– Извини, – наконец сказал он. – Я уже привык к тому, что мелет Софья, и сдерживать ее не хотел. Когда люди злятся, они перестают думать.
Машка кивнула. Сейчас диван казался ей не таким уж и мягким. Кожа была приятно прохладной, спинка – высокой, а запертая дверь во многом способствовала ее спокойствию. Призрак их с Мефодием не тронет, а сквозь дверь людям не просочиться.
– Гришка верно уловил, – Мефодий сел рядом и накрыл ее ладонь рукой. Теплый он, уютный и домашний, тянет прижаться к плечу, закрыть глаза и позволить себе расслабиться.
– Думаешь, ему поверят?
– Быть может, да, а быть может – и нет… хотелось бы думать, что она…
– Все-таки она?
– Думаю, да, – он провел пальцами по тыльной стороне Машкиной ладони. – Призраки, проклятия – это очень по-женски… и она не станет рисковать.
– И как тогда…
– Будем ждать, – Мефодий снял ботинки и лег. – Отдыхай. Кстати, ты ничего не ела.
– Аппетита не было.
– А сейчас? У меня шоколадка есть… в сумке. И еще сок. И печенье.
В животе заурчало, желудок был согласен и на сок с печеньем, и на шоколадку. Поделили по-братски, и Машка заставила себя есть аккуратно. Она тщательно разжевывала толстое овсяное печенье, запивая грейпфрутовым соком из стеклянной бутылки. Перед тем как открыть, Мефодий тщательно осмотрел и бутылки, и крышку, едва ли не на зуб попробовал.
– И все-таки… мы здесь вдвоем… – этот вопрос мучил Машку. – И как она… если решится, то…
Сегодня ночью.
Завтра утром.
Пока Мефодий рядом, а он не собирается уходить. И у той, которая собирает жизни, прячась за крыльями вестницы смерти, должен быть план.
– Ложись, – Мефодий коснулся щиколотки. – Отдыхай.
И Машка, подумав, что чему быть, того явно не миновать, послушала. Легла она на диване, а Мефодий накрыл ее одеялом. Он расположился в кресле, сидел с закрытыми глазами, но Машка точно знала – не спит. Сама она упорно сражалась с дремой, то и дело подавляла зевоту, но все равно уснула. Сон был мягким, спокойным. В нем Машка примеряла белое пышное платье и любовалась собой. Она точно знала, что выглядит иначе, но…
…Оголенные плечи, пышные, сдобные. И массивная грудь. Корсет сдавливает ребра, мешая дышать, и в ушах звенит. Это ж надо, до чего затянули. Нет, талия, конечно, выше всяких похвал, тонка, изысканна, но вот головокружение Машке вовсе не по вкусу.
И имя тоже.
У нее другое имя.
Какое?
В памяти всплывает – Ольга. Конечно, Машка-Ольга улыбается собственному отражению. Именно так ее и зовут! А платье тяжелое, под юбками и кринолинами душно, и Ольга, все-таки Ольга, отступает от зеркала. Обернувшись, бросает последний придирчивый взгляд.
Хороша.
И жаль, что такая красота достанется человеку, ее недостойному. Нет, Франц, конечно, милый мальчик, заботливый, но… мальчик же. Вот его брат – иное дело.
Подавив вздох, Ольга присела на козетку. Скоро за ней придут. Сколько осталось? Крохотные часики, усыпанные сапфирами, утверждают, что уже пора. Но где Мари? Ей велено быть рядом, не то чтобы без ее присутствия вовсе никак не обойтись, но матушку терзают сомнения: вдруг да Ольга сомлеет? В ее-то интересном положении… нет, естественно, все спишут на волнение, на тонкую душевную организацию невесты, но все одно будет неприятно.
И голова действительно кружится.
Мерзко-то как!
Ольга накрыла ладонью плоский живот, ощутив под пальцами жесткую вышивку и неровность речного жемчуга. Мысль о ребенке не вызывала у нее ничего, кроме раздражения. Это, пока крохотное, создание в ее представлении было помехой. Из-за него вскоре Ольгина красота поблекнет. Все знают, что женщины в тягости резко дурнеют, что внешне, что норовом. А норов у нее и в самом-то деле нелегкий.
Франца даже жаль… немного.
А Ференц, узнав о беременности, только рассмеялся. Мол, не его это проблема… нет, он готов предоставить ребенку имя, а Ольге – содержание. Он купит ей поместье, но жениться не собирается… сволочь.
Злость плеснула на Ольгины щеки румянцем.
Чтоб он сдох!
Сдох бы медленно, раскаиваясь во всех грехах, которых на черной его душе скопилось изрядно. Желание было столь сильным, что Ольга сжала кулаки. И тонкие ноготки впились в ладонь.
Ничего, она отомстит, и ему, и этой потаскушке, которой вздумалось влезть в постель Ольгиного мужчины. А ведь смешно, они обе беременны и обе выходят замуж не за того мужчину, который повинен в случившемся!
– Оленька? – Дверь отворилась беззвучно, и Мари скользнула в комнату. – Ты уже готова?
Давным-давно готова, и горничная ушла, оставив невесту наедине с собой. Обычай такой, дескать, чтобы мысли девичьи передумать успела и в новую жизнь обновленной вошла.
Тьфу!
Ольгу донельзя раздражали окружающие ее люди. И по неясной причине навернулись на глаза слезы. Они текли по щекам, по подбородку, и сколько Ольга ни пыталась успокоиться, у нее не выходило.
Да что же это такое творится?
Она сделала глубокий – насколько это возможно при корсете – вдох и шлепнула себя по щеке. Это из-за беременности: и слезы, и раздражение, и приступы неясного умиления, когда все вокруг, даже эта дурочка Анна, кажутся вдруг милыми, приятными людьми.
– Тише, Оленька. – Мари по-своему расценила слезы и, присев рядышком, взяла Ольгу за руку. – Тише, солнышко мое… я понимаю, я все понимаю…
Жадные глазенки, завидущие. Сама-то сухощава, остролица, суетлива не в меру, мужчины на таких если и смотрят, то с жалостью. Но ведь умудрилась она как-то к Ференцу в постель забраться?
– С тобой кое-кто встретиться желает.
Мелькнуло: Ференц? Он придет, чтобы исправить ошибку? Встанет на колени, признается в любви и попросит Ольгу бежать? А что, в романах девицы часто сбегают из-под венца наперекор родительской воле. А папеньке Ференц весьма не по нраву, особенно когда стало известно… нет, сволочь он, но если попросит, Ольга согласится.
Простит.
Она ведь любит его… от любви ее сердцу становится тесно в груди, от любви оно так безумно колотится, выпрыгивает, и дурнота, мучившая Ольгу уж который день – не помогали ни простокваши, ни свежее молоко, с клюквенным соком смешанное, – отступила.
Но следом за Мари, крадучись, на полусогнутых ногах вошел не Ференц – Витольд.
– Что тебе здесь надо? – Ольга сглотнула вязкую слюну.
Вот же надоедливый!
– Оленька! – Он упал на колени, вытянул руки, и она брезгливо одернула юбки – не хотелось, чтобы Витольд касался ее платья. – Оленька, я люблю тебя!
Это она слышала, и не единожды. Он не оставлял ее в покое, изводил, что словами, что длинными письмами, которые, к слову, душу грели, но и только. Он был зануден в словоизъявлениях собственных чувств, и чувства эти Ольге виделись тоже утомительными.
– Я хочу спасти тебя! – Он все же взял ее руку в собственные потные ладони. Лицо Витольда лоснилось, и он часто сглатывал.
– И как же?
– Сбежим! Ты и я! Коляска ждет и нас…
Он сбивчиво говорил о том, что увезет Оленьку из поместья, из страны, что они вдвоем отправятся в Америку, где людей оценивают не по богатствам и званиям, но по способностям… чушь какая!
– А жить мы за что будем? – Ольга выдернула руку и поднялась. – К тому же, любезный Витольд, вы забыли одно немаловажное обстоятельство. Вы женаты.
И жена его следит за каждым движением Ольги.
Что она затеяла? Или и вправду надеялась, что Ольга сбежит? О нет, она не в таком отчаянии пребывает, чтобы вовсе глупости творить. Витольда она не любит и не полюбит, Франца, впрочем, тоже… так какая разница?
Огромная! Франц состоятелен. И для брака с ним от Ольги не требуется бежать на край мира, где, возможно, Витольд сколотит состояние, воплощая один из своих безумных прожектов. Пустой человечишка, никчемный…
– Уходите, – Ольга покачнулась, силясь унять приступ дурноты. – Вы сами понимаете, сколь пусты ваши мечтания. Вы…
Раздражение, накопившееся за последние дни, выплескивалось ядовитыми словами. Она, не будучи все же злой, получала странное удовольствие, унижая Витольда. А он стоял на коленях и смотрел на нее… с жалостью? Он – и с жалостью?
– Вон! – Ольга указала на дверь. – Уходите, пока я не позвала папеньку и не велела выставить вас!
И Витольд поднялся неловко, прошел к двери, а Мари за ним дверь прикрыла, глянула с упреком:
– Зачем ты так с ним?
– И с тобой. – Ольга оперлась о спинку стула, голова кружилась неимоверно. – Я и тебя выгоню, если ты заговоришь об очередной глупости…
Франц даст ей имя. И состояние, которое позволит Ольге вести привычный образ жизни, а то и лучше, ведь он куда богаче папеньки… в принципе, это замужество можно считать удачей. Любовь? Ольга горько рассмеялась. Что она видела от любви, кроме позора?
Ничего. Скоро все изменится!
– Тебе дурно? – Мари, как уже сложилось, не обратила внимания на слова Ольги. Она стояла, поддерживая хозяйку под локоток. – Ты такая бледная… выпьешь вина?
