людей, вакшамари не обрести покой.
– Да осенит вас кровавый глаз! Все мы едины под крылом Великой Охотницы…
Мышка не вслушивался в эти слова, подрагивая от голода и жажды. Он не был глубоко верующим и Кехет молился только в минуту нужды, не рассчитывая, впрочем, на ее участие. Сила – единственный вещественный дар, который признавал серокожий. Он произносил заученные фразы и повторял знакомые жесты, мыслями уносясь далеко из темного зала, полного голодных согильдийцев.
– А теперь… Насладимся же дарами Богини Убийств.
Боковые двери открылись, и Лунь вытолкал вереницу связанных веревкой людей. Тощие, перепуганные оборванцы вертели головами, переводя глаза от одной светящейся пары огоньков к другой. Какие-то иностранцы, видимо, решившие переночевать в Некрополе, не зная о негласном законе – после заката живым в городе мертвых не место. Какая удача, настоящий пир. Уж эту кровь он постарается сберечь.
Медленная смерть самая сытная, особенно если жертва сопротивляется. Жажда жить, гнев, страх, надежда и последний рывок к свету – все придает жизненной энергии больший вес. Они смаковали ее через крошечные надрезы, пока не иссушили всех до последней капли. Мышка опять чувствовал себя прекрасно, еще лучше прежнего. Когда он оторвался от трапезы, то заметил в дверях мастера, задумчиво наблюдающего за процессом. Тот подманил парня к себе.
– Скольких, говоришь, убил?
– Двенадцать.
– Прекрасная жертва Кехет, – улыбнулся мастер. – И не последняя на сегодня.
– Мастер?
Рядом возник Канюк:
– Все готово. Отправлюсь я, Коготь, Стрела и Филин.
Мышка удивленно перевел взгляд от мастера к учителю:
– Выяснилось, кто за этим стоит?
– Да, – оскалился Беркут, – и он пожалеет, что влез не в свое дело.
***
– Тим!
Голос матери дрожал от страха. Он глухо доносился издалека, может быть, с первого этажа. Тим разлепил веки. Было сумрачно, еще далеко до рассвета, и петухи не звали на работу. Так зачем же мать решила разбудить его так рано? Мальчик бросил взгляд на койку неподалеку – брата там не было.
Тут внизу раздался грохот посуды, крики и топот, затем страшный крик. Кажется, это был Бастиан, его брат. Истошный визг матери. Так кричит свинья, которую тащат на убой. Тим скатился на пол и забился под пыльную кровать, содрогаясь всем телом от ужаса. Если папа снова напился, то следует хорошо спрятаться… Снова будет бить, не жалея подпруги.
Топот по лестнице, и несколько пар сапог вошли в комнату. Нет, таких добротных, подбитых сталью у отца не было. Голоса на неизвестном языке, а затем кровать перевернулась, словно щепка. Мальчик закричал от неожиданности. Несколько мужчин в странных широкополых шляпах, один из них засмеялся, шевельнув клинком, на котором была кровь.
Отцовы пьяные побои научили Тима быстро соображать и реагировать. Еще не до конца понимая, что происходит, он юркнул между мужчинами и что есть мочи припустил вниз по лестнице. Воздух колыхнулся возле его шеи. Пытались схватить.
Мальчик сбежал на первый этаж, ноги шлепнули по лужам. Все красное. Бастиан лежал с широко открытыми глазами. Тим потряс его за плечи:
– Вставай! Тут бандиты! Где папа с мамой? – но старший брат был мягкий, словно соломенный тюк. В нем была небольшая красная дырка, прямо в груди. Тим вспомнил, как закалывали свиней, и лицо у него скорчилось от слез. Бандиты кричали, топая по ступенькам, они были совсем рядом. Мальчик со всех ног припустил во двор. Надо спустить на них Бордо и Косточку.
Роса на траве холодила ноги, голые ступни скользили по ней. Он упал, а когда поднялся, увидел, что псы лежат без движения, все багрово-красные. Сзади слышался топот, все ближе и ближе, а потом женский крик. Обернувшись, Тим увидел, как мать в окровавленной ночной рубашке, кинулась на тех, кто бежал за ним. Длинные иглы стали вонзались в нее, а она все кричала и кричала. Мальчик совсем не разбирал слов от ужаса, но, кажется, она приказывала ему бежать, и он опрометью кинулся прочь. Сзади раздались топот и храп коней, крики… Он запнулся о корягу, упал… и проснулся.
Мокрая от пота грудь Асавина вздымалась так часто, словно он и правда долго бежал от смерти. Блондин провел пальцами по лицу. Какой кошмарный сон. Словно вывернули наизнанку ужасные детские воспоминания, переврали, исковеркали. Асавин не видел труп брата и как мать пронзали шпагами, только ее тело, но абсолютно точно знал – в ту ночь все умерли, даже отец. Дом сгорел, заменив погребальный костер, а он перестал быть Тимом.
Блондин аккуратно приподнялся с кучи сена, чтобы не разбудить двух пригревшихся девок. Пошарив в стогу, нашел свой эскарсель. Достал перстень с красивым дымчатым камнем и птичьим орнаментом. Металл приятно холодил руку и словно успокаивал. Потеребив кольцо, он вернул его в эскарсель и снова посмотрел на девок. Эту, чернявую, кажется, звали Фрезией, а ту, узкоглазую… Забыл.
Он встретил их вчера, когда на пути из прачечной заскочил в общественную баню в Медном. Там терлось несколько шлюх, и Эльбрено выбрал двух наименее потасканных, для себя и Тьега, да только мальчишка был совсем не в настроении резвиться. Жаль, Асавин хотел подбодрить его.
Блондину пришлось пережить ужасную ночь после злосчастного поединка. Лекарь, которого он нашел, был стар, пьян и еле шевелил руками. Нож, которым целитель срезал с плеча Тьега лохмотья плоти, был тупой. Парень кричал, вырываясь из рук, а этот горе-лекарь не смог уложить его с первого удара деревянным молотком. После того как пьянчуга прижег рану кипящим маслом, он дал пучок какого-то сена и велел воскурять для выздоровления. После удара по голове парня страшно тошнило, но лекарь говорил, что это прекрасно, из него выходит вся хворь.
Парень не мог шевельнуть рукой, страдал от ночных болей так сильно, что напивался почти до беспамятства. Ко всему прочему, он стал очень агрессивен. Асавин не узнавал его. Тьег мало ел, мало спал и был круглые сутки до лихорадочности взбудоражен. До кровавого пота тренировал левую руку, словно боясь своей временной слабости.
Лонан же, несмотря на сломанные ребра, выбитые зубы и бесчисленные синяки, пережил этот злополучный вечер гораздо лучше. Асавин сам прижег все его рассечения, делал неумелые перевязки. В отличие от Тьега, который был временами лихорадочно болтлив, Лонан все больше молчал, и блондин невольно чувствовал угрызения совести. Как только алхимик начал робко передвигаться на своих двоих, то приступил к обязанностям по изготовлению Красного Поцелуя, и Асавин стал видеть его еще реже. Иногда он заставал его в «Норке», проигравшимся в пух и прах, потом алхимик передавал ему мешочек красного порошка, и на этом их общение ограничивалось.
Затем Асавин долго и кропотливо делили мешок на порции, взвешивая на аптекарских весах, заворачивал в бумагу и переходил к самой ответственной части – продаже. Френсис
