VII
Вот так вот! Оказывается, родитель помкомзвода Круглика – полицай. Знали об этом не все. А сегодня и Толя узнал. Он вместе с Кругликом (с ними еще Коренной и Молокович) идут в деревню, где живет мать помкомвзвода. Круглик сам предложил: «Разузнаем все про Броды».
Часа три брели кустарничком, лесом, потом через просвистанное мокрым ветром поле. Круглик все впереди шагает, Молокович все позади. Рядом им не хочется.
Потом стояли под стеной, слушали лай потревоженных собак.
– Я, я это, мама! – незнакомым голосом говорит Круглик.
Дверь наконец приоткрылась.
– Ой, сынок! – женский плач, испуганный, горький. Слышно было, как шептались, потом ушли в хату, мать все о чем-то просит сына. Снова голос Круглика во дворе – зовет. Подал Толе какую-то винтовку и ремень с тяжелыми подсумками.
– Ой, хлопчики… – о чем-то умоляет женщина.
– Он дома, – сказал Круглик и попросил: – Останьтесь кто-нибудь на улице.
Остался Молокович. Остальные вошли в пропахшую кислым тестом, темную кухню. Женщина, тихо плача, даже скуля как-то, ругая кого-то, моля, раздувает огонь на загнетке.
– Давно он здесь? – спрашивает сын.
– Со вчерашней ночи. Пришел готовый. И тут еще добрал. Такого только и вижу. Вы, хлопчики, хоть не трогайте дурня.
– Посмотрим, – сухо сказал сын.
Густо похрапывает в темноте человек. От вспыхнувшей лучины посветлело, стены раздвинулись.
– Ладно, дай нам поесть.
Мать захлопотала у шкафчика, побежала в сени. Она очень маленькая, высохшая вся, просто не верится, что этот сильный, большой партизан – ее сын. А на кровати в полицейском мундире – отец Круглика. Даже представить невозможно, что такое могло быть и в твоем доме. А вот у Круглика так получилось, и он должен что-то решать.
– Ходите, детки, голодные, – стонет женщина, – как услышу – убили партизана, так сердце и зайдется. А тут еще этот… Что теперь с ним?
Человек на кровати зашевелился. Вдруг черная тень метнулась на стену, изломалась на потолке.
– Во, на стену уже лезет! – запричитала женщина. – Батька, сын – до такого мне дожить.
– Не скачи, – сухо-насмешливо сказал сын, – винтовка у нас.
– А, это ты-ы…
Человек грузно сел. Щеки, обросшие щетиной, на лбу залысины. Странно и неприятно видеть, что Круглик похож именно на батьку.
– Булка скажет – пропил винтовку, бандитам передал.
– Не бедуй, больше не встретитесь. Разве на том свете.
– Ой, сынок!.. – испугалась мать.
– Большего дурня в батьки не могла мне подыскать?
– Ну, и ты тоже! – вмешался Коренной. – Мать-то при чем?
– Ничего, отблагодарят и вас, – просипел темный человек, – и я такой был. И под обрезом ночью ездил, и на сходах кричал. А перед войной самого, дурня, – туда же, где Макар с телятами. За что боролись, на то и напоролись.
– Пьяница ты был и есть, – застонала женщина.
– Тогда зря тебя. Зато теперь по заслугам получишь, – говорит Круглик-сын.
– Зря!.. Да что, у человека пять жизней, чтоб ее, как кому вздумается?.. Э, да все равно. Один конец.
Помкомвзвода вдруг попросил Толю:
– Позови… нет, лучше ты, мама, покличь того, что на улице.
Молокович вошел и молча сел на лавку у стены.
– Мама, выпить у тебя есть? – спросил Круглик.
– Все этот высосал.
– Схожу к Демьяну, – поднялся батька, но тут же сел, невесело усмехнувшись.
– Сиди, отходил свое.
– Батьку убьешь? Да-авай! Отблагодарят!
– Ты, борода, за прошлое не прячься, в этом люди без предателей разберутся, – вспыхнул Коренной.
– Ну-ну, разберитесь, – криво усмехнулся полицай. – А мне что, мне все одно. За что боролись, на то…
– Замолчи уж! – крикнул сын. – На детишках бродских выместить злость решил?
– Не, сын, не…
– Какой ты мне батька!
– Не, хлопчики, – человек испуганно поднялся, – в Бродах не был. Вот крест – не был! Старуха не даст соврать.
– Не бы-ыл… – недоверчиво, но и с надеждой протянул Круглик.
– Правда, Степа, не был он. Пьяный лежал тут, когда горело. Хоть раз эта водка на добро ему пошла.
– Все равно, это мы проверим, – сказал Круглик и посмотрел на Молоковича, на Коренного, будто передавая им право решать.
Ужинали, а хозяин дома сидел на кровати, сопел, вздыхал, тихо матерился. Стукнет кулаком по колену и:
– Один конец.
Снова стукнет:
– Все одно.
Коренной отозвался:
– Нет, не все равно. Хоть умереть-то человеком можно.
– Никакой во мне злости нету, ты это, сын, зря. Вернулся я, как война началась, прямо скажу – сбежал из заключения. Но не думал ни про какую полицию. А тут стали вязаться: активист, колхозы делал… Вижу – кончат. Хоть бы знал, за что помру. А то уже и не знал. Ну и стал этим, как вы называете…
– Бобиком, – безжалостно сказал сын. – Кто жег Броды?
– Немецкая команда наехала. Ну, и наш Булка. А я не был, хотите – верьте, хотите – нет.
– Так вот, для начала убьешь Булку своего. Дадим тебе возможность кончить по-людски. – Круглик вопросительно обвел всех глазами и тут же, будто желая угадать мнение товарищей, сказал: – Верь этим бобикам! Ему лишь бы шкуру унести. Наобещает, что угодно.
– Дадим ему мину, правда, Молокович? – решил вдруг Коренной. – Подложит, потом возьмем в отряд.
Молокович, который так и не прикоснулся к еде, кивнул головой. Круглик достал из сумки черную, похожую на небольшую черепаху мину.
– Давайте, все равно, – не сразу и по-прежнему угрюмо отозвался полицай.
– Сейчас двенадцать, – сказал сын. – Ставлю на полсуток – взорвется завтра днем, тоже в двенадцать.
– Винтовку верните, – попросил полицай, – а то подозрение будет.
– Выкрутишься. – Сын неумолим.
– Отдай ему, – вмешался Молокович, – делать так делать.
– Ну, хорошо. А патроны из подсумков выгребите.
– Что, не подвозят вам?
– Хватит на бобиков. Ну, гляди, батя, обманешь – ходить буду по следу твоему… Ты это знай!
Глаза Круглика вдруг заблестели злой слезой.
– Пусть только попробует не сделать! – закричала, заплакала женщина. – Боже милый, что мне надо видеть-слышать!
– Не бойся, сын. А ты, я смотрю, и начальник у них. – В голосе человека удивление и что-то вроде удовольствия. – Не знали, кто батька?
– Знали, не беспокойся.
– Гляди ты! – еще раз удивился человек. – Может, и правда.
Осмотрел мину и положил ее, как портсигар, в нагрудный карман кителя, застегнул карман на пуговицу.
– А тяжелая, – передернул плечами.
– Ждать тебя буду вот с ней, с маткой, – сказал Круглик, когда полицай направился к порогу.
Утром ушли в лес. Круглик настоял, чтобы ждали его там.
Пришел он лишь к вечеру. Один.
– Матке можно дома остаться. Не вернулся. За столом у начальника полиции взорвалась. Тетка моя прибежала, никто ни о чем не догадывается.
– Ты правильно поставил? – спросил Сергей.
– Вроде – да. Только, говорят, утром это случилось. Не знаю. Булке голову снесло. А его – совсем. Наверное, в кармане взорвалась.
– Не смог уйти? – чего-то добивается Сергей. – Может, побоялся к нам.
– Откуда я знаю! – сорвался на крик Круглик. И тут же тихо сказал: – Вы же видели, какой он.
Потом всю дорогу Круглик молчал и, кажется, мало слушал, о чем говорили другие.
– Нет, ты мне скажи, – требует Молокович у Сергея, – те полицаи, что жгли вместе с эсэсовцами Броды, они что – не фашисты? Или, помнишь, рассказывали, как женщину, в доме которой застрелили немца, власовец заставлял есть ее собственный кал. Он – кто?
– Ну, фашисты.
– Но они же не немцы. Откуда они?
– Нет, видишь ли, фашизм – это когда нации привили корыстную цель господства над другими народами, и средства для достижения этой цели – тоже низменные, бесчеловечные. Нет наций худших или лучших, но подменить и цель и средства, ослепить людей, оказывается, можно. Вот так с немцами вышло. Ну а уроды везде могут сложиться. Можно и разложить человека, если он жидко замешан. Сделать это легче всего властью над другими людьми. Ведь у них как: полное бесправие перед тем, кто выше, и полная власть над тем, кто внизу. Ну и выросла порода дисциплинированных зверей, садистов. На своих овчарок похожих. Они и полицаям, предателям дали такую же власть над жизнью и смертью людей наших, конечно, потому, что перед любым немцем каждый полицай тоже бесправен. Делают из предателей свою, может быть, еще более вонючую копию. Теперь война, мы – вплотную ко всему. Но нам-то надо помнить: когда-нибудь людей больше всего будет удивлять, что один человек вот так мог распоряжаться жизнью и смертью другого и даже многих. Да, да, Ваня, ради этого времени воюем.
VIII
– Расскажи лучше, как организовал хор старушек, – хихикнул Волжак, когда Половец стал хвастать, каким «классным» шофером он когда-то был.
Взвод снова в Костричнике. Из немецкой зоны пришлось срочно выбираться, даже велосипеды покрошили – не до них стало, когда, всполошенные, зашевелились гарнизоны. Но здесь – свое село, радует возможность расслабленно поваляться на соломе в длинном колхозном гумне, потрепаться о чем попало.
