— Так а зачем вообще умирать, если мы и тогда будем молодыми и здоровыми?
— Ну, я имела в виду, что когда перестанем ими быть.
— Давай лучше отложим эту тему на загаданную сотню лет, а уж тогда…
И после этих слов я с удивлением понял, что говорить нам больше вроде бы и не о чем. Относящееся к предыдущей жизни давно переговорено, будущее пока скрыто «неизвестным мраком», как мы любили выражаться в студенчестве, а настоящее…
Его еще нужно обрести. Или — создать для себя.
Поэтому после третьей рюмки коньяка и совершенно необязательного, более того — почти бессвязного разговора, поскольку мы оба готовились к одному и тому же, я встал, обошел стол, обнял Ирину и начал целовать высокую, пахнущую горькими духами шею.
Насколько я помню, океан в том месте, где мы оказались, был совершенно штилевой, но все равно его мерные колебания, отражение глубинных течений и бушующих где-то за сотни миль штормов приподнимали и опускали яхту настолько ощутимо, что моментами с непривычки зависало сердце. А может быть, не только от этого…
Страстные объятия, прерывистое дыхание в паузах, вздрагивающие тонкие пальцы у меня на затылке. Не нужно было ничего говорить, я даже не помню, кто из нас кого вел за собой в ее спальню, на мерцающий красный глазок магнитофона рядом с кроватью.
Ирина отлично знала мои склонности и пристрастия, поэтому в отличие от любой другой женщины в данной ситуации не сняла с себя все лишнее, а, наоборот, максимально оделась.
Наверное, в каком-нибудь каталоге Квелле или Неккермана она нашла этот комплект белья для новобрачной. Предназначенный не для использования в реальной жизни, а исключительно для демонстрации на подиумах.
Ирина изображала испуганную расслабленность девушки, с которой сейчас произойдет то самое, непонятное и волнующее, пресловутый диалектический переход из девушки в женщину.
А мне приходилось разбираться сначала в «молниях» и застежках ее платья, потом искать, где спрятан замок тугого и твердого, как бронежилет, бюстгальтера (оказалось, спереди, между чашечками), да и пояс был непривычного образца.
Но все же в конце концов мы упали на просторную, два на три метра, постель, и она то громко, прерывисто дышала со всхлипами, то будто непроизвольно сжимала бедра, стараясь защитить свою невинность, то незаметно мне помогала, приподнявшись на локтях и лопатках, стянуть с крутых бедер облегающие, упругие, словно эластичный бинт, трусики.
Мы словно разыгрывали ремейк давней любовной сцены, даже двух — когда я впервые решился посягнуть на ее девственность и когда она вынудила меня заставить ее впервые изменить мужу.
Оба раза так и было — торопливо, страстно, без предварительной подготовки, и, может быть, именно поэтому запомнилось на всю жизнь.
Все остальное хоть и вполне нас устраивало, но казалась все же пресноватым. Поэтому время от времени мы и придумывали себе этакие «праздники любви», в которых каждому позволялось реализовывать самые смелые фантазии.
По очереди.
Если мне нравилось брать Ирину как можно более одетой, то ей, наоборот, чтобы получить свою долю радости, требовалось раздеться, помыться и надушиться изысканнейшими французскими духами, после чего превратиться в яростную наездницу-амазонку.
И, судя по всему, хотя сам я этого никогда не видел, иногда перед тем, как предаться страсти, она принимала нечто возбуждающее, типа препаратов Сашкиного производства. Например — производные эфедрона или его аггрианских аналогов.
Помню, еще в ее студенческие времена, когда мне впервые пришло в голову это подозрение, я взял у Шульгина порошок противоположного действия. Замедляющий естественные реакции.
Просто хотелось посмотреть, как оно получится.
Это было нечто невероятное. Она уже охрипла от криков, испытала подряд пять или шесть оргазмов, а я был свеж, бодр и готов, как пионер.
Мне наконец стало ее просто жалко, и я прекратил это издевательство. Дернувшись последний раз, она лежала, уронив голову мне на грудь, не в силах даже самостоятельно подняться.
Я приподнял ее потное тело и положил рядом.
Только минут через пять она отдышалась и на подгибающихся ногах побрела в ванную. Вернулась, кутаясь в махровое полотенце, села в кресло, жадно выпила стакан сухого вина, закурила, едва попав сигаретой в огонек зажигалки.
— Нет, это невозможно… Не делай этого больше… — она, похоже, догадалась, в чем дело.
— Чего? Вот этого? А как же тогда? — прикинулся я дураком. — Я думал, ты как раз этого и хотела.
Глава 9
Шульгин осмотрелся.
Великолепная декорация для очередного эпизода криминальной драмы. Тесная, как канатный ящик, каютка, иллюминатор над головой крошечный — не выскочишь.
Вламываются вдруг крепкие ребята, наставляют «наганы», а то и обрезы, я в безвыходном положении, поскольку от двери меня отделяет стол.
Все довольны, все смеются, враг обезврежен и готов к употреблению. И тут я начинаю махать руками и ногами, мочить, крушить и так далее.
Лихо, эффектно, мы победили, и враг бежит… А поскольку бежать ему некуда, то теперь разборку начинаю я…
Только ничего этого не будет. Не такие они дураки. Два раза меня в деле понаблюдали, на сегодня им хватит. И поединок предстоит чисто интеллектуальный.
Вот сейчас этот господин Славский любезно улыбнется и спросит:
— Ну-с, на кого же вы работаете, милейший?
Господин Славский без всякой улыбки посмотрел на Шульгина и спросил по-русски:
— На каком языке предпочитаете беседовать, господин Мэллони?
— Да я как-то… Английского вы скорее всего не знаете?
— Верно. Английскому нас не учили. Классическое образование, знаете ли. Латынь, греческий, немецкий, французский.
Шульгин проявил заинтересованность.
— Вы заканчивали университет? — По тем временам человек с университетским образованием был явлением куда более редким и вызывал большее уважение, чем полвека спустя доктор каких угодно наук.
— Классическую гимназию. Это нечто вроде ваших колледжей. Только с более серьезным уровнем подготовки. Потом — Николаевское кавалерийское училище.
— О, так вы кавалерист! Героический род войск. Мой дед тоже был кавалерист, воевал под Севастополем в знаменитой бригаде…
— Да. Ротмистр. Выше подняться революция помешала. Александрийский гусарский полк, — на мгновение лицо его приобрело мечтательное выражение, которое он тут же прогнал.
— В таком случае давайте говорить по-немецки. Он нам обоим неродной, игра будет на равных. А если недоразумения возникнут, господин фон Мюкке поправит и поможет. Что вас интересует?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
