— Впереди всех, — осмелился вступить Палму.
Мой приятель смерил его высокомерным взглядом.
— Майор Ваденблик — кадровый офицер, — наставительно сказал он. — Таких зря под огонь посылать не будут, без крайней необходимости. Слишком дорогое удовольствие для бедной финской армии. Но в личной отваге майора сомневаться нет оснований. Из окопа поднимался и нытиков в чувство приводил — собственной рукой, когда обстановка становилась серьезной и те, у кого кишка тонка, норовили податься назад.
Он увлекся воспоминаниями и для наглядности стал хватать все подряд: ножи, вилки, горчичницу с солонкой. Я поспешил заказать еще коньяку. Если бы не эта своевременная мера, можно было быть уверенным, что он пустился бы в детальный разбор операций под деревушками Мунакуккула и Хярянпюллю. Однако моя щедрость так озадачила его, что он замолк, и я успел задать свой вопрос:
— А почему майора Ваденблика перевели в тыл, в Центр подготовки военнослужащих?
— Слишком большие потери в живой силе, — отрезал он. — Ты ведь знаешь Мареки, он все сентиментальничал в те добрые старые времена. Сидел в Миккели и каждый вечер требовал к себе на просмотр списки потерь. И рыдал над каждым убитым, как над собственным сыном. Понятно, что он не жаловал офицеров, зазря терявших людей. Ваденблик же стремился действовать без передышки и если не находил ничего лучшего, то просто без всякой надобности высылал вперед дозоры. Как минимум одного человека он должен был ежедневно терять, чтобы чувствовать удовлетворение. Воинская доблесть, в его понимании… Это был верный путь попасть в немилость к Мареки, и тот лично позаботился о переводе Ваденблика в тыл. Он еще только разок сходил с нами вместе на вылазку. Хотя людей хватало, майор мог и не беспокоиться… Впрочем, что вы в этом понимаете, военная полиция!
— Не забывай, кто платит за коньяк! — напомнил я.
— В Центре подготовки майор тоже вполне нашел себя, — продолжил мой приятель. — И так муштровал парней, что те благодарили небеса, когда наконец отправлялись на фронт. У них была такая вечерняя молитва: мол, Всемилостивый Боже, сохрани нашему майору здоровье, отправь нас на фронт поскорее, если Тебе это угодно… Н-да, но в мирное время такие люди не нужны. И в начале пятидесятых майору дали коленом под зад.
— По его собственному прошению об отставке, — припомнил я.
— Затихни! — посоветовал мой товарищ. — Он уморил одного офицера-адъюнкта. Сначала назначил ночные учения и марш-бросок. Сам лег спать. А утром стал орать на них. Тогда какой-то офицер-адъюнкт осмелился раскрыть рот и пробормотал, что люди, мол, устали. Майор вывел его на беговую дорожку и заставил ползать, бегать по бревну, взбираться на деревья, и все с полной выкладкой. А остальные смотрели. Причем майор несся впереди и проделывал то же самое, показывая пример. Только без выкладки. Он как бы демонстрировал, что не требует от подчиненных ничего сверх того, что делает сам. В конце концов парень выдохся, и его отнесли в госпиталь. Там бедняга и умер… Жалобу подал врач, не ребята. Они, по слухам, договорились между собой, что дождутся учебных стрельб и майора уложат. Нечаянный выстрел. Майор предпочел уволиться из армии, чем предстать перед трибуналом. А за муштру его не стали наказывать: он ведь сам бегал впереди, хотя и был постарше того офицера… Он и жену свою так же походя убил: спихнул с поезда, когда уезжал из гарнизона.
— Не ври! — сказал я.
— Почти не вру, разве чуток преувеличиваю, — ответил мой товарищ. — Я ведь все время со стороны на это глядел, на его, так сказать, успехи на военном поприще. Потому что такого в Финляндии не бывает. Даже на войне. Я ведь его чуть не пристрелил пару раз, спасибо друзья удержали… Ну короче: он женился на какой-то лотте[9]. Родители заставили. Мезальянс… Первый ребенок у них умер. Примерно через год родился второй. Вот этого двухлетнего ребенка майор и забрал с собой, когда уезжал из гарнизона. А жену спустил со ступенек вагона. Нет-нет, она умерла не тогда. Через полгода. Когда он возбудил дело о разводе. Как говорится, сердце разбилось. Не выдержало майора Ваденблика. Он как лошадиная доза: только для очень крепких организмов. Зато теперь, рассказывают, процветает — богач, имеет поместье, окружен почетом и уважением… Жаль, не подстрелил я его в свое время.
— Но-но, — предостерегающе заметил Палму, — вы, молодое поколение, все какие-то прямолинейные. Так делать нельзя. Так даже думать нельзя. За это рано или поздно попадешь в крепость.
— Ничего, за это можно и в крепости посидеть, — заверил мой товарищ, воодушевленный коньяком. — Было у меня на войне несколько хороших друзей. И все они лежат под черными гранитными плитами. Рядом с Мареки. Все — погубленные зазря, по дури этого чертова майора. И по своей неопытности. Ученые-то ребята в лесу отсиживались, у костра, суррогатный кофе попивали, а потом строчили рапорта, которые майору были очень по душе!
Он и в самом деле завелся и еще долго рассказывал всякие военные истории, может чуток и привирая; я не стану приводить их здесь, в этой книге. Но что касается майора Ваденблика, то мы с Палму твердо усвоили, что на войне майор чувствовал себя в своей стихии. Согласитесь: три рюмки коньяку — небольшая плата за то, чтобы выяснить природные свойства этого человека, проявившиеся в военное время.
— А ты еще подбивал меня задержать барышню Мелконен! — упрекнул я Палму на обратном пути. — Вот у майора действительно душа убийцы!
— Может быть, может быть, — согласился Палму. — Прирожденный убийца. Наверно, такие бывают. Ты, наверно, про них в книжках читал. Но, знаешь, женщины тоже бывают о-го-го! Слушай-ка, я весь взмок от ходьбы, октябрь называется! Тут прямо рядом стоянка есть, давай, а?
Мне ничего не оставалось, как отвезти его домой. На том вечер и закончился. А на следующий день, примерно в шестнадцать часов, я прочитал на последней странице вечерней газеты, что госпожа Анникка Ваденблик скончалась этим утром в своем имении, сорвавшись с выступа скалы поблизости от дома. Смерть наступила мгновенно… Медовый месяц у нее оказался коротким.
Трагический несчастный случай. Так его аттестовали в газете. Разумеется, что же еще! Меня он потряс: обоюдное завещание… майор завладевает контрольным пакетом акций… власть и деньги в руках майора Ваденблика…
Палму не винил меня. Деликатно принес номер вечерней газеты, положил его передо мной на стол и ткнул толстым пальцем в объявление.
— Бойкий господин этот майор, — с укором заметил он. — Он что, в самом деле воображает себя сверхчеловеком? Заранее показал нам место убийства, прямо за ручку привел.
— Но это действительно опасное место, — попытался возразить я, заглушая собственный внутренний голос. — Излюбленное место Анникки. Они наверняка пошли утром смотреть на свою стройку. Майор начал подгонять рабочих, а молодая госпожа — то есть уже не очень молодая, но неважно — пошла на свое любимое место полюбоваться на море…
— Так что свидетелей, то бишь очевидцев, не было — ни на воде, ни на суше, — закончил Палму. — Ты ведь помнишь пропасть, над которой нависает этот выступ? Самое большее, что могут показать рабочие, — это то, что майор спустился следом за супругой. А от этого до неопровержимых доказательств — как до звезд.
— Но нас это не касается, — возразил я. — Это дело тамошнего ленсмана. Ну, еще, быть может, губернского агента криминальной полиции. Если его вообще пригласят. Но вряд ли они захотят раздражать майора. Я имею в виду местных. А мы вмешиваться никак не можем…
Начальник нашего отдела вернулся со своей охоты и лично захотел взглянуть на Вилле.
— Н-да, разбойничья рожа! — проницательно заметил он. — Только почему вы ему разрешаете свободно разгуливать повсюду? Алпио сейчас повел его во двор наводить глянец на наши новые машины. Парень ведь может драпануть!
— Трудотерапия, — автоматически сказал я. — Он несовершеннолетний. Заботы попечительницы.
Начальник понимающе кивнул.
— Конечно, это твое дело, судья. Тонкое дело. Но надо запускать машину на полный ход, чтобы найти неопровержимые доказательства. Одного его признания недостаточно.
— Разумеется, найдем, — заверил я.
И отправился покупать Вилле именинный пирог. У «Фацера». Как и обещал. Алпио подарил ему складной нож. Тигрица, то бишь попечительница, презентовала бритвенные принадлежности. Хотите — верьте, хотите — нет! Что может взбрести в голову такой женщине, одному Богу известно! Говорят, Вилле обещал ей бросить курить.
Что подарила ему Саара, я не знаю. Не любопытствовал. Они довольно долго сидели вдвоем в его камере, несколько часов. После чего Саара отправилась покупать обручальные кольца. Вилле ведь выйти не мог. Да и денег у него не было. А Саара решила, видимо, продемонстрировать свою независимость. Назло родителям. Несовершеннолетним обручаться можно и без их разрешения. Так что в один день отпраздновали и день рождения, и своеобразную помолвку. Веселый был день. У других.
