В трех шагах от него земля была красной от крови. Только графа там не было.
Не было сомнений, что Лесток, нанесший славный удар, пригвоздивший башмачника к земле, помог своему хозяину вернуться домой.
А Тибо… Тибо оставили здесь умирать одного, как собаку.
У башмачника на языке уже вертелись пожелания всех бедствий, какие только можно бросить в лицо злейшему врагу.
Но с тех пор, как он уже не был Тибо, и на все время, которое ему осталось быть бароном Раулем – по крайней мере, маскироваться под него, – вся его невероятная сила была утрачена.
Нужно было дождаться девяти часов вечера. Вот только доживет ли он?
Тибо не переставал испытывать сильнейшее беспокойство. Если он умрет до этого времени, то кто из них умрет – он или барон Рауль? Это мог быть как один, так и другой.
Но особенно донимало Тибо то, что и это злоключение произошло опять-таки по его вине.
Он припомнил, что, перед тем как пожелать побыть бароном двадцать четыре часа, он произнес такие – или почти такие – слова:
«Как бы я посмеялся, сударь Рауль, если бы сеньор де Мон-Гобер застукал вас! Это вам не мэтр Маглуар, и с рук бы все так просто не сошло: без полученных и нанесенных ударов шпагой не обошлось бы».
Первое пожелание Тибо, как видим, исполнилось с той же точностью, как и второе: удары были и получены, и нанесены.
В результате невероятных усилий, преодолевая жесточайшую боль, Тибо удалось встать на одно колено.
В этом положении он заметил, что по оврагу в сторону Виллер-Коттре идут какие-то люди: они направлялись на базар.
Тибо попытался позвать их, но кровь хлынула ему в рот, и он стал захлебываться. Тогда он надел шляпу на острие ножа, поднял ее и принялся подавать знаки, как делают потерпевшие кораблекрушение. Однако силы вновь покинули его, и он без чувств упал на землю.
Через некоторое время башмачнику показалось, что сознание возвращается к нему. Было ощущение, что он подвергается какой-то качке, напоминающей качку на корабле.
Он открыл глаза.
Его заметили крестьяне и, не зная, кто он, из жалости к красивому молодому человеку, всему в крови, соорудили носилки из ветвей и понесли его в Виллер-Коттре.
Но по прибытии в Пюизе раненый почувствовал, что больше движения не перенесет. Он попросил, чтобы его положили в каком-нибудь доме, где он подождал бы, пока пришлют врача.
Носильщики оставили его у сельского кюре. Тибо достал из кошелька Рауля две золотые монеты и отдал их крестьянам в знак благодарности за неудобства, уже перенесенные ими, и за те, которые им еще предстояли.
Кюре служил мессу.
Возвратившись и увидев раненого, он громко вскрикнул. Будь Тибо действительно Раулем, он не выбрал бы лучшего места для лечения. Некогда кюре из Пюизе был викарием в Вопарфоне и отвечал за обучение маленького Рауля.
Как все сельские кюре, он немножко разбирался – или думал, что разбирается, – в медицине. Он осмотрел рану своего бывшего ученика. Нож прошел под лопаткой, пронзил правое легкое и вышел спереди, между вторым и третьим ребрами. Кюре не скрывал от себя опасности ранения, но ничего не сказал, пока не пришел врач. Доктор, осмотрев рану, сокрушенно покачал головой.
– Разве вы не пустите ему кровь? – спросил священник.
– Ради чего? – удивился врач. – Сразу после того, как он получил удар, это могло быть полезным, но сейчас опасно усиливать ток крови, каким бы образом это не делалось.
– Как вы оцениваете его положение? – осведомился кюре, размышляя о том, что чем меньше дел достается врачу, тем больше – священнику.
– Если все будет происходить как обычно в подобных случаях, – сказал врач, перейдя на шепот, – то больной, вероятно, не доживет до завтра.
– Так что же, вы выносите окончательный приговор?
– Ни один врач никогда не выносит окончательного приговора. Даже когда он уверен в смертельном исходе, то не отнимает у природы ее права на помилование: сгусток крови может остановить кровотечение, кашель может сдвинуть этот сгусток с места – и кровотечение убьет больного.
– Значит, вы считаете, что мой долг – подготовить бедного мальчика к смерти? – спросил кюре.
– Я считаю, – ответил врач, пожимая плечами, – что вам лучше оставить его в покое: во-первых, сейчас он дремлет и не услышит вас; во-вторых, позже он начнет бредить, и вы ничего не поймете.
Доктор ошибался.
Хотя раненый и дремал, но он слышал этот диалог, более полезный для спасения его души, чем для здоровья тела.
Сколь многое говорят при больном в уверенности, что он не слышит, а он не пропускает ни слова!
К тому же, возможно, слух башмачника обострился из-за того, что в теле Рауля бодрствовал дух Тибо. Если бы это были дух и тело одного человека, то, возможно, ранение подействовало бы на них одинаково.
Врач перевязал рану на спине. Что до раны на груди, то он оставил ее открытой, предписав только постоянно держать там намоченную в ледяной воде ткань. Затем он добавил в стакан с водой несколько капель успокоительного средства, посоветовав священнику давать его больному по ложечке каждый раз, когда тот попросит пить.
Проделав все это, врач откланялся, сказав, что завтра придет, но опасается, что его приход будет уже излишним.
Тибо очень хотелось вставить слово в разговор и сказать, что он думает о себе, но его дух был в этом умирающем теле словно в тюремной камере и невольно поддавался влиянию заточения. Однако он слышал, как священник говорил с ним, тряс его, пытаясь вывести из своего рода летаргии, в которую он погружался. Это очень утомляло.
Большой удачей для кюре было то, что Тибо, не будучи более самим собой, утратил свою невероятную способность, ибо более десяти раз, сам того не сознавая, раненый посылал его ко всем чертям.
Вскоре Тибо показалось, что ему под ступни, поясницу, голову подсовывают горящие угли. Кровь пришла в движение, а затем закипела, как вода на огне.
Он почувствовал, как мысли стали путаться. Сжатые челюсти разомкнулись, сведенный судорогой язык расслабился, и он промолвил несколько бессвязных слов.
– Ай-ай-ай! – сказал он. – Вот это, пожалуй, достойный доктор называет бредом.
Это была его последняя осознанная мысль – по крайней мере, на тот момент. Вся его жизнь (а жизнь его, по сути, началась только после появления черного волка) пронеслась перед ним.
Он увидел, как преследует и упускает косулю.
Он увидел себя привязанным к дубу и получающим удары ремнем.
Он увидел, как заключает с черным волком договор, который до сих пор не разорван.
Он увидел, как пробует надеть инфернальное кольцо на палец Анелетты.
Он увидел, как пытается вырвать красные волосы, которые захватили уже треть его головы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
