— Фамилия, имя, отчество? — произнесла Клава давно заученную фразу, с которой начинается каждый допрос.
Он не ответил. Сидел и молчал, нахально улыбаясь ей прямо в лицо.
— Фамилия, имя, отчество? — снова повторила она.
И снова тот же результат. Крутого из себя строит. Хочет показать, что ему не страшно. Страшно. На самом деле страшно. Если бы не было страшно, то сразу бы ответил.
— Фамилия, имя, отчество?
— А где адвокат? — лениво спросил Хорек. — Без адвоката не положено.
— Верно, знаете, — согласилась Клавдия. — Подождем адвоката.
И уставилась Хорьку прямо в глаза. Он свои не отвел. Эти переглядки длились минуты две, у Клавдии даже глаза стали слезиться от напряжения.
— Ой, простите, я… такие пробки…
Хорек первым отвел глаза, чтобы посмотреть на вошедшего длинного и худосочного юношу в толстых очках:
— Это что за хрен с бугра?
— Я ваш защитник… — до корней волос покраснел парень.
— Не надо, — перебил Хорек.
— Как — не надо?
— Не хочу тебя, — пояснил Харитонов. — Другого хочу.
— Но вы ведь даже меня не знаете…
— И знать не хочу.
Гусь, а не хорек. Да, видно, допроса не получится.
Парень попытался еще уговорить Хорька, приводил выигранные им дела, но тот даже не слушал.
Когда парень, снова покраснев, как красна девица, сто раз извинившись, ушел, Клавдия сказала:
— Поизгалялись, потешили самолюбие?
— Имею право, — осклабился Хорек.
— Зря вы, молодой человек, тут выставляетесь. У вас в камере можете выставляться сколько угодно, там от этого ваша жизнь зависит. А тут она зависит совсем от другого.
— От чего же?
— Тут она зависит от того, насколько откровенно вы будете отвечать на мои вопросы, и от того, как скоро вы захотите во всем сознаться.
— А я ни на какие вопросы отвечать не собираюсь.
Он продолжал нагло улыбаться.
— А если так, не для протокола, а просто поболтать. А?
— О чем?
— Вот я, например, точно знаю, что вам грозит смертная казнь. За убийство двух человек, совершенное с особой жестокостью. Ну, не говоря уже о хранении оружия, попытке сопротивления при задержании и тому подобной мелочи. Я понимаю, что тюрьмы вы не боитесь, но тут ведь речь идет не о том, долго вы будете сидеть или очень долго, а о том, будете вы жить или вас расстреляют. Хочу сразу предупредить, что скорее всего расстреляют, но если постараетесь, то получите десять — пятнадцать лет.
Он еще продолжал улыбаться. Но улыбались только губы. Глаза уже лихорадочно бегали по полу. Жуткое впечатление.
— Ну так что, давайте не ссориться. Хотите пирожок?
— Что? — Он даже не сразу понял.
— Я говорю, хотите пирожок? С курагой. Вчера вечером испекла.
— Нет. — Харитонов хмыкнул и отвернулся.
— А зря. — Клава достала из сумки пирожок и положила перед ним. — В тюрьме вас такими кормить не станут. Попробуйте, может, это последний пирожок в вашей жизни.
— Че ты меня пугаешь? Нет, ну че ты меня пугаешь?! — вдруг закричал он. — Видали мы таких. Пуганые уже!
— Да не собираюсь я вас пугать. — Дежкина пожала плечами. — Я вас просто угощаю пирожком.
Он начал есть.
— А теперь расскажите, зачем вы убили двух человек в своей квартире.
— Щас, доем только. — Харитонов дожевал пирожок и цыкнул зубом. — Значит, так, делаю чистосердечное признание. Я убил двух человек в своей квартире.
— Хорошее начало. Но это нам и без вас известно. Вы расскажите, кто были эти люди, зачем вы их убили, как?
— А вам так интересно? — удивился он. — Ну убил и убил. Как это… на бытовой почве.
Клавдия вздохнула. Это хоть и легко, поймать на вранье, но долго и муторно. Очные ставки, улики, экспертизы… А там место первой лжи займет вторая, потом третья, и так далее... Муторно.
— Хорошо, расскажите, как все произошло?
— Ну как произошло... Обычно. Я их выпить позвал. Мы напились, и я с Генкой поссорился.
— Из-за чего?
— Он мои часы украл. — Денис пожал плечами. — Верка за него заступилась, слово за слово, ну и пошло. Мы драться начали. А потом я гаечный ключ схватил и…
— А вы не помните, что эта Верка сказала? — перебила его Клавдия.
— Что сказала?
— Ну да, она ведь заступилась.
— Нет, не помню. — Он даже наморщил лоб. — Я же пьяный был.
Еще бы он помнил!
— Вы продолжайте, продолжайте.
— А чего продолжать? — удивился он. — Ну я его гаечным ключом начал дубасить, а он от меня в ванную убежал. Верка тут еще под ногами крутилась, ну я ее к батарее и привязал.
— Чем?
— Струной. Снял струну от занавески…
— А потом?
— А потом дверь в ванную выломал и Дениса гаечным ключом бить стал. Пока он в ванну не свалился. Я смотрю, он не дышит. Испугался, конечно. Взял и все поджег.
— И Верку?
— Нет, Верку не бил.
— А что? — уточнила Клава.
— Так оставил. — Денис нервно засмеялся. — Она просила, чтобы я ее отпустил. Но на меня прямо как будто нашло что-то. Я сам не свой был. Это… состояние аффекта.
Клава ухмыльнулась.
— Дальше.
— А дальше я шмотки собрал какие мог, хату поджег и смотался. Вот и все. Позвонил Ирке, она как раз в Рязань собиралась…
— Ну хорошо. — Клавдия подала Харитонову еще один пирожок. — Все, что вы мне рассказали, конечно, очень интересно, но вынуждена вас разочаровать — это неправда.
— Как это? Почему? — возмутился он.
— Да потому. Вот вы говорите про состояние аффекта, а между тем никакого аффекта и в помине не было. Как можно в состоянии аффекта снимать струну с занавески? Вы пробовали хоть раз? Очень муторное дело. Такое муторное, что вы бы скорее Веронику, то бишь Верку, просто долбанули по башке — и всех делов. Потом вы говорите, что собрали кое-какие вещи, а люди в состоянии аффекта обычно так не поступают. Бегут сломя голову…
— Я не знаю, кто как поступает, а я рассказал правду.
— Ну хорошо. — Клава улыбнулась. — Вы мне только одно скажите: ваша спутница знала о том, что вы убили двух человек и пытаетесь скрыться?
— Нет, — с готовностью ответил он. — Ирка ничего не знала. Я что, дурак, чтобы ей такие вещи рассказывать? Такие вещи вообще бабам доверять нельзя.
— Ну что ж, ладно. На сегодня хватит. Поговорили.
— А я могу отказаться, — ухмыльнулся Харитонов.
— Не отказывайтесь уж, — попросила Клавдия. — А то мне вас из петли не вытащить.
Она нажала на кнопку, и дверь открылась. Хорек еще что-то хотел сказать, но только махнул рукой.
Да, с ним будет нелегко. Его версия вполне может сгодиться для любого судьи.
Но самое противное, что он сразу взял оба убийства на себя. А значит, это для него не самое страшное. Значит, чувствует, что ему помогут. Или боится. Боится того, кто пострашнее, чем она, следователь прокуратуры. Пострашнее, чем закон. С такими людьми очень трудно работать.
— Ладно, — успокоила она сама себя. — Не паникуй.
— Ну что, Клавдия Васильевна, расколола преступника? — поинтересовался на выходе дотошный Симыч.
— Расколола, — слукавила Дежкина.
— Ну тогда — на свободу с чистой совестью! — своеобразно пошутил охранник.
15.32–16.40
Клавдия не была садисткой. Она терпеть не могла мучить кого-нибудь. Даже самых отъявленных негодяев. А уж на своем веку она таких повидала!.. Но мысль о том, что у Дениса Харитонова очень скоро начнется ломка, утешала ее. Удивительно, что он еще до сих пор как-то держится. Но это — недолго, недолго. Нельзя долго, Клавдия торопилась. Пока что она зацепила только самый хвостик.
«А интересно было бы посмотреть на эту Журавлеву в нормальной, обычной обстановке».
Клавдия вдруг поймала себя на том, что ее что-то сильно волнует в этой девице, есть в ней для Дежкиной какая-то интрига. Только вот какая — этого Клава никак не могла разобрать.
Журавлева сидела не в Бутырках, а в КПЗ, потому что обвинения ей предъявлено еще не было. Держать ее здесь долго нельзя. Поэтому Клавдия решила сегодня же «расколоть» парикмахершу. Только вот как это сделать?
Дверь открылась, и милиционер ввел Журавлеву в кабинет.
— Ну здравствуй. Садись. — Клавдия, не глядя на вошедшую, показала ей на табурет.
Ирина робко подошла и села. Сразу видно — впервые в милиции.
— Посиди пока, — пробурчала Клавдия, роясь в бумагах.
С Ириной она решила разыграть «занятого следователя». Это когда ты делаешь вид, что тебе уже все известно и осталось выполнить только кое-какие формальности. Вопросы задаешь изредка и невпопад, прыгая с темы на тему и тем самым сбивая подследственного с легенды. Он просто не может уловить ход твоих мыслей и перестает осторожничать, думая, что ты все пропускаешь мимо ушей. С другой стороны, создается впечатление, что и говорить уже ничего не надо, потому что тебе все давно известно. Подавляет сильно.
