мыльные сериалы, увлекавшие её мать, вызывали у Дуси лишь лёгкое презрение.
Не то чтобы она ждала «большой и чистой любви», нет, она и не думала об этом, просто перспектива целоваться под лестницей её не привлекала, зато дружба была настоящей. И Евдокия предпочитала настоящее.
Так произошло и с Алёшей: он стал для него источником новых интересных сведений и первым журналистом, с которым она познакомилась. Однако через некоторое время в общение с ним заполз маленький червячок сомнения. И заполз он восьмого марта вместе в подаренной Лёше розой.
Дуся была неглупой девочкой и сразу поняла, что друзей ТАК не поздравляют. И, поняв, растерялась и даже испугалась, в первую очередь того, что ей самой было приятно ТАКОЕ Лёшино отношение. Отношения, которые могут существовать между мужчиной и женщиной, помимо дружбы, до сего момента не интересовали девушку, поскольку ничего привлекательного в них она не видела. А что может быть привлекательного в разводе после долгих лет якобы «любви»? А воспоминании о приставаниях немолодого американца вызывали отвращение. О сопливых сериалах и говорить нечего.
И с Лёшей можно было бы остаться друзьями. Можно, но… Она не могла. И это пугало её. Впервые в жизни Дуся поняла, что зависима и испугалась этого. Но поезд уже тронулся, а она беспомощно и бесполезно всё пыталась давить на тормоз.
Впрочем, когда замаячила перспектива уйти от домашних склок в квартиру Алексея, на Дусю повеяло свободой, однако, несмотря на первый порыв сбежать туда, не оглядываясь, она приняла решение не сжигать мостов. Евдокия хотела оставить себе пути к отступлению на случай крайней необходимости, а в том, что сохранить эти пути будет сложно, она не сомневалась. И задумала стратегический план. Ей на руку играло и угнетённое состояние матери после ухода отца.
Собственно, весь год перед этим атмосфера в семье Петровых была постоянно накалённой. Возможно, из-за какого-то возрастного кризиса или в силу годами копившегося недовольства, – но Виктория стала осознавать, что в её семье жизнь складывается не так, как она хочет. Всю жизнь она стремилась создать идеальную семью во всех отношениях: чтобы дом был полная чаша, чтобы муж был счастлив, чтобы дочь была послушной… Она готова была сделать всё для своей мечты и делала: нашла хорошо оплачиваемую работу, поддерживала дома идеальный порядок. Дело оставалось за малым: чтобы муж и дочь были счастливы. Последнее оказалось самым сложным. Самые близкие ей люди никак не желали участвовать в её сценарии. В отличие от строптивой дочери, муж не высказывал претензий, не спорил, но… упорно не желал быть счастливым.
А дочь спорила, причём, как заметила Виктория, спорила ради спора. И чем сильнее хозяйка пыталась удержать хрупкое благополучие под своим контролем, тем сильнее, к её ужасу, дочь сопротивлялась.
Она, как положено, приходила домой не поздно, отвечала на вопросы матери, где она и с кем, но никогда ни о чём не рассказывала первой. А главное – никогда не делилась своими мыслями и чувствами, и Викторию обижало такое отношение. Формально упрекнуть Евдокию было не в чем, и это ещё больше раздражало мать. А кроме того, в ссорах между родителями дочь всегда вставала на сторону отца.
Новость о появлении молодого человека не особенно удивила Викторию. Страннее ей казалось то, что таковой не нашёлся раньше. И матери было любопытно, кому может приглянуться её дочь, по её мнению, совсем не привлекательная для противоположного пола. Алексей понравился Виктории, и это даже немного повысило её мнение о дочери.
Виктория не была ханжой и не собиралась излишне беспокоиться о чести Дуси. Собственно, ей вообще было не до этого.
Отношения с мужем становились всё холоднее и холоднее. Нет, громких скандалов не было, но женщина стала замечать, что всё чаще муж мягко уводит разговор в сторону в ответ на её требования. Всё реже он посвящает её в свои мысли и планы, всё чаще старается остаться допоздна на работе или съездить к отцу в Климовск. И даже от отпуска в последнее лето отказался, мотивируя это желанием подзаработать денег, а на самом деле (она знала) нежеланием ехать куда-то с женой. И, как в отношениях с дочерью, чем больше Виктория требовала, тем меньше получала.
Но даже чувствуя, куда двигаются их отношения, Виктория всё равно была ошеломлена предложением мужа разойтись. Ошеломлена ещё и потому, что муж всегда казался ей существом безвольным, он всегда старался сглаживать конфликты, а тут… Нет, и тут он высказал всё очень мягко, мотивировал логично, но этот решающий шаг сделал он, а не она. И Виктории ничего не оставалось как согласиться.
Обида, нанесённая дочерью, которая, как всегда, захотела сбежать от неё к отцу, стала ещё одним ударом по больному месту, и, от отчаяния, Виктория хотела ещё больше, хотя бы искусственно – приказами – загнать дочь в жёсткие рамки порядка.
Но силы кончались. Виктория была измотана морально и в конце концов ощутила себя в тупике. Нет, конечно, она не могла позволить себе кому-то об этом рассказать или, тем более, пожаловаться, но сил уже хватало только на то, чтобы поддерживать видимость душевного равновесия.
В этот период Дуся и привела знакомить с матерью своего юношу. Эта встреча принесла Виктории одновременно и радость, и боль. Радость – потому что хоть на один вечер отвлекла Викторию от её мыслей, а боль – потому что женщина осознала, что ещё чуть-чуть – и она останется совсем одна. А сил на военные действия больше не было.
Евдокия впервые заговорила о желании уйти из родительской квартиры как бы невзначай, чтобы посмотреть реакцию матери. Никакой особой реакции не последовало. Потом Дуся ещё раз завела разговор, уже более конкретно, о предложении Алексея перебраться к нему, но сказала об этом так, как будто она и сама не уверена, что хочет этого. Дуся разыгрывала тонкую политическую игру: если мать категорически будет против, то всегда можно сделать вид, что «не очень-то и хотелось», а спрашивать разрешения впрямую независимой Дусе не позволяло чувство гордости. Поставить мать перед фактом юный политик побоялся: тут придётся идти до конца, а Дуся не хотела сжигать мосты.
В итоге мать устало высказала что-то на тему «у тебя что, своего дома нет?», но вспышки гнева не последовало. В следующий раз Дуся обмолвилась о том, что «придётся возвращаться поздно, и возможно, стоит остаться у Лёши». Держась из последних сил, чувствуя неизбежность ухода последнего близкого ей человека, Виктория пробурчала что-то вроде «хоть вообще там оставайся», но беззлобно
