первых месяцев жизни, но в теории она поддерживала эдипальную структуру, объединяя ее с первосценой. Затем она стала все чаще работать с психотическими частями взрослых пациентов. Я полагаю, что она увидела и так потрясающе описала процессы, которые назвала шизоидно-параноидальной позицией четырехмесячного ребенка, потому что в своей более ранней работе наблюдала проявления сиблинговых отношений у психотического взрослого. Ей удалось внедрить свои наблюдения в революционную, но все же вертикальную модель.
После Первой мировой войны Фрейд попросил коллег представить случаи, в которых дети в раннем возрасте стали свидетелями полового акта родителей, и снизил значимость соблазнения Вольфсманна его сестрой, что привело к утверждению вертикального измерения в качестве основополагающего. Ко времени Второй мировой войны это измерение уже глубоко укоренилось, и, возможно, именно в этом контексте надо понимать выдуманную историю, которую Мелани Кляйн рассказала своему анализанту Уилфреду Биону, чтобы он отказался от идеи заняться групповым анализом, поскольку это уводило бы его от психоанализа. Групповая работа, которая проводилась в связи с двумя мировыми войнами, привлекала внимание терапевтов к латеральному измерению. Сосредоточение внимания на Эдипе, а затем на доэдипальной матери означало триумф размножения, который был достигнут в ущерб более широкому пониманию сексуальности и разнообразных форм отношений.
Я хочу показать, как связаны доминирование эдипальной и доэдипальной проблематики, а также захват территории сиблингов родителями с терминами «половые различия» и «гендер». Я утверждаю, что понятие «половые различия» является правильным термином для психоаналитического понимания маскулинности и феминности, которое подразумевает размножение. Термин «гендер», который в настоящее время используется как попало, был введен в употребление для обозначения сексуальности, которая не является преимущественно или главным образом репродуктивной. Если мы помним об этом, то такое различение может оказаться полезным. Отношения между братьями и сестрами в редких случаях могут быть репродуктивно окрашенными, как это было в эпоху Птолемеев, но я считаю, что нам следует ограничить употребление слова «гендер» для обозначения нерепродуктивной сексуальности, сексуальности, которая касается выживания и, следовательно, насилия. Мне кажется, что популярность понятия «гендер» имеет отношение, в первую очередь, к тому, что начиная с 1960-х годов основные формы сексуального поведения перестали быть связаны исключительно с репродуктивной функцией. Хотя может показаться, что это уводит нас от темы, но я все же остановлюсь на обсуждении новых репродуктивных технологий, которые, как мне кажется, в некоторой степени касаются гендерных отношений, а не половых различий.
Не то чтобы экономика репродуктивного и экономика сексуального влечения различались в реальной жизни: существует только одно влечение, которое находит разные объекты. Однако я считаю, что если мы аналитически разграничим фантазии, в которые направляется сексуальное влечение, это поможет нам понять ряд явлений. Как писал Фрейд в другом контексте, в клинической ситуации цвета размыты; после того как мы сделаем их более отчетливыми для аналитического понимания, как на картинах примитивистов, после того как мы убьем их, чтобы расчленить, мы должны позволить им снова слиться воедино. Для Фрейда «репродуктивность» пропитана сексуальностью, потому что она возникает в результате направления взрывной сексуальности в эдипальные желания и их последующего подавления. Но репродуктивность в психоаналитической теории (и в более общем понимании) постоянно возвращается к идеологии асексуальной динамики. Эта асексуальность, вероятно, возникает потому, что (опять же в современном западном мире) репродуктивность связана с женщинами. Матери (даже жены и женщины в целом) не рассматриваются психологически как субъекты желания. В идеологии у женщин либо слишком много сексуальности, либо ее вообще нет. Викторианский идеал женщины как асексуальной матери можно рассматривать как икону репродуктивности.
Разграничение «половых различий» для обозначения аспектов репродуктивных отношений и «гендера» для более широкой категории сексуальности не должно восприниматься как некий абсолют. Тем не менее, несмотря на это предостережение, я считаю, что это различие полезно по ряду причин, не в последнюю очередь потому, что оно помогает ответить на вопрос Андре Грина (Green, 1995), адресованный психоанализу: «Что случилось с сексуальностью?», – и вернуть нас к истории сексуальности, которая требует внимания. Клиническое и теоретическое подчинение сексуальности воспроизводству представляет собой скрытое отречение от сексуальности. Такое подчинение, которое, как утверждал Фрейд, было центральным для каждого направления, отпочковавшегося от психоанализа, начиная с Юнга и далее, является, конечно, логичным для истории человечества: полиморфно извращенный младенец должен стать постэдипальным ребенком. (Эта история игнорирует таких отступников, как Вильгельм Райх. Другими словами, мы либо утверждаем, что оппозиция психоанализу – это оппозиция сексуальности, либо мы игнорируем оппозицию психоаналитических сексуальных радикалов.)
Более того, в нашей теории и практике, вероятно, акцент смещается от воспроизводства и половых различий в сторону гендерных вопросов, однако это происходит в то время, когда само понятие гендера выходит за пределы сексуальности. Я упоминала, что историк Джоан Скотт пишет о «гендере» как о категории исторического анализа; она подчеркивает, что использование термина «гендер» указывает на целую систему отношений, которая может включать пол, но не определяется непосредственно полом или сексуальностью (Scott, 1996a). Для психоаналитика должно быть проблематично заменить понятие «половые различия» на «гендер», а затем переосмыслить понятие «гендер» вне связи с полом или сексуальностью. Предлагая пересмотреть и термин «гендер», и термин «половые различия», я задаюсь целью избежать соскальзывания в один из тех видов психотерапии, сторонники которых не отводят сексуальности ведущей роли в формировании психики, или тех, которые считают, что сексуальность существует только в мире насилия. Изучение взаимоотношений братьев и сестер показывают нам, насколько важна сила сексуальности в психосоциальной динамике.
Роберт Столлер, калифорнийский психоаналитик, как известно, провел различие между «полом» как биологическим фактором и «гендером» как социальным измерением человеческого бытия (Stoller, 1968). Феминистские социологи, например Энн Окли (Oakley, 1972) в Великобритани, и антропологи, например Гейл Рубин (Rubin, [1975]) в США, приняли это различие. Когда в социологии стали различать пол и гендер, сексуальность исчезла. Тем не менее за последние десятилетия «гендер» изменил свое значение и стал обозначать также отношения между женщинами и мужчинами (между феминным и маскулинным, женским и мужским) в любом контексте и наравне с расой: таким образом, он может иметь как биологическое, так и социологическое измерение, что восстанавливает место для сексуальности. Хотя я считаю это полезным шагом, но думаю, что нам нужно попытаться внести дополнительные уточнения в понимание «гендера», в том числе и относительно того, что касается сексуальности, чтобы не допустить ее очередного исчезновения. Для этого проще начать с того понятия, которое гендер в значительной степени заменил, но которое, как я утверждаю, следует иметь в виду как отличное от «гендера», то есть с понятия «половых различий».
«Возвращение» Жака Лакана к Фрейду было связано с необходимостью усилить акцент на комплексе
