иметь силу, чтобы защитить себя и родных, и что для здоровья это полезно. А ведь и правда, с тех пор, как он начал ходить сюда по утрам с братом, спина практически о себе не напоминала, хотя Яков и не исключал, что это заслуга Кощеевой мази.
Клим потряс рукой, словно та устала отчего-то, потом прислонился спиной к трубе и внимательно посмотрел на него.
— Что-то в тебе изменилось, — заметил брат. — Никак не могу понять — что. Ходить ты иначе стал, что ли?
Яков замер, потом спрыгнул на песок. Клим продолжал пытливо смотреть на него, и стало не по себе. Неужели правда что-то изменилось внешне, и оно заметно? А если Клим догадается? Да нет, быть не может…
— Тебе кажется.
Врать брату было противно. Еще одно темное пятно на всей этой истории. В отношениях, которые нужно скрывать, всегда есть какой-то изъян. Или в тебе он есть, коли ты боишься открыто выйти к людям. «Я ни с кем не встречаюсь», — сказала Злата. Но почему? Уж не потому ли, что не готова показаться со своим избранником другим на глаза? И разозлилась она вовсе не на предложение встречаться. Нет, ее ужаснуло его предположение о том, что она могла бы влюбиться в него. Злату пугала любовь... Или что-то другое в ней? «Чтобы таскалась за тобой как кошка...» Но разве ж это про любовь?
— А ничего мне не кажется, — уверенно заявил Клим. — Посмотри на себя! Все молчишь, думаешь о чем-то, со мной не говоришь, про дом не вспоминаешь… Не то что первые две седмицы. Эй… Да ты нашел тут кого себе, что ли?
Наверное, что-то в выражении лица Якова выдало его, потому что Клим рассмеялся и со всей дури хлопнул его по плечу.
— Вот это ты молодец! Вот это учудил! Не ожидал! Считай, что прощен! А чего не рассказываешь-то? Кто такая? Из наших или отсюда кто? Ну, чего смотришь? Мне-то можно сказать.
Соврать. Нужно было снова соврать. Но Яков не смог ничего придумать. Он был слишком измучен событиями вчерашнего дня и бессонной ночью, чувством вины за все, что произошло, необходимостью принять очень важное решение и воплотить его в жизнь, слишком сосредоточен на Злате, чтобы выдумывать еще что-то для Клима.
— А давай угадаю, — продолжил Клим. — Это кто-то из общежития? Так я всех уже знаю. Кто у нас там? Аглая? Ну, эта для тебя старовата. Забава. Она-да? Больше же нет никого. Точно она! Ты с ней поосторожнее, она, говорят, одним взглядом проклясть может. А вообще, конечно, девка красивая, понимаю, только она тут с отцом, ну да ты знаешь это ведь, да? Ой, а на тебе волос. Да вон, на футболке. Давай сниму. Чей это?
Яков попытался отстраниться, но было поздно. Клим стоял близко и успел протянуть руку и снять волос с его плеча. Задумчиво осмотрел его, и улыбка стекла с его губ. Медный волос переливался на солнце, завиваясь в кольца, и даже так умудрялся выглядеть столь же строптивым, как и его хозяйка. А не опознать по нему его хозяйку было невозможно. И Яков проклял свое утреннее решение надеть на тренировку ту же футболку, в которой был вчера.
— Это же… — начал было брат, но замолчал, будто не смог продолжить. Потом снова набрал в грудь воздух. — Ты что… ты с ней что ли?..
— Клим…
— Ты сошелся со Златой?
Яков промолчал. Он не мог соврать. И не мог сказать правду. Но по его молчанию Клим и сам все понял.
— И давно? — сухо поинтересовался он. — Сколько, Яш? И все это время, что я хожу и рассказываю тебе, что она мне нравится, ты за моей спиной с ней на встречи бегаешь?
— Мы не бегали на встречи, — возразил Яша, желая исправить ситуацию, но этим сделал только хуже.
— А чем же вы тогда занимаетесь? — зло фыркнул Клим, и тут Яков сделал то, что делать было нельзя совсем, но над чем он так и не стал властен. Покраснел.
Клим ошарашено уставился на него. А потом порывисто, словно брезгуя, отбросил от себя рыжий волос. В голубых глазах брата блеснул холодный стальной отблеск. Яков сглотнул, предвидя неминуемую бурю. Клим редко мог вовремя остановиться...
— Наш чистенький Яша, — процедил Клим сквозь сжатые зубы. Лицо его сморщилось в гримасе то ли гнева, то ли презрения. — И все это время ты с ней… Ты ее… А я тут распинаюсь… Глаза б мои вас больше не видели. Ее… Гадость… Царевна тоже мне выискалась… Объедки за тобой подбирать…
Объедки. Слово хлестнуло по и без того расшатанным нервам, аж дыхание перехватило.
И Яков ударил. Он не собирался этого делать, но в этот момент в него словно бес вселился, и ярость затмила рассудок. Клим мог говорить плохо о нем, но он не смел говорить такое о Злате. Он ничего о ней не знал!
А Клим, который вполне мог блокировать этот удар или увернуться, почему-то не стал этого делать. Кулак прошелся по его челюсти, он отшатнулся и скривился, и Яков не стал ждать и ударил снова. Он бил и бил, пока не понял, что Клим безропотно сносит эти удары, будто бурдюк, который отец наполнил песком и повесил у них в клети, чтобы они тренировались. Это понимание охладило его злость. Яков остановился, а Клим упал на колени да так и остался.
Воцарилась тишина. «Боги!» — испуганно воззвал про себя Яков. Что на него нашло? Он избил брата… Глянул на свою руку. На костяшках алела кровь.
— Клим…
— Бей еще, — вдруг тихо попросил Клим, не поднимая глаз. Из носа и по подбородку у него текла кровь. Она капала на песок, впитывалась в него, принимая некрасивый бурый цвет.
— Клим…
— Бей…
— Я не буду!.. Прости меня... Я… Но ты…
— Трусишь? Или еще повод нужен? — Клим скривился и сплюнул на песок слюну, перемешанную с кровью, голос его сочился злой безнадегой и дышал он тяжело. — Так я тебе еще дам. Хочешь знать, кому ты обязан своим лицом? Я специально отвел тебя тогда в кузню. Думал сбежать потом, чтобы отец тебя одного нашел и решил, что ты сам со двора ушел, и отругал. Ты же не разговаривал. Он бы не узнал, что
