ответил, что это Пол [его брат]. Затем он быстро стал писать много цифр, начиная с 1. Ричард, недолго думая, сказал, что все они были маленькими детьми» (Klein, [1961], p. 293–294).
Даже лучшие психоаналитики, такие как Дональд Винникотт или Энид Балинт (см. главу 3), размышляя о важности признания субъектности другого человека, относят эту проблему к бинарной оси «ты и я» (мама и малыш). Согласно им, признание – это понимание матери того, кем является (или становится) ребенок и что он чувствует. Эти аналитики с уважением относятся к важности эдипального третьего, но маргинальная структурная позиция отца указывает на то, что в их теориях эдипов комплекс не разрешен. Лакан, который критикует всех аналитиков, относящихся к школе объектных отношений, за упущение комплекса кастрации, признает, что так же, как трое нужны для того, чтобы воспринимать двоих, так их должно быть четверо, чтобы воспринимать троих.
Он вводит четвертый термин, термин «мертвый отец» (место закона), в отношении которого все должны найти свое место, чтобы избежать психоза. Это связано с тем, что смерть (согласно Фрейду и Лакану) может быть представлена в бессознательном посредством кастрации. Я хочу сказать, что мы упустили из виду последовательность, которая лежит в основе этого четвертого персонажа: он будет козлом отпущения, маргиналом или его убьют на войне.
Человек нуждается в различного рода признаниях, что он очень похож на сиблинга, но при этом остается другим. Эта проблема лежит в основе групповой психологии, которая определенно выходит за рамки трех; это проблема латеральной идентификации и далее – смещения либо дифференциации. Вполне возможно, что в некоторых культурах признание латерального сходства и различий будет сразу же обозначено кем-то: родители должны признавать различия между своими детьми. Но дети тоже должны признавать друг друга. Это признание, в конечном счете, не может быть зеркальным отражением, риск чего существует в случае близнецов. Каждый ребенок (или социальная группа) должен предоставить другому признание автономии. Работа Симоны де Бовуар может служить иллюстрацией этого аргумента, потому что она обнаружила, что такого рода взаимное признание отсутствует в отношениях между мужчинами и женщинами. Де Бовуар утверждала, что мужчины не учитывают женскую субъектность, а женщины и не претендуют на это. Отношения между двумя этими группами не основаны на взаимном признании индивидуальности другого. Когда этого признания не хватает, то происходит срыв либо в идеализирующую любовь, либо в разрушительную ненависть, либо в любовь без границ (инцест), либо в ненависть без границ (убийство), и социальные отношения, основанные на равенстве, не могут быть установлены. Тезисы де Бовуар о мужчинах и женщинах во «Втором поле» (1947) теперь звучат для меня как замечательная отсылка к неразрешенным сиблинговым отношениям (de Beauvoir, 1972).
Как упоминалось в главах 1–2, именно работа над проблемой истерии привела меня к линейной модели, включающей четвертого и последующих участников. В этой главе я уделю внимание нормальной реакции со стороны сиблинга: он должен пережить как травму неуникальности, так и ее разрешение, в результате которого человек занимает свое место в социальной группе. Социальность подразумевает серийность, а также связность2. Каждый чувствует себя несуществующим, когда четвертый, занимает его место, и он ниоткуда не может получить признания. Подобный опыт повторяется на протяжении всей жизни. Тем не менее его первоначальное переживание связано с появлением сиблинга или, как в случае Медвежонка, внезапным признанием значимости старшего ребенка, который резко и травматично вторгается в его сознание. Тот, кто чувствует себя смещенным, отказывается признавать нового или вновь обретенного сиблинга – другого. Иными словами, нормальное затруднительное положение сиблинга лежит в основе истерической реакции, когда истерик должен быть уникальным. Дело не в том, что истерия перемещается между фертильным мужчиной и репродуктивной женщиной. С точки зрения Лакана, главный вопрос для истерика – «Я мужчина или женщина?». Эта несимволизированная бинарность является выражением истерического симптома, таким же, каким могла бы быть слепота. Лакан принимает истерическое послание за смысл. Смысл в том, существую я или не существую, «Быть или не быть, вот в чем вопрос», как это понял «истерик» Гамлет.
Истерик не может эмоционально позволить себе узнать захватчика, который поэтому должен быть ассимилирован через соблазны одинаковости или изгнан за счет исключения различий. В этой ситуации на сцене появляются насильственная смерть или инцест, разрушая социальную возможность признания сходства и различия. Златовласка, тот другой ребенок, четвертый, пятый или шестой, в семье, должны быть рассмотрены в контексте эдипальной и доэдипальной схем. Златовласка – это сиблинг, которого Медвежонок, единственный в своем роде, не хочет видеть в своей семье. Златовласка является отличной метафорой того затруднительного положения, в котором оказывается сиблинг, объединяя в себе и старшую сестру, и захватчика. Она показывает нам, что психически сиблинги одинаковы, они несут с собой идентичные проблемы, даже если феноменологически они различны.
В некоторых ранних версиях истории о Златовласке и трех медведях захватчиком, который представлен в образе Златовласки, является бродяга, бездомный, не имеющий собственной семьи: медвежонок, как любой ребенок, желает, чтобы захватчик или навязчивый сиблинг был изгнан, но в таком же положении себя может чувствовать и старший ребенок, которого отправили из дома. Таким образом, когда медведи возвращаются из лесу с прогулки, Златовласка скрывается, выпрыгнув в окно. «Никто не может сказать, сломала ли она себе шею при падении или убежала в лес и там потерялась, или же нашла дорогу из леса и была поймана констеблем, который отправил ее в исправительный дом для бродяг. Только три медведя больше о ней ничего не слышали» (Jacobs, [1890], p. 98). Это видение того, что должно случиться с любым, кто пытается разрушить или украсть место единственного ребенка, но это также и закономерная судьба асоциального ребенка и взрослого психопата, который может оказаться в тюрьме, в исправительном доме.
З. Фрейд, а позднее А. Фрейд рассматривали сиблинговые отношения как продолжение эдипальной ситуации. Напротив, Лакан поместил их в предсимволическое воображаемое царство как аспект области доэдипальной матери. В клинических отчетах психоаналитиков, относящихся к школе объектных отношений (последователи Кляйн или принадлежащие к британской группе независимых психоаналитиков), упоминания братьев и сестер встречаются чаще, но остаются на описательном уровне. Дело не в том, что они отсутствуют в наблюдениях, а в том, что психоаналитическая теория во всех своих версиях лишает их структурирующей роли в формировании бессознательных процессов. Однако важность сиблингов в таких процессах была все-таки отмечена. Например, Фрейд в «Толковании сновидений» (Freud, [1900–1901]) мимоходом заметил, что никогда не сталкивался с женщиной-пациенткой, которая не мечтала бы убить своего родного брата. Но дальше этого его размышления не идут. Волкан и
