– Так ведь там жить негде, – возразила Софья Ильинична. Она еще выглядела взволнованной, сидела на диване, держала сына за руку, но былая паника отступила. Да и сам Григорий выглядеть стал не в пример лучше. Исчезла бледность, испарина прошла, да и взгляд стал осмысленным.
– Неужто совсем негде?
Доктору не ответили, и он занялся пациентом.
– Давление, значит, упало? – Он давление мерил, и пульс считал, качал головой в ответ на какие-то свои мысли, цокал языком. Раскрыв внушительный чемодан, опутал Григория паутиной проводов и долго пристально изучал дерганый рисунок кардиограммы. И от каждого самого слабого его движения Софья Ильинична вздрагивала и подавалась вперед, пока не оказалась настолько близко, что доктор с укоризной произнес:
– Милейшая Софья Ильинична, вы меня выжить пытаетесь?
Она же вспыхнула и поспешила отодвинуться.
– Я волнуюсь! – сказала, приподнимая голову, и подбородки ее задрались, обнажая красную полосу влажноватой натертой кожи.
– Хотите валерьяночки?
– Мой сын…
– Вполне здоров, насколько я могу судить.
– Но ему было плохо!
– Мама!
– Что – мама? Тебе ведь было плохо, Гришенька! Он едва в обморок не упал! И давление… скажи ему про давление!
Стася кивнула и тихо сказала:
– Давление и вправду было очень низким.
– Случается, – вполне миролюбиво заметил врач. Он был корпулентным мужчиной, одетым хоть просто, но со вкусом. Вельветовые штаны оттенка горького шоколада и горчичный пиджак придавали ему вид несколько легкомысленный, не вязавшийся ни с сединой, ни с манерами. – Человек молодой, организм растущий… а бывает, что молодые люди, не иначе как любопытством движимые, сводят знакомство с некими химическими соединениями, крайне для этого растущего организма вредными. И в результате сего случаются разного рода казусы.
– Мой мальчик не наркоман! – Софья Ильинична вскочила.
– А разве я говорю, что наркоман? Отнюдь. Но ведь бывает, молодой человек?
– Не вашего ума дело.
– Не дерзи, – одернул племянника Мефодий.
– В общем, здесь сложно сказать что-то определенное. Я могу посоветовать обратиться в стационар, пройти полное медицинское обследование…
Григорий вздохнул, кажется, отдавая себе отчет, что от стационара ему не отвертеться.
– А сейчас порекомендую отдых. Нет лекарства лучше сна…
Софья Ильинична поджала губы. Она выглядела на редкость недовольной.
– Если хотите, – миролюбиво предложил доктор, сворачивая провода, – могу подбросить вас до берега. А там уж в больничку обратитесь.
Машка была уверена, что Софья Ильинична воспользуется предложением, но она бросила растерянный взгляд на сына, который, скривившись, заявил:
– Никуда я не поеду.
– Но милый…
– Мам, не будь дурой, – он приподнялся на локтях. – Все прошло. В больничку я еще успею. Есть дела поважней!
– Зря вы так, молодой человек. Вам еще кажется, что вы здоровы и едва ли не вечны, но это далеко не так. Нет ничего важней собственного здоровья!
– Дядя, впаривай эти вечные истины кому-нибудь другому. А я обойдусь.
Он сел и повел головой вправо, затем влево. Запрокинул, обнажая тощую, детскую еще шею.
– Башка гудит, а так – нормал. Посплю, и все в шоколаде будет.
Григорий застегивал пуговицы, и руки его не дрожали. Софья Ильинична поспешила помочь, и Григорий вяло от помощи отбрыкивался. Все это было странно. Картинно.
И кривоватая усмешка Стаси подтвердила, что Машке не почудилась это картинность.
А если искать нужно двоих? Почему бы и нет? Софья Ильинична в сыне души не чает, но теперь отчего-то рискнула здоровьем любимого чадушки. Уж не потому ли, что знает, – угроза миновала?
– Может, все-таки стоит отправиться в больницу? – Машка услышала свой голос со стороны, тонкий, неуверенный. – Мало ли что… вдруг приступ повторится?
– Не каркай, – буркнул Григорий. И Софья Ильинична вперилась в Машку почти ненавидящим взглядом. Интересно, откуда вдруг такая неприязнь?
– Федя, по какому праву твоя… – Софья Ильинична вовремя осеклась. – Эта девица распоряжается? И что она вообще здесь делает?
– То же, что и раньше, – Мефодий встал рядом, и его близость придала Машке уверенности. – Учит этого обалдуя.
Григорий скривился.
– Я против!
– А тебя, Софьюшка, – тон Мефодия сделался мягким, нежным почти, – никто и не спрашивает.
– Ты не можешь…
– О том, что я могу, а чего не могу, мы, кажется, говорили. И поговорим еще. Вечером. Мне будет что сказать каждому из вас. А теперь, Гришенька, раз уж умирать ты передумал, продолжим наш разговор.
– Вечером, дядя, – тон в тон отозвался Григорий. – Я еще не настолько хорошо себя чувствую. Пожалуй, воспользуюсь советом доброго доктора и посплю часик-другой… а то и третий.
– Поспи.
Они были столь вежливы друг с другом, что Машке стало не по себе.
– Идем, дорогая… тебе тоже отдохнуть следует, – Мефодий взял Машку под локоть и сдавил, подтолкнул к лестнице. – Они здесь сами разберутся.
И Машка пошла. Достигнув вершины лестницы, она все-таки остановилась, обернулась.
Григорий стоял, скрестив руки на груди, и смотрел им вслед. Рядом с ним, за спиной, виднелась Софья Ильинична, и выражение лица ее было таким, что Машка вздрогнула. А вот Стаси не было.
Куда подевалась?
– Не обращай на них внимания, – сказал Мефодий, подталкивая Машку к двери.
И дверь эта вела отнюдь не в ее комнату.
– Но…
– Тише, – он наклонился и поцеловал Машку.
Нет, она не то чтобы против… и очень даже не против… но вот все равно как-то неудобно, и вообще – она морально не готова. Мог бы предупредить. Но если бы предупредил, она бы нашла повод отказаться. Вспомнила бы Галку и ее наставления, его жену, и… и они из разных миров.
А он тут целоваться.
На пороге.
– И если ты думаешь…
– Не думаю. – Мефодий отстранился. – Ничего я уже не думаю, Машенция… выйдешь за меня замуж?
– Что, сейчас?
– Вечером. – Он отступил и пригладил взъерошенные волосы. – Вернее, вечером мы объявим…
Значит, вот в чем дело!
Шутка!
Или не шутка, а план, который… который что? Машкины мысли путались, и обида подползала к горлу. А на глаза и вовсе слезы навернулись. Да что она за человек такой? Ну да, Мефодий ей нравится, тут и говорить нечего, но не настолько же, чтобы вовсе голову потерять! А она, кажется, потеряла.
– Зачем? – Машка осмотрелась. Моргала она часто, пытаясь прогнать слезы.
Комната.
Обыкновенная вполне, побольше, чем у нее… и, кажется, не комната, а комнаты, вон еще две двери виднеются. Одна наверняка в спальню ведет, а вторая… кабинет?
Или ванная?
И вообще какие-то глупые мысли. Ей-то какая разница?!
– Садись. – Мефодий указал на солидных габаритов диван, вытянувшийся вдоль стены. – Понимаю, что следовало спросить твоего разрешения… вот и спрашиваю. Выйдешь за меня замуж?
– Понарошку? – уточнила Машка на всякий случай.
– Для начала понарошку.
Это как понимать – «для начала»?
– Зачем? – Диван оказался настолько мягким, что Машка провалилась. На таком диване совершенно невозможно сидеть, сохраняя правильную осанку, тянет прилечь, а то и вовсе развалиться самым несерьезным образом.
– Чтобы поторопить.
Мефодий остался стоять. Длинный он. И руки сложил на груди, точно отгораживаясь от Машки.
– Ты ведь понимаешь, что мальчишка моего коньяка хлебнул. Исключительно из врожденной пакостливости. И приложился несильно, от него почти не пахло.
– А сердце едва не остановилось, – закончила Машка.
– Именно. И ведь у меня было желание подняться…
– Сорваться?
– Я не алкоголик, – он нахмурился. – Подняться и налить себе… может, пить и не стал бы.
– Может. – Машка вдруг поняла, что именно ей казалось неправильным в нынешней ситуации. В доме ведь знали, что Мефодий не пьет. И почему тогда коньяк?
Бутылка, стоявшая в кабинете давно.
Повод, конечно, подходящий, но все равно ненадежно. А вот чай он пьет, и кофе, и графин с водой стоит. Почему в коньяк, а не в воду?
Она озвучила вопрос, и Мефодий задумался. Он думал долго, расхаживая по комнате, а Машка ерзала и следила.
– Я ведь и вправду спиртного в рот не брал. Слово Кириллу дал, что завяжу, он боялся, что я сопьюсь. А я понял, что не спасает. Когда пьешь, вроде и легче становится, но ненадолго. А потом еще хуже, совесть мучит.
Он остановился у окна. Светлый прямоугольник, прикрытый тонкой тканью портьер. И темный силуэт Мефодия.
– Разве что коньяк предназначался не мне. Бутылка давно стоит, ее еще Кирилл купил, – он задрал голову, разглядывая карниз. Машка тоже посмотрела. Обыкновенный. Медный или бронзовый, но с виду внушительный весьма.
– Почему тогда бутылку не убрали? Возможности не было?
– Была, – вынужден был признаться Мефодий.
– Бутылку надо…
– Уже. Док ее забрал, сдаст на проверку.
– И когда ты успел?
