Предложенное Фрейдом было новаторским не только для 1905 года, оно и поныне является таким. Несмотря на то, что его идеи приняты, они так и не стали неким общим местом или частью приемлемой идеологии, они остаются столь же радикальными, как и во времена написания этой работы.
Октав Маннони назвал «Три очерка» «книгой влечений» (Mannoni, 1968). Именно в этой книге мы можем найти утраченную психоанализом сексуальность – это книга, которая начинается с описания человека как неизбежно извращенного и ставит под сомнение любую идею о естественных и нормальных сексуальных желаниях, опосредованных «половыми различиями» и воспроизводством. Внедрение понятия «гендер» в психоанализ может иметь такие же радикальные последствия, как и «Три очерка», поскольку «гендер» не подразумевает необходимость генитальности, фиксированного сексуального объекта или воспроизводства. Хотя гендер и указывает на определенные различия, они не являются в данном случае структурообразующими. Разница между полами, на которую указывает гендер, лежит вне его рамок, и поэтому он исключает какую-либо иерархию. Для гендера неважно, относится ли он к мужчине или к женщине. По аналогии с расой гендер создает свои собственные различия, но они не являются неотъемлемой частью концепции в отличие от «половых различий». «Гендер» – это выросший полиморфно извращенный ребенок. Его мораль не подчинена сексуальности воспроизводства. Она происходит из отношений между сексуальностью и насилием в борьбе за психическое выживание, которое на определенном этапе интерпретируется как доминирование.
Я полагаю, что мораль гендера связана не с принятием половых различий, а с разрешением проблемы насилия, со способностью принять другого «такого же, как я» вместо того, чтобы убивать его. Этот «такой же, как я» другой, с одной стороны, такой же в плане человеческих потребностей, но одновременно и другой: сходство в несхожести, несхожесть в сходстве. В отношениях, базирующихся на репродуктивных «половых различиях», другой объект иллюзорно предлагает то, чем не обладает субъект. С гендером дела обстоят по-другому. «Гендер» не предполагает того, что считается «отсутствующим», например отсутствующего фаллоса, и не подразумевает его замену, такую как компенсация в виде ребенка (когда «ребенок равен фаллосу»). «Три очерка» освещают темы перверсий, инфантильной сексуальности и полового созревания.
Должен быть четвертый очерк, который бы поставил акцент на нерепродуктивной сексуальности, который в свое время мог бы быть столь же шокирующим, как и понятие детской сексуальности, – о сексуальности женщины в постменопаузе. (Хелен Дойч (Deutsch, 1947) записала ответ принцессы Меттерних, когда ее спросили о сексуальной жизни женщины в пожилом возрасте: «Вам придется спросить кого-то другого, мне только шестьдесят». Как и в случае с «открытием» детской сексуальности все, кроме экспертов, знали об этом всегда.)
С 1960-х годов воспроизводство и сексуальность стали существовать отдельно, сами по себе. Фрейд однажды заметил, что тот, кто найдет средства для достижения этого, сделает нечто невероятное для человечества. Лишь в немногих западных странах естественное воспроизводство остается основным источником восполнения населения: чем выше уровень экономического успеха женщин, тем больше вероятность «бездетности». С социальной точки зрения потребность в детях не связана с гетеросексуальностью и репродуктивным возрастом. С биологической точки зрения это не совсем так, хотя сейчас реальность почти уже соответствует фантазиям, поскольку становится возможным вынашивать эмбрион в анальной полости. Я полагаю, что влияние на психическую жизнь оказывают не эти социальные или технологические изменения. Скорее в психической жизни есть что-то скрытое, что отвечает им, для этих изменений должны были существовать предпосылки, потому что асексуальное размножение является распространенной фантазией со многими вариациями, эта фантазия со временем может быть реализована технологически. Джудит Батлер, пропагандист «гендерных проблем», задает вопросы, которые указывают не столько на нечто универсально радикальное, сколько на потенциальную возможность в конкретном историческом времени и в весьма ограниченном географическом месте:
Является ли разрушение гендерных бинарностей настолько чудовищным, настолько пугающим, что его следует признать невозможным по определению и эвристически исключенным из любых попыток осмыслить гендер? (Butler, 1999, p. viii)
[Этот] текст ставит вопрос: как ненормативные сексуальные практики подвергают сомнению стабильность гендера в качестве категории анализа? Каким образом определенные сексуальные практики заставляют задуматься: что такое женщина, что такое мужчина? (ibid., p. xii)
«Ненормативные», вероятно, должны быть заменены на «нерепродуктивные». Если подходить к этому вопросу более фундаментально, я бы сказала, что мы можем оспаривать «гендерные бинарности», как предполагает Батлер, именно потому, что гендер, в отличие от половых различий, не является бинарным (см. главу 6).
Множественность форм сексуальных отношений была включена в повестку дня с самого начала второй волны феминизма 1960-х годов. Об этом писала и я в своей первой работе по этой теме (Mitchell, 1966). Теперь я считаю, что само понятие гендера возникло под влиянием этой предлагаемой плюралистической программы. Однако, если до сих пор искали взаимосвязь между социальными изменениями и психикой, обращаясь в сторону очень медленного изменения содержания Эго, сейчас я бы сказала о гораздо большем уровне взаимодействия между этими двумя сферами2.
В конце XIX века патриархат был самой заметной социальной силой. Отец занимал ключевое место в психологических рассуждениях Фрейда. Однако, как ни странно, в этот период возросла важность ребенка, а вместе с ним и матери. Мало того, что спустя два десятилетия эти социальные изменения повлияли на психоаналитическую теорию и способствовали развитию так называемого «психоанализа материнства» (Sayers, 1991), но и главная психическая фантазия о ребенке и его матери стала еще более доминирующей с изменением социальных практик. Такие скрытые психические факторы способствовали социальным изменениям. Это справедливо и в отношении возросшего внимания к сиблингам. Суть очевидна, однако любому из нас трудно воспринимать то, что еще не возникло.
Мой довод состоит из трех частей, третья из них представляет для меня наибольший интерес: 1) сдвиг от понятия «половые различия» к понятию «гендер» указывает на переход от доминирования репродуктивных объектных отношений, эдипальных и доэдипальных материнских отношений, к целому спектру «полиморфно извращенных» сексуальных договоренностей; 2) предыдущее доминирование воспроизводства частично ответственно за упадок определяющей роли сексуальности в психоанализе; 3) сохранение полиморфноизвращенной, нерепродуктивной сексуальности происходит через латеральные, а не вертикальные отношения в контексте сиблингов, сверстников и свойственников. Другими словами, точно так же, как единство «младенец-мать» оставалось латентным в период расцвета патриархального психоанализа, так и сиблинговое/латеральное остается латентным на протяжении репродуктивного (неизбежно более матриархального, чем патриархального) периода. Я думаю, что свидетельства этому, а также вытеснение и подавление этого измерения могут быть найдены в работах, имеющих отношение к двум мировым войнам.
Что будет или должна представлять собой эта латеральная гендерная сексуальность? Как это повлияет на нашу теорию? Согласно моим предположениям, есть ряд аспектов этого вопроса, которые требуют дальнейшего клинического
