— Сычи да и только, — вздыхает нянечка.
«Добрые люди, — говорит молодое, кроткое личико матери, — не обессудьте за то, что они родились у меня такие самостоятельные».
— Хочу какава! — подходя к своему шкафу, говорит один из двух мальчиков.
— Дайте какава! — сейчас же требует его брат.
— Будет вам! — убеждает шепотом мама. — Вы же только что напились кефиру. Могут подумать, что вы голодные.
— Какава! — хором говорят дети, снимая валенки.
— Ай да братья Пылаевы, — покачивает головой нянечка. — Сразу слыхать, что пришли Пылаевы.
Близнецов зовут Пашей и Пекой. Но никто не может выговорить сразу два имени, как бы он ни старался.
Поэтому в детском саду мальчиков-близнецов зовут по фамилии: Пылаевы. «Братья Пылаевы», — чтоб не обидно было ни Пеке, ни Паше.
— Ай да Пылаевы, — говорит нянечка. — Сразу слыхать, что пришли Пылаевы.
— …Товарищ Искра, — говорит задумавшемуся папе Тарасика заведующая детским садом. — Извините… Я вас заставила ждать. Пройдемте… Нет, сюда. В эту дверь.
Глава третья
Дверь — стеклянная, раздвижная.
Когда заведующая детским садом сидит в своей комнатенке, она словно капитан на капитанском мостике.
Приподнимет голову — приметит сквозь прозрачные двери, кто входит в детский сад, а кто выходит из детского сада; повернет голову вправо — увидит большую белую лестницу, бегущую вверх, в спальни к ребятам; посмотрит влево — глядь, плита. И кухарка.
Когда капитан стоит на своем мостике, перед ним море, солнце и звезды. (По-морскому они называются небесными светилами.) Есть у капитана и карта. На ней отмечены глубины морей, подводные скалы и указано, какие и где проходят подводные течения.
А перед заведующей детским садом лежит на столе большая толстая книга, переплетенная в голубую обложку. В эту книгу вписаны все девочки и мальчики, которые приходят в детский сад.
* * *
Имя:
«Тарасик (Тарас Богданович Искра)», — вписывает заведующая большими, четкими буквами в свою голубую книжку.
Возраст:
«Четыре года, шесть месяцев».
Национальность:
«Украинец».
Отец:
«Богдан Тарасович Искра».
Специальность:
«Электротехник».
Место работы:
«Улица Гоголя, 42. «Госэнерго» (студент-заочник электротехнического института)».
Мать:
— Отсутствует! — говорит папа.
— То есть как это так — «отсутствует»?.. — Молодая кудрявая заведующая хмурится. — Извините, товарищ Искра, но у меня в саду сто двадцать ребят. У меня нет времени для шуток.
— А я не шучу, — рассердившись, говорит папа. — Она на Дальнем Востоке.
Заведующая отрывает глаза от книжки и по-детски, в упор, неучтиво и пристально, разглядывает папу Тарасика.
Под ее взглядом он густо краснеет и пытается что-то пробормотать.
— Товарищ Искра, — дрогнувшим голосом перебивает она. — Свет не без добрых людей. Ребенка вырастите. И вырастите хорошо!
— Чего-чего?! — ужаснувшись, спрашивает папа.
— Успокойтесь, товарищ Искра!
И перо скрипит:
Мать:
«Отец-одиночка», — прикусив губу, аккуратно вписывает двадцатидвухлетняя заведующая детским садом в голубую толстую книжку.
Глава четвертая
— Спасибо вам, Маргарита Ивановна, ну и терпения же надо к ним, Маргарита Ивановна, в жизни не хватило бы у меня такого терпения, — сказала Нелина мама, робко глядя в глаза Маргарите Ивановне и улыбаясь, как улыбаются в школе учительнице девочки-подлизы.
— Да бог с вами, какое же тут терпение, — ответила привычно-усталым и спокойным голосом Маргарита Ивановна, все понимая и тоже улыбаясь. — Пообедала хорошо. Да нет, ну кто же ее обидит? Право, нет. Ее любят у нас.
Пока она говорила это, Неля, одетая в свою белую шубку, примостившись на корточках, лепила из снега пирожки. Рядом с нею сидели Тарасик и Альфред.
— Он не так лепит, — говорил Неле Тарасик.
— Он испортит тебе пирожок, — говорил Альфред.
Искоса, боковым взглядом глядела Нелина мама на светлые Нелины косы, торчавшие из-под капора, на розовую, повернутую в ее сторону щеку; рассеянно вслушивалась в детские голоса.
Звонкий голос дочки выражал уверенность и любовь к себе. Неля смеялась.
— Маргарита Ивановна… — вдруг сказала Нелина мама.
— Да, да, мамаша?
— Маргарита Ивановна! Мне кажется… Неля будет иметь успех.
Голос дрогнул, губы скривились, как будто прося, чтобы Маргарита Ивановна простила ее за ту глупость, которую она сказала только что.
— Несомненно! — серьезно ответила Маргарита Ивановна. — По-моему, Неля будет иметь успех.
Мать не сказала больше ни слова и даже не сказала «до свиданья». Она взяла свою девочку за руку, и они пошли. Так рядом с сумрачной стеной высокого каменного дома прыгает солнечный заяц, невесть откуда взявшийся. Так между булыжников пробивается робкая травка. Так ни с того ни с сего неожиданно раздается на окраине города в предрассветной темноте петушиный голос: «Кукареку, я тут, пришло утро!»
Свернули за угол и пропали. И Маргарита Ивановна наконец позволила себе улыбнуться и забыть, что она воспитательница.
Один за другим расходились по домам ребята. Мамы, папы, дедушки, бабушки уводили их из детского сада.
— Дети, ужинать, ужинать! — сказала Маргарита Ивановна круглосуточникам счастливым, радостным голосом, стараясь не встречаться взглядом с новеньким мальчиком.
Он не сказал: «Я хочу домой», он не сказал: «А папа?» Он ждал.
«Этот, пожалуй, в жизни не пропадет», — почему-то подумала про него Маргарита Ивановна и небрежно и ласково сунула руку под барашковый воротник Тарасика.
— Ребята, ужинать, ужинать, — повторила она так бодро и счастливо, будто сообщала им, что в детском саду появился новый аквариум с рыбками или что в их детской столовой завелся кенарь.
— Стройтесь парами, — весело сказала она, — пусть каждый возьмет лопату и ведерко! Правильно, молодцы! Тарасик, не толкай мальчика, стой спокойно. Так! Пошли в дом!
И она запела, шагая рядом:
В лесу, где березки столпились гурьбой,Подснежника глянул глазок голубой.
Ее песню подхватил один-единственный детский голос, голос самой кроткой и тихой девочки из всей группы. Заскрипел снег. Киок! — очень тихо сказала дверь, и двенадцать ребят-круглосуточников вошли в прихожую детского сада.
Ночь. Может, где-нибудь в этот час светит солнце. Но в Москве ночь. Она над крышей каждого дома — самого большого и самого маленького. Она глядится во все окошки — в окошко дома на самой-самой дальней окраине и того большого дома, что на улице Горького. К каждой стене прильнула она своей тихой щекой. И хоть улицы залиты электрическим светом и все еще едут по ним троллейбусы, автобусы, трамваи, но полгорода спит. Спят не только дети и старые люди, спят булыжники во дворах, там, где нет уличных фонарей. Спят деревья и даже, может, река Москва. Ведь надо же отдохнуть и ей. Конь спит стоя, а река на бегу.
В спальню детского сада входит свет с улицы. Наискосок от детского сада — кино. Над кино зеленые буквы. Они то гаснут, то загораются опять. Зеленый свет больших букв освещает кровати в спальне детского сада. Вспыхнет — погаснет и снова вспыхнет.
Светом, должно быть, командует милиционер — хозяин улицы. Недаром он стоит на углу, где скрещиваются разные огни. И, может, это вовсе не большие зеленые буквы, которые над кино, а милиционер засылает свет в спальню детского сада?
Тарасик лежит, затаившись под байковым одеялом, положив руку под щеку. Он не спит и не жалуется. Он шустрый. Он понимает: его не услышат ни мама, ни папа, ни дедушка. Он один. Покивал бы ему хоть какой-нибудь теневой человек со стенки! Не покивает. Чужая комната. Новая комната. И тени здесь новые. Даже тени чужие. И нет того, чтоб сказала тень, как один раз сказал дома, во сне, угловой человек Тарасику: «Тарасище, хватит! Закрой глаза!»
Дома можно было заплакать сквозь сон, прижаться к родному, теплому, к маминой щеке и услышать: «Я тут, Тарасик, глупый мой, я же тут, чего это ты испугался, Тарасик?»
А здесь, что тебе ни приснится, никто не скажет: «Я тут».
Двенадцать ребят, двенадцать кроватей. Двенадцать стульев, на которые аккуратно сложена одежка каждого мальчика, каждой девочки.
Двенадцать ребят — ни единой мамы, ни единого папы, ни бабки, ни дедки, хоть шаром покати.
Входит ночная нянечка, позевывает и, подперев кулаком щеку, садится на стул у окна. Она дремлет. Нос у нее то опускается, то вскидывается опять.
— Тетенька, — говорит Тарасик, — пойди сюда… Посиди со мной… Пожалуйста.
