Пианист, мальчишка, в котором она разочаруется в первую же ночь. Как ей втолковать это?
И все же дело было не в пианисте, а в ней самой. Ведь это не Герман хотел ее, а она – Германа. И отдалась она Крымову в подсобке ресторана, куда они пришли, не помня себя от желания, лишь потому, что от Крымова, как она позже призналась, пахло точно такими же духами, как от этого тапера.
– Тебе нравится? Это же восторг!
Он повернул голову и увидел перед собой влажные завитки волос Нины, покрасневший кончик ее носа, сочные губы, и все это было так близко, что хотелось… нет, даже не поцеловать, а покусать до крови, осквернить… Это настроение родилось, наверное, от пряного запаха крови, которой был уже залит песок вольера, где в центре снова схватились собаки, только на этот раз это были два бультерьера, похожие на взбесившихся клыкастых свиней с отвратительными жирными и лоснящимися, в липкой крови, округлыми телами и маленькими, налитыми кровью, полуприкрытыми от усталости и злости глазками… Они издавали булькающее рычание, и движения их становились уже судорожными, конвульсивными…
– Главное, детка, чтобы нравилось тебе…
– Крымов, – рука Нины легла ему на бедро и заскользила, заерзала в поисках острых ощущений, – Крымов, скажи, а ты видел, кто ехал за нами следом?..
Да, он видел белый «Форд», и он знал, что в нем едет ее знакомый, с которым она рассталась еще зимой, – руководитель крупного российско-французского торгового предприятия, и этот белый «Форд» напомнил ему Земцову… Знала о существовании Юли Земцовой и Нина, которая жутко ревновала, устраивала Крымову сцены, но в душе – он прекрасно знал – она была уверена, что вечно занятая, да еще и с дурным характером «сыщица» отдаст рано или поздно ей своего бывшего любовника без боя…
– Да, видел, ну и что?
– А то, что он почему-то не доехал и повернул обратно… Как ты думаешь, он не поехал сюда из-за меня?
– Я не знаю… Ты очень громко разговариваешь…
Между тем на арене все было уже кончено: труп одного из бультерьеров, схватив за ноги, уволокли за барьер и кинули в большой картонный ящик. Другого же, едва живого, с кровоточащим перегрызенным горлом, человек во всем черном унес на руках, прижимая к груди.
– Это кто, хозяин? – спросил Крымов всезнающую Нину.
– Да ты что… Кто же это отдаст свою собачку на растерзание? Это все собаки либо ворованные, либо брошенные, либо те, кого хозяева отдают для усыпления в ветеринарные лечебницы…
– И кто же ворует этих собак?
– О, это отлично налаженный бизнес… Как ты думаешь, сколько стоит входной билет, который тебе, между прочим, не пришлось покупать? Ведь ты попал сюда бесплатно.
– Не знаю… рублей сто, наверно…
– Тысячу долларов.
Крымов медленно повернул голову:
– Ты хочешь сказать, что заплатила две тысячи баксов?
– Нет, успокойся… – она нежно поцеловала его в ухо, – мне это ничего не стоило, ведь я лично знакома с Боксером…
– С кем, с кем?
– Ни с кем, с одним парнем, который все это организовывает…
– Его кличка Боксер?
– Да, потому что у него перебит нос… Да вон он, видишь? Стоит у вольера и разговаривает с человеком, рядом с которым ротвейлер… Во всем черном, такой высокий, теперь видишь?
И он увидел высокого худого парня в черной рубашке и черных джинсах, с соломенного цвета волосами, спадавшими до плеч, и очень бледным лицом…
– Послушай, а он, случаем, никогда не работал в цветочно-декоративном хозяйстве электриком, что-то мне его внешность кажется знакомой?
– Да он везде подрабатывает понемногу, умный, талантливый парень, умеет делать деньги из воздуха… Кроме того, он ужасный бабник и спит с замужними толстыми тетками за деньги… Он не гнушается никакой работой в отличие от Зорьки…
– А кто у нас Зорька?
– Захар Оленин, которого убили недавно, да ты, наверно, слышал… Его зарубили топором в собственной квартире, говорят, это дело рук Ланцевой Лены, его любовницы… Вот они на пару с Боксером и куролесили, обобрали одну директрису, которая влюбилась в Зорьку, как кошка…
– Откуда ты все знаешь?
– Да мы вместе отдыхали сколько раз втроем! Это ты такой зажатый и закомплексованный, а другие-то не чета тебе…
– Нина, а ты ничего не боишься? – вдруг спросил Крымов совершенно искренне, представив себе на минуту жизнь Нины, состоящую из сплошного секса, выпивки, поисков острых ощущений, физического утомления и спазмов тошноты, которые она так умело скрывала, чтобы не выдавать своего отвращения к очередному клиенту, или, как она их называла, «приятелю»…
– Нет, – ответила она, не поворачивая головы, – я уже столько насмотрелась и пережила в своей жизни, что мне и умирать-то не страшно… Больше всего я боюсь оставаться одна… Вот где ужас…
И она замолчала, почувствовав, наверно, что сказала лишнее.
Двух мощных черно-коричневых, блестящих ротвейлеров держали на натянутых поводках до сигнала, означавшего начало боя… И снова раздались хрипы, урчание, взвизгивания смертельно раненных животных, и снова песок окрасился красным…
Публика неистовствовала, на скамьях, где сидели раскрасневшиеся, мокрые от пота и волнения мужчины в легких летних одеждах и женщины преимущественно в шортах или коротких платьях, творилось что-то невообразимое. Публика превратилась из зрителей в азартных болельщиков, которые топали ногами, что-то выкрикивали, а некоторые – Крымов видел это собственными глазами – возбудились настолько, что начали срывать со своих спутниц одежду… Одна девушка, закатив глаза, сидела на коленях полного раскрасневшегося мужчины и стонала…
– Нина, что с ними происходит?
– Все нормально, Крымов… – Нина повернулась к нему и обняла его, тяжело дыша. – Скажи, Женечка, неужели на тебя это не действует? Ведь все мы в какой-то степени звери… Ты посмотри только, как это красиво, как это страшно… Театр – ничто по сравнению с подлинными чувствами… Человек никогда не сможет играть вот так, захватывающе и натурально, чтобы передать страх… А ведь всеми нами движет только страх…
Она вдруг очнулась, глубоко вздохнула и замотала головой, словно прогоняя наваждение.
– Послушай, по-моему, здесь очень душно… Может, выйдем на свежий воздух? Там, под навесом, продают холодное пиво и закуску… Меня уже начинает мутить от запаха крови… К тому же на тебя это все равно не действует… Вот через неделю обещали борьбу мужчин с собаками… Ты когда-нибудь видел, как собаки разрывают в клочья человека?..
– Нина, ты что, садистка?
Он задал этот вопрос, когда они уже вышли на улицу. Следом за ними вынесли на руках потерявшую сознание ту самую девушку, которая стонала на коленях краснолицего полного мужчины…
– Я ее знаю, она ни в чем не знает меры, сначала нанюхается кокаина, а потом творит черт знает что… Видишь, у нее совсем нет здоровья…
– Ты мне не ответила на вопрос…
Они подошли к навесу, где за прилавком, напоминающим стойку бара, девушка протирала стаканы. Кроме пива, водки, коньяка и прохладительных напитков, здесь можно было купить бутерброды, холодный шашлык, вареных раков, жареную речную рыбу и пирожные.
– Возьми мне пива и бутерброд с икрой, только с красной…
Нина, по всей видимости, оправилась и чувствовала себя прекрасно. Вдыхая всей грудью свежий хвойный воздух, она пила большими, жадными глотками ледяное пиво, заедая тающими во рту бутербродами, и с усмешкой смотрела на потерянного Крымова.
Он и сам себя не узнавал. Стоило ему закрыть глаза, как перед ним возникала растерзанная, утопающая в собственной крови борзая…
– Ты часто ходишь на подобные зрелища?
– Нет, иногда меня не берут… Те мужчины, которым нравится вот так проводить время, считают, что подобные зрелища плохо сказываются на женских нервах… Особенно, как я тебе уже говорила, когда в этих боях принимают участие люди…
Крымов смотрел, как Нина поедает очередной бутерброд, и чувство, прежде им неизведанное, заслонило рассудок… Сердце его бешено заколотилось, когда он, схватив ее за руку, потащил куда-то в лес… Животные инстинкты, копившиеся в нем все то время, что он наблюдал собачьи бои, прорвались наружу, и он повалил хохочущую и распаляющую его всем своим похотливым видом женщину прямо на землю, на рыжие, словно полированные хвойные иголки, сверкающие на полуденном желто-оранжевом жарком июльском солнце…
* * *
– Скотина, – Нина изо всех сил ударила его наотмашь по лицу, поднялась с земли и, пошатываясь и отряхивая с себя хвою, одернула юбку и откинула со лба растрепанные, в хвое и пыли, длинные волосы… – Я не знала, что и ты такой же, как они…
Крымов, дрожащими руками застегнув брюки, обхватил ладонями похолодевшее лицо. Он не знал, что с ним произошло.
– Извини, – он догнал ее, взял за плечо и развернул к себе, – слышишь, извини…
Он тяжело дышал, и внутри его что-то мелко и неприятно подрагивало, вызывая прилив тошноты.
