Нет, совсем не стыдно, что у партизана есть мать, что она прислала ему пальто и шапку. Толе, во всяком случае, не стыдно. Ему радостно. И даже жалко тех, у которых матерей поблизости нет. И хлопцы вроде рады за Толю. И словно загрустили чуть-чуть…
– Ну-ка надень, – говорит Пилатов.
На посту этим заниматься?
– Ничего, надень, – требует Головченя и помогает Толе снять плащ. Толя надевает пальто, и все смотрят, словно пальто какое-то особенное. Просто неловко, что тебе одному так хорошо. Натянул ушанку с красной, пришитой матерью лентой и виновато поглядел на партизан.
– Порядок, – удовлетворенно отметил Пилатов и тронул коня.
А вот ведь как получается с человеком. Раньше, когда его держали в «маменькиных», когда сидел без винтовки в лагере, хотелось одного: быть как все и быть подальше от матери. Добился своего, все почти забыли, что ему – шестнадцать (все, кроме матери), но теперь, пожалуйста: снова чьей-то ласки, заботы захотелось. Вроде назад растет человек.
Час спустя на улице Толю остановил брат. Сказал вполголоса:
– Маму хотели за фронт отправить. При раненых, самолетом. Опять отказалась. Ты же знаешь ее!
Толя кивнул: знает. Уже был точно такой же случай. Мать виновато оправдывалась:
– Что мне, детки, без вас там делать?
А когда Толя очень загорячился, засмеялась:
– Что ты на меня кричишь? Да вы тут совсем завшивеете без меня.
И еще Толя узнал, что контрразведчик Кучугура в деревне, что он снова забирает Алексея. И «гусара» Половца берет в свою группу.
Возле колхозного гумна, где партизаны по обыкновению собираются днем, Толя увидел двух незнакомцев. Определенно кавказцы, и не такие, как Царский, – настоящие, по разговору заметно. У одного, который покрупнее и с немецкой винтовкой, глаза чуть застенчивые и удивительно какие горящие. Этот сразу понравился Толе. Зато не понравился низенький. Не замечая или не желая замечать, что никому пока нет до него особенного дела и что хорошая белая шуба и лоснящаяся физиономия не подтверждают его жалоб, он все пытается рассказывать, как ему плохо было в городе. Рядом стоит некрасиво толстая, напудренная женщина.
Подошел Кучугура. С ним Половец. (Дово-ольный, что идет на поселки!) Блеснув исподлобья белками глаз, скупо улыбнувшись, Кучугура сказал:
– Вместо Корзуна и Половца оставляю вам двоих. Жена твоя, – Кучугура посмотрел на новичка в шубе, – пойдет в лагерь. Оружия пока и у тебя нет.
IX
И надо же: снова забрали танкетку. А к ней уже привыкли, спокойнее, когда знаешь, что за широкими воротами гумна прячется техника. Отряд Ильюшенки попросил на один бой.
– Что мы им – МТС? – недовольно сказал Ленька-танкист.
На прощанье посоветовал:
– Без нас тут не шумите. Вернемся скоро.
Но «зашумело» назавтра же. Взвод, спустившись в Низок, расположился по хатам, и вдруг за речкой – пя-ах! пя-ах! Машины гудят или броневики.
Взвод снова в канаве, в которой убили «моряка». Вот на том месте он был, где сейчас Головченя с пулеметом. Обыкновенная канава, но обыкновенной она бывает до первого выстрела. Таким внезапно другим делается, наверное, мирный луг, когда вода прорывает дамбу и образуется клокочущая глубина там, где вчера ты лежал и загорал на солнышке.
В лагере скоро узнают, что в Низке начался, идет бой. А мама будет думать, что и Алексей здесь.
Вдруг занервничали соседи, оглядываются. Повернув голову, Толя увидел отползающую к огородам белую шубу. А из шубы мелькают – быстро и жалко, как у ежа, – ноги.
Волжак, точно его выдернули из канавы, вскочил, догнал. С пистолетиком в руке, злой, маленький, лежит на боку рядом с новичком.
– Жить хочешь? А я не хочу? На-азад!
В глазах новичка Меловани испуганный вопрос: «Почему вам надо, чтобы меня убили? Я же мог и не прийти к вам…»
– Назад! – повторяет Волжак. – Ведь застрелю. Немца, тебя, мне все равно!
Оказавшись снова в канаве, Волжак приказал Застенчикову, который попался ему на глаза:
– Бегом на ту сторону деревни! К речке, и наблюдай, чтобы там не переправлялись. Дайте короткие очереди, прикройте.
И вот уже грязно-серый плащ уползает туда, куда убегала шуба. Тоже испуганно и так же беспомощно. Нашел кого послать! Застенчиков тебе насмотрит.
Немцы за бугром затихли. Но тут же снова застрочили из автоматов. Горит уже что-то в деревне. Ох, как неладно на душе, когда за спиной у тебя пожар! Даже Волжак нет-нет да и посмотрит на тянущийся к лесу полог дыма.
Опять стала спадать слепая трескотня автоматов. Чудно как-то ведут себя немцы. Чаще всего так и бывает: начинается, кажется, – ого! А кончается ничем. Страшное обрушивается не так, а когда не ждешь, внезапно. Это Толя уже знает, почти убежден в этом.
Канава, когда не стреляют, вроде и глубже, и просторнее, и удобнее. Хлопцы уже шуточки отпускают.
– Попортили бы нашему Меловани шубу, а шуба хоро-ошая, – говорит Шаповалов.
– Нет, добре, что не увидели немецких штанов моего Липеня, – давится смешком Головченя, – а то не ушли бы, пока не отобрали.
– Эй, гляди! – крикнул вдруг Молокович.
Что-то непонятное, ужасное случилось: поле усыпано людьми, а стрельба уже за деревней. Дым, ползущий к лесу, словно сопровождает бегущих. Гудит что-то за деревней. Машины, танки? Не успели партизаны до конца понять, что произошло, почему бегут жители, как уже сами бежали. Бежишь и даже не помнишь, когда тебя подняли ноги. Волжак машет пистолетом, кричит что-то. Толя попридержал собственные ноги, как это ни трудно было, подождал командира.
– Бегут! – осуждающе крикнул он, глянув сбоку на Волжака, бледного от злости.
– А мне что? – слышит он Волжака. – Не хотите держать, будете назад брать! Мне что!
А пули – «фьють», «вжи»! Но дым закрывает бегущих от прицельного огня.
Передние домчались до кустов, приостанавливаются. Толя увидел белую шубу Меловани, догнал ее. Догнал и Светозарова. У всех лица одинаково смущенные и вопросительные: «Не то что-то… А что все-таки?»
И тут, будто приподнятый кем-то полог, дым пошел вверх, и сразу секанули пули по веткам. Этому как-то даже обрадовались. Метнулись в глубь леса.
– «Бежали робкие грузины!» – процитировал Толя как можно веселее, легко поспевая за Светозаровым.
Если по тебе стреляют, если ты убегаешь, то почему у тебя обязательно должно быть лицо утопленника? Как у Меловани сейчас. Или у Светозарова. Ничего тебе не стоит, убегая, улыбаться или говорить что попало, но как можно беззаботнее.
Толя приостановился, снова подождал Волжака, но тот никого не замечает от ярости.
– А мне что! Пойдете назад, – с холодной беспощадностью говорит Волжак, подходя к своему взводу. – Танки? Пулеметы? А вас только блины устраивают? В цепь, в цепь!.. Я сзади пойду. А мне что!..
Молча, не глядя в глаза друг другу, берут наизготовку оружие, идут по кустам навстречу стрельбе.
Откуда-то появился Авдеенко – адъютант комиссара. Волжак совсем не обрадовался известию, что прибыл весь штаб.
– Командир отряда требует тебя, – говорит Авдеенко. – А вашего одного расстреляли. Ушел с поста.
Кажется, только теперь вспомнили про Застенчикова.
Волжак ушел. Взвод залег на опушке. Все смотрят на деревню, которая сразу сделалась далекой, чужой. Никого не видно на улице. Среди поля – черный остов догорающего сарая с исчезающей, ползающей краснотой. Время от времени стучит пулемет то в одном, то в другом конце деревни.
– У нас в поселке был старый Невух, – говорит Толя, довольный тем, что вел себя как надо, готовый продолжать игру в мальчишескую беспечность, – сторожил магазин. Спит, а потом проснется, застучит палкой: «Слышу, слышу!» Прокричит и опять спит.
Внезапное татаканье пулемета – разве не похоже: «Слышу, слышу!» Но никто не улавливает, что хочет сказать Толя, смотрят с удивлением на него.
– Сядь! Мальчишка! – рассердился Светозаров. Он лежит на земле, и его раздражает, что Толя стоит над ним. И помнит, конечно, с каким лицом бежал. Теперь, когда заметили, что Толя стоит, можно и сесть: не очень это приятно – высматривать себе шальную нулю.
Вернулся командир взвода. С ним – Пилатов. Пилатов очень озабочен и огорчен тем, что случилось с Застенчиковым – бывшим бойцом его бывшего взвода. От Пилатова и узнали, как там было.
Даже не верится, что человек мог так одуреть, до того растравить в себе труса, что ему наплевать уже было не только на других, но и на возможную расплату. Не пошел Застенчиков к речке. Скорее всего, не дошел. Прибежал в Костричник. А там его увидел Петровский.
– Почему здесь? Убежал?
Застенчиков стал объяснять. Нет, он не убежал, его послали. Куда послали? К речке, смотреть, чтобы немцы не обошли. А почему здесь, если тебя послали? А он, оказывается, только на минутку прибежал в деревню – попить, поесть… Попить? Сейчас я тебя расстреляю!.. Нет, нет, он идет, он сейчас же…
Петровский и разведчики на конях направились к Низку, Застенчиков через поле побежал к лесу, к речке. Но чем больше удалялся он от своих и чем ближе к нему были немцы (возможно, они уже переправились, уже идут навстречу!), тем тяжелее делались ноги. А везде стреляют, и так сильно! Может быть, все убежали из Низка, только он, Застенчиков, остался в этом лесу. Хорошо им!.. Так и не увидел он, наверное, речки. Снова оказался недалеко от Костричника. Шел через поле, когда в Костричник возвращался Петровский с адъютантом. Это уже было, когда по вине Застенчикова немцы обошли взвод с тыла. Увидев Петровского, Застенчиков повернулся и снова потрусил к лесу. Он спешил туда, куда его посылали, к речке. Автоматной очереди, которая бросила его на землю, Застенчиков, наверное, не услышал.
