Теперь мы опять увидели их.
Они возникали словно бы из ничего. Вот один… второй… третий… «Цветы», казалось, смотрят на нас — молчаливо, жадно, с ожиданием. Они были такие же черные, с изумрудной сердцевиной, от которой шли радиальные агатовые лепестки — крылья чудовищной стрекозы или распластанные щупальца невиданной морской звезды.
Я недосчитался двух.
Мы спустились к воде, и вдруг я оказался далеко-далеко среди пустыни рядом с Мтварисой.
И вновь я не мог коснуться ее руки, и мы шли вместе, но в этот раз песок не скрипел под ногами — я хочу сказать, что песок не скрипел под моими ботинками, ведь она, как всегда, как прежде, полулетела, и на ней было то же белое, на мой взгляд, никчемное, глупое такое среди этой поганой ржавчины, легкое платье. Я спросил:
— Что, Мтвариса, так и должно быть?
— Наверное… А может, иначе я не умею. Тогда я еще спросил:
— Ты его любишь?
— Нет, — сказала она, — наверное, иначе я не могу. Это назойливое повторение одних и тех же слов было невыносимее заключенного в них смысла.
— Но почему? — почти злобно спросил я, — Если не любишь, то — зачем?! Он что — больше меня?
Мтвариса улыбнулась. В этой улыбке была жалкость. Я не оговорился жалкость, а не жалость. Ее глаза сделались такими… ну, такими, как бывали раньше, и она сказала (я знаю, она честно сказала):
— Я не знаю, что больше, что меньше… Понимаешь, я его просто люблю, да, конечно, я неправду только что сказала, а на самом деле — люблю. Честное слово, я в этом не виновата! Ну что мне делать? Он сложен, с ним трудно, порой плохо, я, конечно, никогда его не пойму — а женщина так не может, — и все-таки мне некуда деться… Прости, Бег. Я почему-то уверена: ты справишься с этим, и все будет хорошо. Ты — Бег Третий, а «три» счастливое число… Вам будет трудно здесь, но вы справитесь. Прощай, Бег!
Виктор Горт тронул меня за плечо, сочувственно тихо спросил:
— У вас… то же было?
Я оттолкнул его руку.
Потом началась буря, и «космический мусорщик» прокричал сквозь обрушившиеся на нас вой, визг, рев:
— Я же… говорил, что… это тихая, смирная, покладистая… планета!..
За трое суток мы не менее десятка раз предпринимали попытки отправиться в обратный путь, однако бешеный ветер, взявший в сообщники этот проклятый песок, загонял нас назад, в колодец, на дне которого лежал жалкий слой воды. Ураган оборвался внезапно — будто захлопнулась наконец гигантская дверь. Впервые за все время хлынул дождь, настоящий тропический ливень. С полным баком мы пошли к ракете, увязая в ненавистной дряни, которая была совершенно сухой: пустыня выпила дождь до капли.
Мы были готовы к самому худшему, но то, что нашли в лагере, оказалось еще хуже.
Запрокинув голову, бессильно лежала в кресле Кора Ирви: бесконечная усталость в прекрасном лице, серебряная прядь волос, отсутствующий взгляд и — самое страшное! — тихая, прощающая, мудрая улыбка. Рядом на полу сидел ощетинившийся и одновременно раздавленный Сол Рустинг; его лицо было разбито. А в дальнем углу — Тингли Челл, уставившийся, когда мы вошли, безумными глазами, вскочивший было навстречу и молча вновь опустившийся на свое место.
Я бил его не так, чтобы убить, однако было мгновение, когда руки сами схватили его за ноги, чтобы тело Практиканта описало дугу, чтобы эта многодумная голова ударилась о переборку — и хрустнул, лопаясь, череп, и брызнул мозг, который способен был смириться со случившимся… Думаю, Петр Вельд не сумел бы остановить меня. Но Ирви удалось чуть-чуть приподнять руку — и я замер, разжал пальцы, и Тингли мешком свалился, а затем выпрыгнул из кораблика, как тогда, отважно бросаясь наружу, торопясь совершить свой никчемный подвиг.
«Космический мусорщик» склонился над Корой, почтительно взял ее покорную руку, но коснулся губами седой пряди волос.
— Вам не следовало этого делать, Кора Ирви. Она прошептала с той же тихой улыбкой — словно прощения просила:
— Он так был похож…
Никому из нас, ходивших в этот последний поход за водой, не понадобилось объяснений, когда мы вернулись, — уходя, знали, что оставляем друзей в критическом положении, а вернуться смогли только на четвертые сутки… И Кора была без сил, Тингли Челл — бодр и свеж, Рустинг избит.
Она отдавала воду этому мерзавцу, и он ее пил, а когда Рустинг хотел помешать, разбил ему лицо.
Кора Ирви умерла под утро. Я убежден: она не от жажды умерла, не так уж непоправимо поздно мы принесли воду… Ей нечем стало жить.
Тингли Челл сошел с ума и убежал в красную пустыню, крича, что он «черный цветок» и хочет к своим. Прежде чем убежать, он для чего-то умело разобрал наш жалкий передатчик, безнадежно его погубив. Мы обнаружили это поздно. Петр Вельд бросился было вдогонку, выхватил пистолет… И, разрядив его в чужое враждебное небо, отшвырнул, как это делали на дуэли наши предки, из жалости или презрения не воспользовавшись правом на выстрел.
А получилось так, что последний разряд ультразвука рассказал о нас кораблю, который уже не первые сутки, нащупав радиобуй, вращался вокруг пашей ржавой планеты… Но это было потом. Ночь нам выдалась тяжелая.
Мы похоронили Кору поблизости от корабля. Сол Рустинг не участвовал в похоронах; он остался в своем углу. Покончив со скорбной работой, мы ушли далеко от корабля. Нас увел Виктор Горт, и я не сразу понял почему. Издали мы смотрели, как Рустинг тенью выскользнул на песок, добрался до могилы, замер над нею… Только к ночи, когда он вернулся в ракету, вернулись и мы. Прошел не один час, пока я вспомнил прощальные слова Мтварисы… того, что было Мтварисой: «Вам будет трудно…»
Сначала в иллюминаторе появилась кобра. Долго и жадно она долбила его твердой свирепой мордой. Мы не боялись, потому что идеально прозрачный материал легко выдерживал бессчетные нагрузки дикого открытого космоса. После змеи в иллюминатор врезался аэролет, запечатленный голографом великим Художником Виктором Гортом на одном из снимков. Затем громадный белый медведь беспомощно грыз тонкую преграду, которая не пускала его к нам, и слюна стекала с белых клыков… И вот появился… я. Он (или я) постучал в иллюминатор, призывно кивнул, я послушно поднялся… Горт сказал:
— Нет.
Эрг поднял руку — левую, как я обычно прощаюсь с друзьями, и я услышал или понял:
— Завтра за вами придет корабль.
Звери, змеи, люди подходили к нашей ракете; казалось, они пытаются отворить дверь.
Петр Вельд сосредоточенно молчал; Рустинг съежился в своем углу, закрыл лицо руками; голограф, казалось, избегает встречаться с нами взглядом.
Пришла Мтвариса, и мы оба — я и Виктор Горт — бросились было к выходу. Тогда мы впервые испытали на себе спокойную мощь рук «космического мусорщика». Он положил их ладонями на наши плечи и удержал в креслах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
