыходное, Глеб поступил так, как поступил, и теперь пожинал в меру горькие плоды своего совершенного мимоходом, в рамках очередной плановой ликвидации, благородного поступка.
— Пардон, — сказал хмурому Володе толстокожий Глеб Сиверов. — Я ж не в курсе, что это военная тайна.
Общение не доставляло ему удовольствия, но что-то подсказывало, что надо еще немного потянуть время.
— Да тайны-то никакой и нет, — нехотя проворчал слегка смягченный красноречивым возгласом своего напарника Володя. — Просто эти типы объявлены в розыск — кто в федеральный, а кто и в международный. Пограничник на паспортном контроле по ходу проверки документов сличает физиономию в окошке с вот этой выставкой и, если совпадения нет, отпускает человека с миром.
— А если есть, — с понимающим видом подхватил Глеб, — вызывает кавалерию. Ишь ты, как хитро придумано! А я-то, грешным делом, все гадал: и что они там высматривают в этих своих компьютерах?
— Угу, — промычал Володя и, демонстрируя полное отсутствие интереса к продолжению разговора, повернулся к собеседнику спиной. — Ну вот, еще один добавился, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — И чего народу спокойно не живется?
— Действительно, — поддакнул Глеб. — Ну, пока, славяне, я побежал.
Закрыв за собой дверь, он озабоченно закусил губу. Время, которое он так старательно тянул, было потрачено не даром. На фотографии, что возникла на мониторе перед самым его уходом, красовалось знакомое лицо. С одной стороны, было весьма утешительно сознавать, что воздушные, а заодно и все прочие, ворота страны захлопнулись уже после того, как птичка упорхнула. А с другой, объявление Федора Филипповича в розыск могло означать только одно: их усилия были напрасными. Противника удалось только притормозить на время, но не остановить. Возведенная Глебом плотина рухнула, увещевания Федора Филипповича пропали втуне, и противник, шутя преодолев препятствие, продолжил спокойно и уверенно работать по плану.
«Земля тебе пухом», — мысленно напутствовал Глеб генерал-полковника Лагутина, усаживаясь за руль своего «БМВ».
От всего этого ему было немного грустно и чуточку не по себе. При жизни генерал Лагутин представлял собой без преувеличения крупную, могущественную фигуру, а умер фактически ни за что. Его использовали в качестве второстепенного подспорья, как сложенную в несколько раз бросовую бумажку, которую подкладывают под ножку стола, чтобы не качался. Это было печально, а от мысли, что остался один на один с противником, способным играючи проделывать подобные вещи, Глеб испытывал чувство, подозрительно похожее на обыкновенный испуг. «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…» Да, это сказано о нем — о нем и его теперешнем положении, и с этим, увы, ничего не поделаешь: все уже состоялось, обратной дороги нет, и надо либо как-то выгребать из ситуации, либо смириться с поражением и покорно дать себя пришить.
