Таня плачет, мать ее успокаивает:
– Не перечь отцу, дочка! Стерпится – слюбится!
– С кем слюбится?! С Ванькой?! – с тоской в глазах переспросила дочь. – Ты сама веришь, в то, что говоришь?..
– Живут люди… и похуже…
– Пусть живут, коли деваться некуда. А я не буду! – отрезала Таня и показала характер: – Чем так жить – удавлюсь!
– Бог с тобой! – в страхе перекрестилась мать. – И думать не моги! Бог дал жизнь – Бог возьмет! Грех это великий – на себя руки накладывать!
Какими бы ни были отрицательные эмоции Татьяны, да против отцовской воли не пойдешь. Нависла над девушкой угроза пагубной зависимости, и изменить ее мог лишь только случай.
А Ванька Петров уже на следующий день приперся за ответом. Лихо проскакав на Воронке беглой рысью по улице, представитель власти остановился у ворот Кузнецовых, браво спешился, накинул на штакетник уздечку и без стука открыл ворота. Ванька не сомневался в успехе задуманного дела, уже считал себя женихом Татьяны, хозяином зажиточного хозяйства, – что скажу, то и будет! – а работают пусть другие.
Николай Власович живо выскочил на крыльцо, лишь бы Ванька лишний раз в дом не входил, табачной мерзостью стены избы не захламлял. После вынужденного приветствия, оба сели на ступеньки для объяснения.
– Что, Власыч, надумал? – уверенно, с нескрываемой усмешкой спросил Ванька.
– Надумал, – ответил тот.
– И что?!
– Согласен.
– Отдаешь за меня Татьяну?
– Отдаю…
– Вот и славно! – радостно воскликнул Ванька, протягивая будущему тестю руку для пожатия. – Давно бы так! А то противился, как бык перед заколом!.. (Эти слова Ванька высказал специально, придумал давно и хотел унизить, надавить на хозяина дома, сразу давая понять, кто тут будет главный.) А оказалось-то все очень хорошо! Да не переживай ты, Николай Власович! Не пропадет со мной твоя дочь, будет жить, как у Христа за пазухой! – и засмеялся поднимаясь. – Однако поехал я, некогда мне. А для первого знакомства пошли ко мне домой сейчас Татьяну, пусть придет. Да не бойся ты: я человек честный, до свадьбы ни-ни. А придет пусть так, поговорим, может, в доме приберет, – усмехнулся, – надо же друг к другу привыкать! А то какая-то она у вас дикошарая: как увидит меня, убегает… – и пошел к воротам, – так я жду!..
Уехал Ванька. На черном, игривом Воронке. А у Николая все в груди кипит, бурлит, из сжатых кулаков вода капает: «Эх, и сучонок! Что ты знаешь о Боге?! Знал бы, что все так будет, взял грех на душу, утопил еще тогда в реке, когда с ворованными сетями поймал. Впрочем, и сейчас не поздно… да нет, сразу все поймут, не то время, видно, куда ниточка тянется. Жалко Татьяну, да что поделать? Слишком все далеко зашло… видно, свадьбы не избежать… Как же Погорельцевы? Надо будет извиниться, поймут, умные люди. Жалко Маркела, хотел его своим зятем видеть. А может, все потом изменится, придет другая власть, Ваньку сметут… Татьяна свободной будет! Тогда… А что тогда? Кому потом девка порченая нужна?!»
Скрипит Николай зубами, злоба расплавленным свинцом колышется. Схватил себя за волосы, вырвал клок, едва не плачет, пошел опять в стайку, чтобы женщины да сын его слабость не видели. Однако Володька заметил, торопился из-за поскотины, – жерди сочил на забор – к дому:
– Ты что, тятя? Опять этот прыщавый был? Что не крикнул? – сжимая кулаки. – Я бы ему оглоблю на шее завязал!..
– Раньше надо было завязывать. Теперь поздно.
Кликнул Николай Татьяну:
– Немного погодя пойдешь к Ваньке в дом!
– Зачем-то?! – в испуге всплеснула ладошками девушка.
– В гости. Ну, там, поговорить… что поможешь. Звал он. Да смотри, раньше срока не допускай!
– Не пойду! – пыхнула зажженной соломой Татьяна.
– Я вот те не пойду! – разозлился отец. – Сказано – будь! Значит, делай, и никак иначе. Отцу перечить? Щас вожжами отхожу… под монастырь нас всех подвести хочешь?! – и хотел схватить дочь за косу, да Володька не дал.
Из дома выскочили все. В ограде начался переполох. Николай рвется в руках сына, навести управу в доме. Женщины успокаивают его, да прячут Татьяну от тяжелого кулака отца. Крик, шум, свалка! Соседи из-за забора смотрят, испуганно крестятся: никогда Николая в ярости не видели! Видать, совсем плохо в семье.
Не смогла Таня противиться отцу. Как прошло время, высохли слезы, пошла к Ваньке Петрову. По лицу стыд плещется: где это видано, чтобы девушка сама на свидание ходила? Кажется ей, что соседи-единоверцы из всех окон на нее смотрят, вслед плюют: лихоманка, с кем спуталась?
Новый дом Ваньки Петрова стоит посреди улицы. Раньше это было поместье купца Сотникова. Старая, покосившаяся избенка Петровых стоит на берегу реки: стены в дырах, крыша поехала (как у Ванькиной матери) от того, что снег никто не сбрасывал, забор упал. А как у Сотникова амбары «подчистили», реквизировали, а самого купца увезли в Минусинск, перешли Петровы в его огромный, кедровый, двухэтажный дом всем «пчелиным роем». Всем братьям, Ваньке и матери досталось по большой комнате, да и еще место осталось для конторы. В зале, за широким, накрытым бархатной, праздной скатертью столом, заседает Ванька. На кухне, в груде грязной, немытой посуды командует важная мать Ваньки, Марфа Пыхтуга. На втором этаже храпят или пьют братья. Когда-то в теремке была чистота и порядок. Хороший хозяин купец Сотников прислугу жаловал. Были здесь гувернантки, прачка, кухарка, ямщик, скотники, приказчик. Теперь в доме годовая грязь, полы некому мыть, по грязным шторам мухи с китайскими темпами плодятся, в кладовой гора посуды грязной. А зачем мыть? От купца Сотникова всякого фарфора, горшков да чашек осталась уйма, на месяц хватит. А там, глядишь, Ванька чей-то другой дом прикупит.
Пришла Таня к дому: на стене красный флаг трепещется от ветра. На доске масляной краской неровными буквами написано «Сельский савет». Широкие, тесовые ворота распахнуты настежь: заходи, кто хочешь! По широкой ограде бродят куры, в грязи хрюкают поросята, отгоняя надоедливых мух, машут хвостами, фыркают лошади. Там и тут, вдоль забора валяются ржавые сенокосилки, конские грабли, веялки, молотилки, реквизированные у зажиточных крестьян: лучше пусть сгниют, чем кулачью достанутся.
Ее встретили достойно. На крыльцо выскочила полноватая, дурно пахнущая Марфа Пыхтуга, суетливо пригласила девушку в дом. Таня брезгливо передернула плечиками, вспомнила слова отца: «В конюшне чище, а на столе дохлого кролика не хватает!» Между тем будущая свекровь проводила молодую невестку на кухню, приставила к столу табурет, усадила Таню рядом, стала любезничать:
– Ох уж как хочется поговорить с молодой невестушкой!
Услышав голоса, из соседней комнаты вышел Иван, слабо улыбнулся, махнул рукой:
– Некогда мне тут с вами. Дело у меня государственной важности, – и ушел назад, за перегородку, откуда доносились громкие голоса.
– Уж и правда, дела, – пыхтела будущая свекровь. – Егор Подольский из тайги трех беляков вывел… сами вышли, Ваньке сдаваться, не знаю, что и будет. Интересно все, а ну, давай послушаем, – и тихо потянула Таню в соседнюю комнатушку за печкой, откуда было слышно лучше всего.
Таня прошла за ней, присела рядом на незаправленную кровать у тесовой перегородки. Марфа Пыхтуга хитро улыбнулась, приложила палец к губам:
– Я тута-ка всегда все слушаю, первая узнаю, что в поселке делается!
Таня покраснела: нехорошо подслушивать чужие разговоры, однако после знакомых слов тут же забыла об этом. В словах допроса она узнала знакомые имена, что были дороги ее сердцу.
– Как ты говоришь, звали того парня? – переспросил Ванька.
– Маркел, – ответил другой, незнакомый, грубый голос.
– Как встретились?
– В тайге, на костер вышли.
– Врешь! А вот товарищ твой, Иван, говорит, что он помог вам оленя убить. Так?
– Ну, может, и так… не помню.
– Врешь опять! – громкий хлопок, Ванька ударил кулаком по столу. – Из чего он оленей стрелял?
– Из ружья…
– А Иван говорит, что из карабина полковника!..
– Какого полковника?
– Который живет на староверческой заимке! – не сдержался, заорал Ванька (что-то загремело, несколько тупых хлопков, за ним стон). – Ты кому, сука, врешь?! То, что ты сейчас говоришь, я уже давно пережевал! Ты, Федорчук, сам себе расстрел подписываешь!.. Иван Скобелев все рассказал, а ты запираешься: кому хуже делаешь? (Опять несколько тупых хлопков, продолжительный стон.) Будешь говорить, шкура белая?
– Что говорит-то? – наконец-то собрался с силами допрашиваемый.
– Сколько на заимке живет белых?
– Один…
– В каком звании? Фамилия?!
– Полковник Громов…
– Где второй?
– За кордон ушел.
– Подольский помогал за кордон белых переправлять?
– Нет.
– Где винтовки?
– Не знаю… в тайге потеряли…
– Хорошо, ладно, Федорчук, пусть с тобой там, в уезде, разбираются, – и подчиненному: – Тащи его, Захарка, в амбар, к остальным: готовьте к отправке! И позови мне этого… Подольского.
