Эйлин решительно вошла в дом. Эд сидел, склонившись над студенческими работами, которые они вчера проверяли. Как в кино, когда один и тот же день повторяется без конца.
— Я выбросила твои деревяшки, — сообщила Эйлин. — Будь добр, не устраивай во дворе свалку.
— Хорошо, — ответил он, не поднимая головы.
— Хорошо? И все? Ты не будешь гневаться? Не будешь орать, чтобы я не трогала твои вещи?
Эд будто не слышал. От него исходил чуть заметный несвежий запах. Он не принимал душа. Слава богу, хоть переоделся перед тем, как идти на работу. Эд был страшным чистюлей. Если с утра не искупается, потом ему весь день мерещится, будто он грязный.
— Что ты вообще собирался там делать?
— Не знаю, о чем ты.
Эд наконец обернулся — с видом человека, которого отрывают от важного дела ради пустой болтовни. Жена, конечно, хочет как лучше, но как же иногда с ней трудно.
— О той куче во дворе, — раздельно проговорила Эйлин. — Твой домашний Стонхендж.
— Мне надо сосредоточиться, — сказал Эд. — Не знаю, что я сделал не так. Прости.
— Ты хоть помнишь, как накрыл кучу досок простыней?
— Да, конечно.
Эйлин видела, что он и не вспоминал об этом. Настолько был сосредоточен на работе.
— Ладно, не важно! Скажи мне только одно, и я тебя больше не буду дергать. Что ты собирался делать?
— Что?
Эйлин уже знала этот приемчик: притворяется, будто не расслышал, тянет время.
— Что ты собирался делать с этими досками?
— Ну, ты знаешь...
— Не знаю, поэтому и спрашиваю.
— Да знаешь ты! Я тебе говорил.
— В субботу ты сказал, что задумал какие-то переделки для дома.
— Да! Вот-вот. Я хотел заняться переделками для дома.
Так отвечают по телефону заложники, за которыми следят террористы — не подадут ли условный знак.
— А какими именно?
— Хотел сделать сюрприз.
— Хватит с меня сюрпризов. — Эйлин помолчала, наблюдая за мужем. — Как сегодня на работе?
— Нормально.
— Никаких проблем?
— Никаких.
— Студенты ни на что не жаловались?
— Нет.
Эйлин, поколебавшись, все-таки спросила:
— Помочь тебе сегодня со второй пачкой?
— Да, — ответил он не задумываясь.
Готовить не было сил, так что они заказали по телефону пиццу. После еды Эйлин долго, не торопясь, принимала горячий душ, намереваясь часик полежать, а затем помочь Эду с лабораторными работами. В несвежем воздухе спальни отдыхать не хотелось, поэтому Эйлин устроилась на диване. Сегодня был тот редкий случай, когда она жалела, что в гостиной нет телевизора. Это была их принципиальная позиция; точнее, за принципы ратовал Эд, а Эйлин не спорила. В начале их совместной жизни Эд не испытывал ненависти к телевизору — просто ему не нравилась роль телевидения в жизни американцев. Без телевизора в гостиной не всегда удобно, однако есть и свои преимущества. Когда приходят гости, можно по-настоящему разговаривать, а не так, как у сестры Эда, Фионы, где под всевидящим оком телеэкрана любая беседа рассыпается на обрывки бессвязных монологов. А по воскресеньям они все втроем забираются на широкую кровать и смотрят комедийный сериал «Фолти-Тауэрс»[20] — это целое событие. Однако в последнее время Эд стал особенно строг — даже не позволял Эйлин посмотреть вечером передачу Джонни Карсона. Он вообще стал более придирчив в интеллектуальном плане, а Эйлин — наоборот. В новом доме она обязательно поставит большой телевизор в общей комнате.
Она прикатила к дивану столик с телевизором из спальни. Хотелось отключить мозги. Если Эду мешает шум, его дело. Он ничем серьезным не занят, все равно они скоро сядут вместе на кухне сверять оценки.
Эйлин проснулась оттого, что Эд стучал по телевизору кулаком:
— Выключи! Я работаю!
Эйлин была слишком сонная, чтобы злиться. Она молча ждала, что еще Эд скажет.
— Убери его! Убери!
— Я, между прочим, тоже здесь живу, — сказала Эйлин, закипая.
— Убери эту хрень! Я не могу сосредоточиться!
Эйлин встала. Поправила диванные подушки.
— В нашем доме так не разговаривают. Я отцу не позволяла на меня орать и тебе не позволю. Хватит с меня твоих выкрутасов! Не могу больше! Если ты не прекратишь немедленно — честное слово, Эд, я от тебя уйду. Тихо, без скандалов. И сына с собой заберу. Знаешь, как я на работе устала? А перед этим ночь не спала, тебе помогала. Хочешь сам все делать — пожалуйста. Мне же легче.
Эд рухнул в кресло. Эйлин почти испугалась его горящего взгляда. Сердце невольно защемило. Этот взгляд будил в ней огонь, даже под слоем холодного пепла.
— Прости, — сказал Эд.
— Ты и вчера то же самое говорил.
— Очень тяжело на работе.
— Мне тоже.
— Знаю.
— И почему тебе вдруг тяжело? Ты вроде специально выбрал спокойную работу, без стрессов.
— Сейчас все не так.
— По-моему, у тебя что-то с головой. Но ты же мне ничего не рассказываешь!
— Сложно работать с новым поколением. Все должно быть безупречно.
— У тебя просто кризис среднего возраста. Я не говорю, что это легко, но это естественная вещь.
— Две недели еще продержаться бы. Дальше будет легче. Мне необходимо отдохнуть летом. Я немного запустил работу, вот и приходится разгребать. Я тебе не говорил, чтобы не расстраивать. Устал, из-за того и ошибки. Я плохо сплю. Просто нужно подзарядить батарейки.
Эд снял очки и потер глаза.
— Как это знакомо, — зевнула Эйлин. — Когда тебе нужно раздать лабораторные?
— Завтра — последнее занятие.
— Давай сюда листочки, сверим их вместе и поспим наконец.
Эйлин поставила чайник, двигаясь как сквозь густой суп. Не отходя от плиты, дождалась, когда закипит, заварила чай и села за стол рядом с Эдом. Ей был необходим своего рода ритуал. Она не станет спешить и давиться, будет пить чай маленькими глотками. Но сперва надо успокоить Эда. Он не мог сидеть нормально, колени ходили ходуном — такое с ним бывало иногда.
— Я допью сначала, хорошо?
— Ладно, ладно.
Эйлин надеялась, что чай ее взбодрит, но в нем оказалось слишком много молока. И вообще, из-за давней привычки пить чай на ночь он уже стал чем-то вроде снотворного.
— Начнем? — сказала Эйлин.
Эд вперил взгляд в раскрытый журнал, сосредоточенно, словно бегун перед стартом. Эйлин вдруг вспомнила, как вчерашняя совместная работа закончилась безобразными криками. Неужели никак нельзя избежать свары, если... когда Эд сделает ошибку? Почему-то Эйлин не сомневалась, что ошибка будет. А у него нынче любая описка превращается в трагедию. Еще упрекают женщин, якобы у них беспричинные перепады настроения. После рождения Коннелла у Эйлин случались гормональные скачки, но до настоящего психоза все-таки не доходило.
Вдруг ее осенило. Точно, так и надо сделать! Еще вчера можно было сообразить, но тогда работа шла на условиях Эда — а сейчас на ее условиях. И все-таки Эйлин колебалась. Любое отклонение от привычного порядка — пусть даже совсем недавнего — приводило Эда в ярость. Чего доброго, еще стол опрокинет, как герой вестерна, разоблачающий шулера.
— Я тут подумала... — начала Эйлин, кашлянув.
Эд не ответил. Он мало-помалу отказался от ничего не значащих реплик — а ведь они, как ни крути, составляют чуть ли не главную прелесть разговора.
— Мы бы сэкономили время... Хотя, конечно, если ты хочешь по-другому, делай, как тебе удобнее.
Эд кивнул, показывая, что слушает. Уже лучше. Эйлин отпила глоток чаю.
— Я могу сразу вносить оценки в журнал, а ты потом проверишь.
— Да, — мгновенно ответил Эд.
Сперва Эйлин решила, что он ее не услышал. Эд повторил, глядя ей в лицо. Эйлин выдохнула — и только сейчас поняла, что была напряжена в ожидании крика... может быть, даже удара.
— Хорошо, — сказала она, берясь за журнал.
На самом деле ничего хорошего. Слишком быстро Эд согласился — неужели с самого начала ждал, что Эйлин все сделает за него?
Записывать оценки в журнал оказалось неожиданно легко. Эйлин чуть не расхохоталась — она-то поверила, что это сложное дело, требующее предельной сосредоточенности. Да здесь нарочно не ошибешься! Лабораторные работы уже рассортированы по алфавиту. Эйлин с содроганием подумала: сколько же времени Эд проверял, в правильном ли порядке они лежат?
— Готово! — объявила она, закрывая журнал.
Хоть бы не стал перепроверять...
К ее удивлению, Эд просто сказал:
— Спасибо.
— Давай ложиться.
Они любили друг друга как в лихорадке. Ей показалось, что Эд таким образом сбрасывает напряжение, но все равно было приятно. Давно уже они не занимались любовью с таким пылом. Ярость Эда был какой-то не очень грозной — словно гнев человека, закованного в цепи. Он кончил с хриплым стоном; Эйлин достигла разрядки одновременно с ним. Потом они лежали рядом, оба в поту. Эд пристально смотрел на нее, и будто какой-то невидимый барьер между ними рушился. Теперь все станет проще, думала Эйлин. И она сможет рассказать ему про дом.
