Перестук копыт и колес по мостовой замер, и буквально в нескольких шагах от Елкина остановилась крытая пролетка. Едва завидев это, мужчина встал как вкопанный и невольно оглянулся на здание полицейской управы. Вроде бы и ничего подозрительного, да только на козлах отчего-то сидел больно уж молоденький извозчик. Редкость это большая в их среде. Опять же вопросов по поводу его освобождения – просто тьма, и ни одного ответа.
Из-под поднятого кожаного верха пролетки выскочили трое. Елкин не успел даже дернуться, как двое молодых людей перекрыли ему пути бегства, а третий остановился прямо перед ним. Высокий, крепкого сложения, из-под картуза выглядывают светлые волосы. Блинодел отчего-то сразу отметил для себя, что перед ним не урка. И от этого стало еще страшнее. С преступниками он хотя бы знал, как себя вести, а вот с этим неизвестным… Ладно, если окажется политическим, к ним власти относятся очень даже мягко. Но ведь может оказаться и из этих… Шпионов!!!
– Валентин Сергеевич, сейчас вы без лишних слов садитесь в пролетку, и мы отъезжаем, – как можно дружелюбнее произнес Шестаков.
– К-кт-то в-вы? Чт-то в-вам уг-годно? – едва проблеял Елкин, пятясь назад и остановленный одним из молодых людей.
– В пролетку, живо! – уже сквозь зубы процедил подпоручик, от былой дружелюбности не осталось и следа.
– Йа-а… – Хекк! Резкая боль в солнышке переломила бедолагу пополам, после чего сильные руки втолкнули его в пролетку.
Когда Елкин наконец пришел в себя и смог нормально дышать, он вдруг обнаружил, что сидит в экипаже, зажатый между двумя молодыми крепышами. Говоривший с ним находится на козлах, рядом с извозчиком. Обычная, в общем-то, картина. Ну не хватило места в пролетке, вот и сел пассажир к извозчику, благо не из благородных.
– Сидите тихо, и больно больше не будет, – задорно подмигнув, с улыбкой очень вежливо посоветовал один из молодых людей.
Хм. Почему-то не отпускает ощущение, что перед ним студент. Хотя, с другой стороны, этот взгляд, манера держаться, крепкие руки, придерживающие от совершения какой-либо глупости. Чисто волк в овечьей шкуре. Похоже, сбываются его самые худшие опасения. Политические, они все больше хлюпики, если только не с рабочей косточкой, а эти не из рабочих, точно. Получается… Господи, так каторга, эдак виселица, что же у него за судьба такая?
Дело было к вечеру, но и солнце еще не закатилось за горизонт, да и глаза ему никто не завязывал. Угу. Кто бы сомневался. Приехали они на окраину города. Доходный дом Качалова. Елкин знает это здание, не раз хаживал мимо. Так себе домишко, с дешевыми квартирами и минимумом удобств. Водопровода нет, отопление печное. В нем чаще всего снимают жилье либо мелкие чиновники, либо студенты в складчину.
Но преступный элемент тут точно не обретается. Потому как в наличии дворник, весьма представительный дядька, с тяжелой рукой и несносным характером. А дворники, они все на связи с околоточным состоят. Так что никому из лихих тут места нет, Захарыч не потерпит. Откуда Елкин все это знает? Так ведь Киев – это его родной город, он тут вообще много чего знает. Да и живет в трех кварталах отсюда.
– Сергей, вернешь пролетку владельцу и расплатишься с ним, – отдав распоряжение вольноопределяющемуся Репину, Шестаков соскочил с козел и подал знак охранявшим Елкина.
– Очень прошу, Валентин Сергеевич, не делайте глупостей. Вам ведь не нужны неприятности? Вот и ладно, – как можно более дружелюбно улыбнувшись, произнес Ильин, правда, в голосе его отчего-то ощущалась сталь.
– Да, да, конечно, – часто закивал Елкин, лихорадочно соображая, как ему поступить.
Они уже поднялись на третий этаж и вошли в одну из квартир, но путей решения проблемы он так и не нашел. Держали его плотно, куда там господам полицейским. Эти вроде и руки не выворачивают, а все одно понимаешь, что ни единого лишнего движения тебе сделать не дадут.
– Господа хорошие, а чего это вы? Зачем мы тут? А? – нервно сглотнув, бессвязно пролепетал Елкин.
Пытался было поупираться, даже руки расставил, хватаясь за дверной косяк. Вот только напрасно это. Руки его быстро прибрали, а самого легонько, но твердой рукой затолкнули в прихожую.
– Валентин Сергеевич, а не кажется ли вам, что с вашей стороны это откровенное свинство: отсиживаться в тылу в то время, когда родина в опасности? – после того как закрылась дверь, окинув его ироничным взглядом, задал чисто риторический вопрос Шестаков.
Уж кто-кто, а подпоручик знал точно, что для Елкина уже настал час, когда родина призвала его в ряды своих защитников. Более того, его уже переполняют патриотические чувства. Правда, для самого защитника отечества это пока было тайной. Ну так тем более настал момент его просветить по этому поводу.
– Простите, но я не могу быть призван на службу по состоянию здоровья. Болею я. У меня и документик соответствующий имеется, – силясь понять, что тут происходит, пролепетал фальшивомонетчик, поочередно бросая взгляды на своих похитителей.
– А бумажка, простите, собственного изготовления? – склонив голову набок, поинтересовался Шестаков.
– Что вы, как можно? За ко… го?.. – пролепетав это, Елкин замолчал.
– Мы принимаем вас за блинодела, сиречь, фальшивомонетчика. И хватит ломать комедию.
– Ну так и вам комедию не надо разыгрывать, господа хорошие. Защитники отечества, – прошипел Елкин.
– Ну, наконец-то, пришли в себя. Или до этого просто играли? Ладно, это не важно. Но вот чего вам не следует делать, так это иронизировать по нашему поводу. К вашему сведению, перед вами трое георгиевских кавалеров. А кресты в российской армии получают либо на могилу, либо за достойные деяния. И никак иначе. С этим, надеюсь, определились?
– Определились, – буркнул пленник.
– Вот и хорошо.
– Так, а от меня-то вам что нужно? – сложив руки на груди, поинтересовался Елкин.
– То, что я и сказал, отправитесь на фронт, защищать родину.
– У меня белый билет. Причем самый настоящий.
– Интересно, а при отправке на каторгу данное обстоятельство тоже учитывается?
– Но я чист перед законом.
– Пока чисты, Валентин Сергеевич. Пока. Вас отпустили за недостаточностью улик.
– Но господин следователь…
– А вам бы хотелось, чтобы он был с вами полностью откровенен? Или вы забыли, как работают наши следственные органы? Страна в состоянии войны, и следователь просто обязан раскрыть факт фальшивомонетничества.
– Ну да. Ну да.
– Вижу, вы все поняли. Вот и замечательно. Итак, хорошенько подумайте, что вам понадобится для вашей работы.
– И чем я должен буду заниматься?
– Странный вопрос. Фальшивые деньги, как вы понимаете, меня не интересуют. А вот изготовление документов очень даже.
– Не думал, что родине могут понадобиться подобные мои таланты.
– Могут. Родина, она вообще ничем не брезгует. Потому как на войне все средства хороши. Слышали, надеюсь, что германцы не брезгуют даже травить людей, как тараканов? Вот то-то и оно. Илларион, дай ему бумагу, перо, и пусть напишет список всего потребного. С утра пораньше пробежишься с этим списком по лавкам. Бери с запасом. Сам понимаешь, киевского ассортимента там не будет. С этим всегда должны оставаться минимум двое. Я буду к одиннадцати. В два часа дня у нас поезд.
– Ясно, Иван Викентьевич.
Вот и ладно, что ясно. А у него еще есть время, которое он может провести в кругу семьи. Пусть не своей. Но какое это имеет значение, если при виде детей у него становится тепло на душе, а прикосновения и забота Ирины доставляют удовольствие. Да, это не навсегда. Но…
Знаете, что такое курортный роман? Это, когда в омут с головой. И при этом оба знают, что все происходящее с ними – лишь иллюзия, которая совсем скоро развеется, как предрассветная дымка. Оба сознают, что просто играют, но при этом живут этой игрой, словно им жить осталось совсем немного.
Именно это и происходило с Шестаковым, а вернее, с Шейрановым. У его подопечного вообще ничего в душе не было, кроме цинизма и брезгливости по отношению к бывшей подруге, превратившейся в обычную домашнюю клушу. Что же до Ирины… Вот она не играла, а искренне надеялась, что обрела свое счастье, утраченное много лет назад из-за юношеских бредней, бродивших в их головах.
Нда. Конечно, Шейранова подтачивало чувство вины, да и не в его характере было бросать своих близких. Угу. Полюбить Ирину по-настоящему он не полюбил, но и чужими ни она, ни дети для него не были. Ну да, у него есть возможность и время позаботиться о них, даже если Шестаков погибнет раньше срока. Не дело это – отворачиваться от близких. Эдак останешься один по жизни, с пустотой в груди…
Шестаков открыл глаза и сладостно потянулся, ощущая боль во всем теле. Но это боль – такая, сладостная. Ирина, узнав о его внезапном отъезде, буквально измотала его за ночь. Не сказать, что его это расстроило, мало того, несмотря на практически бессонную ночь, он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Вот только отчего-то тяжко подниматься с постели. Тело и болело, и одновременно стало ватным.
