На джунгли падали косые лучи солнца, звонкоголосо пели птицы, однако все это не трогало Нэт. Она размышляла над словами доктора Лана: «Тут уж вас никто не заменит… Ну-ну, я пошутил! А если б и всерьез сказал, что тут такого?…» - и вдруг испугалась, что кто-то может прочитать ее мысли. Солнечные зайчики, слепя глаза, прыгали по листьям. Вот и то причудливое темно-корое дерево - «голое», как сказала Зы. Оно действительно было странным: весна уже подходила к концу, а оно только начинало покрываться листвой. Нэт непроизвольно, будто защищаясь от яркого света, поднесла ладонь к глазам и посмотрела вверх: на одной высокой ветке появились круглые зеленые листочки.
Острые, как иглы, стебли травы долголетия царапали ноги. Нэт сорвала желтоватый цветок этой травы и тут же смяла его, точно стараясь дать выход неожиданно охватившей ее трепетной радости. Растерзанный цветок, осыпав на тонкие загорелые пальцы золотистую пыльцу, распространял благоухание.
11
В конце марта 5-й полк провел ряд наступательных боев против вражеских сил под Таконом. Плотное кольцо окружения, постоянные атаки, непрекращающийся артобстрел не давали неприятелю спокойно отсиживаться за оборонительными укреплениями. Несколько месяцев назад американцы собирались любой ценой удержать Кхесань, но в начале апреля они уже заговорили о том, чтобы вывести оттуда свои войска.
Туманы, долгое время окутывавшие Кхесанскую долину, кончились. Теперь каждое утро над обуглившимися скелетами лесов поднималось жаркое солнце, и до самого вечера лучи его нещадно палили землю. Солнечный диск, проделав дневной путь, вечером багровым шаром опускался за горами на западе.
В эти напряженные и трудные дни, когда солдаты готовились к новым суровым боям, в землянке радистов запела птица бонг-лау. Обычно она сидела на куске брезента, которым были покрыты ящики с аккумуляторами и запчастями, и, распушив светло-пепельные перышки на шее, смотрела на людей круглыми глазенками. И вдруг она запела. Лы, прислушиваясь, подумал: почему звонкое пение птицы кажется ему таким строгим? Может, потому, что она поет над голой, выжженной землей?…
Последнее время Лы часто приставал к Кану с одним и тем же вопросом: «Скажи, я, по-твоему, хоть немного изменился?» Кан в ответ лишь улыбался. Приходя к радистам, Кан обычно устраивался в уголке и, прищурившись, с улыбкой слушал птицу бонг-лау. «Неужели одного этого уже достаточно, чтобы у него поднялось настроение? - думал Лы, пристально разглядывая неподвижно сидевшего, чтобы не спугнуть птицу, Кана. - Этот человек, смело вступивший в бой с целой ротой американцев, умеет так заслушаться пением птицы. А я вот ни за что не смог бы среди всего этого с таким удовольствием ее слушать. Да я вообще никогда по-настоящему не слушал птиц, и это, наверное, потому, что мне в жизни не довелось испытать того, что пережил он…»
Встретившись с первыми же испытаниями, Лы начал относиться к себе куда более критически, чем раньше. После всего пережитого во время весенних боев он стал суровее и строже подходить ко всему, с чем сталкивался в жизни, пытался по-новому оценить себя и свои поступки, старался более бережно и внимательно относиться к тем, кто сейчас окружал его. Благодаря этим простым солдатам, с которыми он теперь каждый день делил опасность, Лы обрел веру в высокое предназначение человека. И никогда еще жизнь не казалась ему такой прекрасной, как сейчас, хотя именно теперь большие испытания выпали им на этом огненном пятачке, изрытом бомбами и снарядами. И все же именно здесь Лы осознал смысл человеческого бытия.
Раньше он не зачитывался Островским в школе, как это делали многие его сверстники, но теперь ему очень хотелось быть похожим на Павку Корчагина, познать все трудности, пройти через все испытания, чтобы полностью раскрыть свои возможности…
Регулярно, раз в две недели, артисты фронтового ансамбля, все еще остававшиеся в артполку, передавали концерт для разведчиков. Больше всего бойцы любили слушать Хиен, а она каждый раз перед выступлением робко спрашивала по радио: «Скажите, товарищ Моан сегодня слушает меня?» «Вы с ним знакомы?» - с ревнивой ноткой в голосе спросил ее однажды Лы, и она ответила, как ему показалось, очень просто и непосредственно: «Да, я с ним знакома».
Здесь, на НП, Моан как-то сразу стал для Лы ближе всех. Совсем недавно Лы рекомендовал его в комсомол. «У него не осталось никого из родных, поэтому родные ему теперь все те, кто находится рядом с ним», - думал Лы о Моане. Правда, нет-нет да и мелькала горькая мысль: «Зачем ему моя дружба? Ведь у него есть человек, который любит его…» А когда Хиен прислала Моану письмо и гостипец - кулечек яичного порошка и сахар - Лы еще больше огорчился. И действительно, кто из солдат не обратил бы внимания на этот факт?
На следующий день в землянку заглянул Хоат и сел рядом с разведчиками, которые в этот момент разбалтывали в кружках яичный порошок.
– Моан, какая она? Красивая? - спросил кто-то из бойцов.
– Конечно, - вмешался Хоат. - А ты слышал ее? Раз так поет, значит, обязательно красивая! - И, добавив в эмалированную кружку еще щепотку порошка, в свою очередь спросил: - И как ты ухитрился с ней познакомиться? Ведь ты всего каких-нибудь пару раз спускался туда за продуктами.
– Мы познакомились раньше, когда с Лы сопровождали ансамбль в полк, - покраснев, сказал Моан. - И вообще, она, если хотите, относится ко мне как к младшему брату.
– А о чем она с тобой говорила?
– Про родных расспрашивала. Еще про то, как я на Севере жил и как с Хо Ши Мином встречался… Она обещала, когда кончатся бои, побывать в моем селе и спеть там…
Лы, отпив глоток подслащенного яичного порошка, глянул на Моана и подумал: «Конечно, он красавец. Что тут говорить?» Юный Моан отличался атлетическим сложением, а широкий разлет бровей и упрямо сжатый рот придавали ему решительный, волевой вид. Лы вспомнил, как по дороге в полк Моан одним выстрелом уложил в джунглях косулю. Какими восхищенными глазами тогда смотрели на Моана и Хиен, и остальные девушки из ансамбля, а он с косулей на плечах, не обращая внимания на их взгляды, продолжал шагать вперед!… «Может, Хиен, как и я, просто жалеет Моана? Может, ей, как и мне, хочется позаботиться об этом одиноком человеке? А может, он нравится ей? Хорош же я! Ревную к другу! А почему Хиен не может относиться к Моану чисто по-дружески? Разве могла она остаться равнодушной, узнав о том, что сделали с его семьей? Ведь не остался же равнодушным я! Почему я ко всему подхожу с такой старой, косной меркой, будто моралист феодальных времен?» - спрашивал себя Лы. Он вспомнил, как еще в молодежной бригаде многие спорили: почему, стоит только юноше и девушке подружиться, как все вокруг уже считают, что это любовь? Разве только любовь дает право на общение?
Разбираясь в незнакомых ему раньше душевных переживаниях, Лы понял, что в нем вновь заговорила любовь к Хиен, и любовь эта родилась не тогда, когда он слушал ее пение среди притихшего перед бурей леса, она родилась давно, несколько лет назад, и сейчас это чувство, глубокое и новое, стало неотделимым от воспоминаний о прошлом. Он уже потерял счет тому, сколько раз брался за письмо к Хиен, но всякий раз оно оставалось неотправленным. Откровения, мечты, размышления о любви, о жизни и будущем, - одним словом, все то, чем хотелось ему поделиться с ней, своей любимой, вдруг показалось ему в тот момент бесполезным. К чему все это, если они на самом деле чужие люди, если все, о чем он думал и на что надеялся, - всего лишь плод его фантазии? В конце концов он решил, что после окончания войны непременно разыщет Хиен, как разыскал ее когда-то в школьном лагере, и напомнит, как однажды он уже стоял перед ней, растерянный и ошеломленный охватившим его неведомым чувством, как робко смотрел на нее, не решаясь поздороваться и сказать, что они знакомы. Они будут стоять рядом на освобожденной земле, счастливые оттого, что познали радость победы, гордые тем, что не только из книг узнали о настоящем мужестве и самопожертвовании. Хиен глянет на него и тихо спросит: «За что ты полюбил меня?» А он возьмет ее за руку и станет вспоминать об изрытой окопами и вздыбленной бомбами и снарядами высоте 475, где его товарищи пролили столько крови. Затем он приведет Хиен к своему отцу и скажет, что она - его лучший друг, а отец, ласково, с лукавинкой глядя на них, расспросит (так, чтобы Хиен не очень смущалась, он это умеет) об ее родных, похвалит ее пение и поблагодарит за ту радость, какую она доставляла бойцам своим искусством…
В конце марта противник участил ожесточенные бомбардировки высот по обе стороны от дороги № 9. В один из этих дней Лы, сидя у передатчика, вновь услышал далекий знакомый голос: «Разрешите мне поговорить с бойцами НП-1». Лы, тщательно настроившись на волну, передал наушники Моану. Там, за передовыми позициями, пела Хиен, однако слышно было все равно очень плохо, поскольку высота 475 сотрясалась от взрывов бомб самолетов Б-52.
