Но ради сохранения душевного спокойствия давно уже отказался от всяких попыток построить геометрию на новых началах.
- В молодости я сам имел надежду раскрыть перед человечеством сокровенные тайны геометрии, - медленно заговорил он после минутной паузы. - Но сейчас безвозвратно потерял надежду. Такая участь постигла не только меня одного, но и многих других математиков. Теперь у нас, в Германии, некоторые неудачники стараются успокоить себя той мыслью, что потребность в строгом доказательстве или обосновании чего-либо свойственна только людям низшего умственного склада.
"Вот еще не хватало", - подумал Николай, но сказал совсем другое:
- Я прошу, герр профессор, у вас разрешения посещать ваши лекции.
- Это само собой разумеется, - ответил Бартельс. - Господин Корташевский не ошибся: вы достойный ученик.
Я надеюсь, что мы еще продолжим наш сегодняшний разговор. - И, взяв со стола книгу, он протянул ее Лобачевскому. - Вам нужно прочитать "Историю математики"
Монтюкла. Должно быть, вы еще с ней не знакомы.
Поблагодарив, Лобачевский попрощался и вышел на улицу. К университету шел он медленно. Ему надо было разобраться в целом ворохе мыслей, рожденных беседой.
Голова горела. Да, никогда не следует спешить с выводами, какими бы они достоверными ни казались. Ведь Бартельс, пожалуй, прав: не только прикосновение тел, но и троякое протяжение, а также и движение могут быть приняты за первооснову. Тогда не исключено, что имеется еще немало других, подобных основ. А если так, то не может быть единого подхода к построению геометрии. Значит, вообще невозможно избежать произвола и темноты в самих началах...
Он шел, не замечая ни улиц, ни домов, ни сильного, пронизывающего ветра. Мороз обжигал щеки. Николай миновал университет, прошел мимо бывшего гимназического манежа и начал спускаться к Рыбнорядской улице.
Вечерело. С базара торопливо уходили озябшие лотошники. Покрикивая на лошадей, спешили засветло вернуться домой водовозы-татары.
Лобачевский не заметил и сам, как очутился на Рыбном базаре. Несколько раз он прошел мимо дощатых лавок и поредевших обозов с мерзлой рыбой. Приказчики астраханских, байкальских и пермских рыбопромышленников предлагали покупателям за полцены остатки своих товаров.
Тут же, чтобы согреться, боролись и тузили друг друга наемные возчики, одетые в нагольные тулупы. Не чувствуя ни холода, ни усталости, Николай долго бродил по базару.
Вдруг кто-то тронул его за плечо:
- Лобачевский, что с вами? Уж не заболели вы средь бела дня лунатизмом? Битый час наблюдаю, как вы бродите, аж сам промерз до костей.
Николай вздрогнул и остановился. Перед ним стоял незнакомый студент в совсем еще новенькой шидели.
- Тут, за углом, чайная. Идем погреться! - весело, мягким окающим говорком предложил юноша и решительно потянул Николая за рукав.
Дверь чайной простуженно скрипнула, и теплый воздух клубами пара выкатился наружу. Холод промерзшей на ветру шинели, казалось, только теперь, в помещении, понастоящему охватил застывшее тело: Николай приметно поежился.
- Пару чая! - попросил еще с порога незнакомец. - Вот сюда, здесь тепло, - сказал он, увлекая Николая в глубину комнаты.
Проворный половой в белой косоворотке поставил им на стол два чайника: маленький с заваренным чаем и большой - с кипятком.
Наливая чай и размешивая сахар, незнакомец двигался почти так же быстро, как говорил. Это был юноша лет шестнадцати, выше среднего роста, широкоплечий и довольно полный. Круглая, гладко стриженная голова держалась гордо и прямо. На широком, со следами оспин очень смуглом лице блестели узкие глаза: они словно прятались под густыми бровями. На тонких губах играло то строгое, то по-детски забавное выражение, как-то не вязавшееся с крутым энергичным подбородком. Лобачевскому юноша понравился.
- Да вы и вправду вовремя догадались меня отогреть, - заговорил он, приходя в себя, и вдруг спохватился. - Постойте, а вообще-то кто вы сами да и откуда меня знаете?
В ответ юноша добродушно улыбнулся, протянул руку.
- Ну, что ж, давайте знакомиться по всем правилам.
Симонов, Иван. Из Астрахани. Три месяца готовился в здешней гимназии к слушанию университетских лекций.
Во время торжественного акта был провозглашен студентом. Вот шинель, видите? Еще на плечах не обмялась. Вы почему-то в самом начале торжества куда-то исчезли. Ну и меня, понятно, там не заметили.
- Откуда же вы меня знаете? - продолжал Николай, все больше удивляясь.
- Тайна эта не слишком глубокая, - усмехнулся Иван Симонов. - Сказали знакомые студенты. А заинтересовался я вами по разговорам. Вы, говорят, и математик и химик. И за последнюю специальность три дня в карцере отсидели. Правильно?
Лобачевский помолчал.
- Желание, - ответил он медленно, - еще не достижение. Ведь не всякий, кто интересуется математикой, может почитать себя геометром... И не каждый пиротехник становится настоящим химиком. А за ракету я действительно три дня отсидел. Было такое!
Оба рассмеялись.
Николай почувствовал себя свободно в обществе нового знакомого.
- Спасибо вам, - сказал он. - Я только сейчас ощутил по-настоящему, как это приятно согреться.
- Вот то-то, - кивнул Симонов. - Химия химией, - добавил он, добродушно улыбаясь, - но и от геометрии не отмахивайтесь. Только мне вот не очень близки эти слишком уж отвлеченные понятия, по сердцу больше настоящая действительность.
Он отодвинул в сторону стакан и, достав платок, вытер вспотевший лоб.
- Я люблю природу, - продолжал Симонов, - и поначалу в гимназии увлекся физикой. Потом все больше и больше стали волновать вопросы о строении Вселенной, о природе ее частей. На эти вопросы отвечает, главным образом, астрономия. Желая глубоко изучить эту науку, я и приехал сюда, в Казань...
Дверь с улицы распахнулась. В чайную с мороза вваливались один за другим озябшие извозчики. Стало тесно.
Лобачевский поднялся и протянул Симонову руку.
- Видно, с вами у нас будет разговор... Давайте дружить [Впоследствии Симонов станет знаменитым ученым, первооткрывателем Антарктиды и основателем Казанской астрономической школы, почетным членом ученых обществ и учреждений многих стран]. А сейчас идемте, здесь не до разговоров.
По дороге в университет они уже не только перешли на "ты", но и рассказали о своих стремлениях и неудачах, во всем обещали помогать друг другу.
Прощаясь, Николай пригласил его:
- Приходи ко мне завтра в четыре пополудни, - Спасибо. Не опоздаю, пообещал Симонов.
Однако наутро, чуть свет, Николай проснулся не совсем здоровым. Долго не мог найти себе места в жаркой и неудобной постели. Все тело его ломило, во рту было сухо.
- Пить, - попросил он брата.
- Наконец-то! - воскликнул Алексей. - Ты уже давно стонешь, а глаза у тебя закрыты... Сейчас принесу...
В комнату вошел надзиратель. Потрогав больного, велел он вызвать врача немедленно, Алеша растерялся: - Какого? Фукса? - Да, Карла Федоровича.
- Спасибо, - сказал Николай.
С конца 1806 года врачом университетской больницы был назначен доктор медицины Карл Федорович Фукс, известный далеко за пределами Казани. Обруселый немец, веселый, общительный, страстно увлекающийся наукой, он покорил студентов.
Одно время под его влиянием и Лобачевский был сильно увлечен естествознанием, целые вечера проводил за микроскопом...
Фукс явился тут же. Добродушно улыбаясь, подошел к постели больного и, потрепав его по голове, сказал что-то веселое, ободряющее. Затем проверил пульс.
- Обыкновенная простуда, мой друг, - объявил он. - Придется полежать. И принимать лекарство. Иначе можно дождаться худшего...
Прошли четыре горьких, как прописанное лекарство, дня, показавшиеся Николаю целой вечностью. Но больше, чем сама болезнь, угнетало вынужденное безделье. Стоило утром почувствовать себя хоть немного легче, он тут же старался найти себе занятие.
В этот яркий весенний день, лежа в постели, Николай уже несколько часов подряд наблюдал, как в золотистом пучке солнечных лучей носились тысячи мельчайших пылинок. Что за беспорядочное движение! Пылинки метались и кружились в луче, словно рой мошек теплым летним вечером. Лобачевскому вспомнилось: такие же запутанные, сложные узоры выписывает цветочная пыльца в капле воды под микроскопом. Пылинки были неутомимы. Они постоянно, с одинаковым усердием, продолжали свою бесконечную пляску. В чем причина этого движения? Что заставляет частицы изменять свой путь и, как бы наскочив на невидимое препятствие, неожиданно бросаться в сторону? Лобачевский все больше убеждался, что объяснить это вовсе не просто и нелегко. "Что же такое пыль? - рассуждал он. - Это мелкие частицы песка, угля и других веществ. Но и песок и уголь тяжелее воздуха и должны бы тонуть в нем, как тонет в воде камень. А почему пылинки этих же веществ не только не падают, наоборот, они мчатся вверх, в стороны, книзу, чтобы в следующее мгновение опять подняться? Может, потому, что они так малы?.. Нет!
